— О… — Эмерсин, вздрогнув, отворачивается от тостера. — Ты на работу?
Она смотрит на меня в униформе. Лицо побрито. Волосы уложены.
Я играю роль.
— Ага. — Я обхожу ее и тянусь к кофейнику, со сваренным ею кофе.
Эмерсин делала все.
Готовила.
Убирала.
Косила.
Стирала.
— Это хорошо. Полагаю. — Она прочищает горло и садится за стол.
Я прислоняюсь к стойке и, потягивая кофе, пожимаю плечами.
— Это работа.
— Это… — она прикусывает нижнюю губу, вероятно, взвешивая свои слова, — …логичный выбор. Так как у тебя есть работа.
— Конечно.
Несколько секунд смотрю мимо нее в окно.
— Скорбящий муж отправлен в отставку. Концы обрублены. Неважно, насколько несправедливой я считаю жизнь, я не могу изменить свою реальность. Есть только я и время. Оно движется вперед без меня. А я… застрял посредине, задыхаясь. Такое чувство, что меня протащили целые мили. — Я закрываю глаза. — Все болит, но я еще жив. Все болит, но ее все равно нет.
Взгляд Эмерсин по-прежнему прикован к ее тосту, как к безопасной гавани.
— Я хожу в магазин за продуктами… потому что устал от того, что семья и друзья оставляют еду у моего порога. И…
Она рискует взглянуть на меня, прежде чем я продолжаю:
— …на днях, где-то между бакалеей и секцией с замороженными продуктами, я осознал, что положил в свою тележку десять предметов, не думая о ней. — На короткую секунду закрываю глаза. — И я почувствовал себя ужасно. Я почувствовал себя родителем, по рассеянности потерявшим ребенка. Как я позволил себе отвлечься на такие пустяки, как томатный соус и арахисовое масло?
— Я не останусь с тобой, — выпаливает она так быстро, что мне требуется секунда, чтобы вникнуть в смысл ее слов.
Эмерсин морщит носик, когда подносит тост ко рту, откусывая от него крохотный кусочек. Ее глаза широко распахнуты.
Я не упустил из виду, как она пристально следила за мной, как напрягалась в моем присутствии. Она чего-то избегает?
— Ты помогала мне, — пытаюсь я облегчить ее ощутимое беспокойство. — Одним своим присутствием и отличным от моей семьи поведением… и тем, что смотрела на меня не так, как моя семья… мне это помогало. Спасибо.
Эмерсин несколько раз моргает, не зная, что сказать, прежде чем выдавить из себя отрывистое:
— Пожалуйста. — Она прочищает горло. — В смысле… мне это было лишь в удовольствие. Ну, удовольствие — не то слово… я просто хочу сказать, что это я должна благодарить тебя за то, что ты позволял мне оставаться здесь с тех пор, как Сьюзи…
Она склоняет голову и щиплет переносицу.
— Она умерла, — заканчиваю я и делаю глоток кофе. Кто знал, что два слова могут снова вывернуть меня наизнанку?
— Во сколько у тебя рейс? — Эмерсин удается вновь поднять на меня взгляд.
— В одиннадцать.
Она кивает.
— Куда летишь?
— Орландо. Даллас. Затем обратно в Атланту.
— Будешь дома к ужину? Э-м… — Она качает головой. — Прозвучало так…
— Нет, — говорю я.
— И я тоже. Собираюсь встретиться с… кое с кем. — Она отводит взгляд к окну.
— Свидание? Хорошо. — Я выливаю остатки кофе в раковину и ставлю кружку в посудомоечную машину.
— Свидание, — повторяет она за мной, будто разгадывая, что это такое.
— Наслаждайся свиданием. — Я направляюсь к двери в гараж.
— Безопасного полета.
— Спасибо.
Дверь за мной закрывается, и я останавливаюсь, делая глубокий вдох.
— Я иду, детка, — шепчу я, прежде чем мои ноги неохотно ступают к машине. — Я… иду.
Весь следующий месяц я летаю всевозможными рейсами. В полете я чувствую себя ближе к Сюзанне. А дома я не чувствую ничего, кроме зияющей пустоты, потому что ее больше нет во всех местах, где я привык ее видеть.
В джунглях.
В нашей кровати.
В саду.
У гребаного туалетного столика в ванной, который теперь пуст.
