Через два дня очередной рейс завершен, и я отправляюсь домой на трехдневные выходные. По дороге покупаю тюльпаны цвета фуксии и несу их на могилу Сюзанны. Я скучаю по ней, но не по ее страданиям, и на этом я сосредотачиваюсь во время своего визита. Сегодня я благословляю ее быть с Тарой. Хочу, чтобы она была любима — всегда.
После слов «Увидимся позже, любовь моя» заезжаю за продуктами и отправляюсь домой к своей соседке по комнате и Гарри Паутеру.
— Привет? — зову я, скидывая ботинки и закрывая входную дверь. Справа от меня три ряда коробок с этикетками.
Свитера.
Обувь.
Платья.
Я не могу сдержать улыбку. Эмерсин разобрала для меня гардероб Сюзанны. На несколько секунд меня одолевает чувство вины. Может, я должен был заставить себя сделать это. Может, мне следовало пригласить помочь Мишель и вытерпеть ее слезы. Честно говоря, я не хотел, чтобы она заставила меня снова плакать. Это пройденный этап. Я научился чувствовать боль, не позволяя ей раздавить меня, но уверен, Мишель снова вытащит это из меня.
— Эмерсин?
Гарри Паутер с мяуканьем хромает из-за угла, оставляя на деревянном полу красные отпечатки лапок.
Кровь. Столько крови.
— Эмерсин!
Я проглатываю свой следующий вдох и сквозь страх устремляюсь на тошнотворной волне паники за угол кухни. Кровавые отпечатки лап ведут меня к противоположной стороне островка.
— Господи… — На долю секунды я замираю, не зная, что делать. — Эмерсин…
Опустившись рядом с ее окровавленным телом, тянусь за телефоном.
— Девять-один-один. Что у вас случилось?
— Мне нужна «скорая помощь» для молодой женщины. Она упала на открытые полки посудомоечной машины, и повсюду осколки стекла и кровь. У нее эпилепсия. Полагаю, у нее мог случиться приступ.
Эмерсин пытается пошевелить рукой, но в предплечье застрял толстый осколок стекла. Она вся в крови — руки, лицо, шея.
— З-Зак… — Эмерсин начинает плакать, ее дыхание прерывистое, будто несчастье произошло только что.
— Все будет хорошо. Постарайся не двигаться.
Подтвердив свой адрес, пытаюсь ответить на ряд вопросов оператора. Как бы я ни хотел ей помочь, я боюсь ее двигать, особенно со стеклом, торчащим так близко к сонной артерии. Знакомая беспомощность, которую я чувствовал с Сюзанной, возвращается, словно стофунтовой гирей, сдавливая мою грудь.
Я ни на что не способен, кроме как держать Гарри Паутера подальше, пока не прибудут медики.
— Это ваша жена?
Оторвав взгляд от толпы мужчин и женщин вокруг Эмерсин, я сосредотачиваюсь на женщине, задавшей мне этот вопрос.
— Нет, — шепчу я. — Моя жена умерла.
Ей не обязательно это знать. Не знаю, почему я это сказал.
Этот вопрос задают снова и снова.
Другие медики.
И когда мы добираемся до больницы, мне задают тот же самый вопрос несколько медсестер.
— У нее есть семья, с которой мы можем связаться?
Я качаю головой, пытаясь разглядеть за второй допрашивающей меня медсестрой Эмерсин, которую везут к двум большим металлическим дверям. Холод сквозняка сменяет ее присутствие на несколько секунд, прежде чем двери закрываются.
Я чертовски ненавижу холод, горький запах антисептика, удушающую безжизненность больниц.
— У нее нет родственников или экстренных контактов? — снова спрашивают меня.
Еще одно медленное покачивание головой. Мой мозг едва работает в окутывающем его густом тумане.
— Она живет со мной. Она… друг. Полагаю, я ее экстренный контакт.
Когда медперсонал понимает, что от меня совершенно нет толку, я сажусь в приемном покое.
Четыре часа спустя мне разрешают увидеться с ней, потому что она меня позвала. Голос Сюзанны все еще шепчет мне на ухо, приказывая сделать это.
Сделать что? Я злюсь, потому что знаю, что она хочет, чтобы я сделал что-то грандиозное в своей жизни, но я, вроде как, озабочен тем, что ее бывшую лучшую подругу чуть не прикончила наша посуда. Для Эмерсин я сделаю все, что смогу.
— Эй… — разносится по палате голос Эмерсин, прежде чем я успеваю приблизиться к ней хоть на дюйм. Бинты на ней выглядят как неумелая попытка замотать ее в мумию — лоскутное одеяло, скрывающее трагедию.
— Привет.
— Посуду я заменю. Медсестра рассказала, что я упала на твою посудомойку, когда у меня случился приступ. Сейчас… все как в тумане. Приступ я не помню, но помню кое-что из произошедшего после.
Я волочу свои налитые свинцом ноги к ее кровати.
— Посуда меня не