Присутствие Эмерсин в доме кажется странным. Не так, как было при Сюзанне. Не так, как с соседями по комнате, с которыми мне приходилось жить раньше. Видимся мы не часто. Оба много работаем. Находясь дома, я бегаю и навещаю родителей. Эмерсин проводит свободное время за фотосъемками или обработкой фотографий у себя в комнате. Время от времени она забивается в угол дивана, словно не хочет занимать его целиком, и работает за ноутбуком. Сюзанне нравилось смотреть, как она корректирует изображения в Photoshop. Она говорила, что это успокаивающее воплощение удовлетворения.
Иногда мы пересекаемся на кухне. Если я остаюсь дома, то готовлю нам ужин, но Эмерсин быстро его проглатывает и тут же убегает в свою спальню с Гарри Паутером. Сегодня мне хочется, чтобы она осталась.
— Хочешь, откроем бутылку вина? — спрашиваю я, когда она встает, чтобы отнести свою тарелку в посудомоечную машину.
Она замирает с широко раскрытыми глазами, словно ей нужно убедиться, что я обращаюсь именно к ней.
— Что ты имеешь в виду?
Усмехнувшись, пожимаю плечами.
— Я имею в виду, не хочешь ли ты выпить вина? Со мной? Сегодня вечером? Но если у тебя свидание или что-то еще, то все нормально. Просто решил спросить.
— Л-ладно.
Она часто смотрела на меня как олень в свете фар. Думаю, она ходит вокруг меня на цыпочках, боясь, что я всего лишь сломленный человек, приютивший бродяжку.
Я убираю свою тарелку и беру бутылку вина и два бокала. Эмерсин снова плюхается за стол.
— Можем посидеть в гостиной.
— Л-ладно.
Ее опаска снова вызывает у меня смех. Приятно улыбаться, не прилагая особых усилий. С каждым днем я начинаю яснее замечать все то, что Сюзанна видела в Эмерсин. Она добрая и вежливая. И ее большие голубые глаза загораются при виде меня… так же, как когда-то при взгляде на Сюзанну. Возможно, это ее молодость. Я ловлю себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее, когда она забивается в угол дивана (как сейчас), просматривает свои фотографии и социальные сети, иногда поглядывая на меня с крошечной ухмылкой. Сюзанна была права. Это успокаивает. Она успокаивает.
К тому времени, когда я наливаю два бокала и заглядываю в гостиную, Гарри Паутер уже лежит у ее ног в такой же скрюченной позе, что и хозяйка, не занимая больше одного из трех сидений дивана.
— Спасибо. — Она нервно улыбается мне, когда я передаю ей бокал и сажусь на противоположный конец дивана.
— Итак… — Возникает неловкость. Это не было таким неловким, когда Сюзанна была жива. — Как твоя работа?
Она пожимает плечами.
— Хорошо. — Отпив вина, она натянуто мне улыбается. — Как твоя работа?
— Хорошо. — Внутренне корю себя за повтор ее ответа. Я взрослый мужчина, который должен знать, как вести разговор, не ограничиваясь односложными ответами. — Она стала хорошим отвлечением. Я люблю летать. Всегда любил. И уже давно не работал так долго, как в последнее время.
— Побывал в каком-нибудь веселом месте?
— Два дня назад в Шанхае.
— Твой первый раз?
— Нет. — Я ухмыляюсь. — Ты путешествовала за границу?
— Конечно. В Мексику на весенние каникулы на втором курсе колледжа. — Ее мягкий смех наполняет комнату, будто вино уже оказало расслабляющее воздействие.
Этот звук. Это не Сюзанна, я знаю. Прекрасно понимаю, что Эмерсин не Сюзанна, но моя жена была очарована этой молодой женщиной. И… мне кажется, я тоже хочу что-то почувствовать.
Сможет ли она заставить меня улыбнуться?
Или рассмешить?
Или помочь сбежать от моей реальности, хотя бы ненадолго?
— В Мексике хорошо. — Я подношу бокал с вином к губам, чтобы скрыть ухмылку, ухмылку, которая, как я заставил себя поверить, не может быть настоящей. Когда Сюзанна умерла, я знал, что ничто из приятного никогда не станет реальным. И хотя не могу отделаться от мысли, что позже пожалею об этом, — что не смогу избавиться от вины за то, что украл для себя глоточек счастья, — на секунду или две я впускаю его. Позволяю улыбке осветить свое лицо, мгновенно чувствуя, как эндорфины немного притупляют боль.
Кривая ухмылка Эмерсин говорит о том, что в ее истории о поездке в Мексику есть нечто большее. Из-за нее я тоскую по тем годам, когда мне было чуть за двадцать, и я беззаботно летал по всему земному шару.
До Сюзанны.
До рака.
До смерти.
— Я мечтаю когда-нибудь отправиться в путешествие по миру со своей камерой. — Ее глаза светятся, как и все лицо. Это приятно. Тепло и ярко.
И снова я вижу немного больше той Эмерсин, которая привлекла Сюзанну.
Сделав еще глоток вина, она потирает губы и мычит.
— Забавно… многие считают, что, тратя столько времени на фотосъемку, упускаешь из виду более широкую картину — как будто смотришь на жизнь лишь через крошечную линзу. — Она пожимает плечами и взбалтывает вино. — Я думаю, это правда лишь наполовину. Но есть и другая правда. Жизнь движется так стремительно, что мы часто упускаем бесценные моменты, которые несут в себе массу эмоций. Крошечные мгновения, которые длятся не дольше вдоха, вроде солнца за несколько секунд до того, как оно исчезнет за облаками. Эти микромоменты заслуживают того, чтобы их запомнили и смаковали. Вот почему я люблю фотографировать все подряд. Я чувствую, что улавливаю гораздо больше, чем упускаю.
Гарри Паутер идет ко мне по дивану и растягивается у меня на коленях.
Глаза Эмерсин расширяются, челюсть отвисает.
— Гарри Паутер? Это что такое? Ты, предатель?
Я глажу его по спинке и улыбаюсь, будто выиграл какой-то конкурс.
— Если хочешь знать, мы много тусуемся, когда я здесь, а ты на работе. Только мы, парни.
Выражение ее лица смягчается, и она переводит взгляд с кота на меня.
— У меня нелепая степень в области изящных искусств, которой я, возможно, никогда не воспользуюсь. Нелепая сумма долга по студенческому кредиту. И это заставляет меня чувствовать себя…
— Нелепо?
Она ухмыляется и кивает.
— Ага.
— Тогда зачем получала эту степень?
Она пожимает плечами.
— Самооценка. Мама вечно жаловалась, что не может найти хорошо оплачиваемую работу, потому что у нее нет высшего образования. И я не была уверена во многом в своей жизни, но в одном никогда не сомневалась, — в решимости не быть похожей на нее. Итак, вот она я… без денег и без дома. Мой план полетел ко всем чертям. Верно?
— Дерьмо случается.
Она фыркает и быстро отпивает вина, чтобы скрыть веселье. Спустя несколько секунд ее улыбка сникает, и она смотрит на свой бокал.
— Зак, помнишь, ты рассказал мне о своем походе в магазин после смерти Сьюзи? Что ты не думал о ней какое-то время и почувствовал себя ужасно? Ты задал вопрос: как позволил себе отвлечься на такую ерунду, как томатный соус и арахисовое масло? А я тебе не ответила. Я не знала, как ответить на такой вопрос.
Я медленно киваю.
— Ты все еще чувствуешь ту вину? — спрашивает она.
— Я… я не знаю.
Это правда. Я до сих пор не знаю, как ориентироваться в будущем, не цепляясь за прошлое и не забывая каждую мелочь, которая заставила меня полюбить ее. В ванной у меня есть целая банка этих напоминаний.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я здесь. И я пробыла здесь дольше, чем планировала остаться. Я не только в долгу перед тобой за твою щедрость… я в долгу перед Сьюзи за то, что она была моей подругой. И я знаю, она хотела бы, чтобы я удостоверилась, что с тобой все в порядке. Понимаешь? Убедилась, что ее смерть не подорвала тебя. То есть, я вижу, как ты ходишь на работу и готовишь еду. Просто надеюсь, что подумав об арахисовом масле и томатном соусе без мысли о ней, ты не будешь чувствовать себя ужасно.
Я выпускаю намек на смешок, несмотря на боль, все еще живущую в моей груди.
— Так вот она — лакмусовая бумажка моего психического здоровья? Мысли об арахисовом масле и томатном соусе без нее?
— Ну… — она пожимает одним плечом, — … да, полагаю, что так.
— Это сложно. Чувство вины все еще не ушло, просто чуть потускнело. Я не знаю, что нормально. Что нормально и здраво? Сколько раз в день можно о ней думать? Можно ли смотреть ее фотографии? Не пора ли перебрать ее гардероб? И что оставить? А что отдать? Она… везде и нигде. Думает ли она обо мне? Видит ли меня? Слышит ли мои мысли? Чувствуете ли мою боль? Или она движется дальше? Воссоединилась со своей Тарой?
— Каково такое чувствовать?
Прищурившись, смотрю на нее.
— Чувствовать — что?
Она собирает кошачью шерсть с подушки дивана.
— Каково это — думать, что она тебя видит? Что она может слышать твои мысли или чувствовать твою боль? Это то, чего ты хочешь? Так ты чувствуешь себя менее одиноким? Это немного облегчает боль? Потому что мне это ненавистно. — Она морщит носик. — Не обижайся. Я просто хочу сказать… мне бы не хотелось, чтобы все мои мысли, действия или чувства тщательно изучал тот, кого больше нет рядом, чтобы разделить их со мной. Я уверена, что в хорошие моменты ты, естественно, захочешь, чтобы она была здесь и увидела и пережила их вместе с тобой. Но что произойдет, когда ты оступишься? Мы все оступаемся. Все совершаем ошибки, и у нас есть мысли, о которых мы не хотим, чтобы кто-нибудь знал.
— Это… — Я готов ответить мгновенно, но в ту секунду, когда открываю рот, истина, скрывающаяся за ее словами, доходит до меня, и я подвергаю сомнению все. — Я не знаю. Ее голос до сих пор в моей голове.
— Что она говорит?
— Сделай это.
— Что? — Она хихикает и заправляет светлый локон за уши.
— Не знаю.
Но я знаю. Знаю.
Она ждет, что я изменю чью-то жизнь. Словно, она не обретет настоящего упокоения, пока я этого не сделаю. Может, я не хочу, чтобы она замолкала. Готов ли я перестать слышать ее голос? Прошло всего два месяца.
Всего? Уже?
Я понятия не имею, какое место в этом уравнении занимает время. Слишком ли медленно я двигаюсь дальше? Слишком быстро? Ужасно ли с моей стороны думать об арахисовом масле и томатном соусе, а не о ней?
— Тебе следует позвонить Мишель и попросить ее помочь разобрать гардероб Сюзанны. Возможно, ей понадобится что-то из одежды. И ее семья, и твоя семья, вероятно, обрадовались бы, увидев, как ты делаешь этот шаг.
— Я не могу этого сделать.
— Ой, прости. Слишком рано? Я понимаю.
Я качаю головой.
— Если я попрошу Мишель, она все время будет плакать.
Эмерсин допивает остатки вина и со вздохом встает.
— Ну, тебе явно нужно что-то сделать. Если не хочешь, чтобы ее голос преследовал тебя всю оставшуюся жизнь, предлагаю разобраться с этим.
Мои губы кривятся, когда я думаю о ее словах.
— Спасибо за ужин и вино. Это было…
— Ты сделаешь это? — спрашиваю я.
Она постукивает пустым бокалом по подбородку.
— Что сделаю?
— Сложишь все ее вещи в коробки.
— Тебе следует отобрать их.
Я качаю головой.
— Я оставлю ее одеяло и ловца снов. Этого достаточно.
— Уверен?
— В твоих глазах я выгляжу жалким придурком?
Она смеется и, спотыкаясь, отступает на несколько шагов.
— Ты серьезно беспокоишься о том, что будешь выглядеть в моих глазах жалким придурком?
Я хмурюсь.
— Что же, вижу, ты уклонилась от ответа на вопрос.
Эмерсин наклоняется и прижимает пальцы к внутренней стороне моего запястья.
— Что ты делаешь?
— Проверяю пульс. Хорошие новости. Он у тебя есть, значит, ты самый сильный человек, которого я знаю, потому что ты потерял жену и продолжаешь жить. Это супергеройская сила, Зак. Ты можешь стать моим новым кумиром, — она ухмыляется и неторопливо идет на кухню. — Не удивляйся, если я немного влюблюсь в своего соседа-по-комнате-супергероя.
Это забавно. Мило. И… чертовски запутанно.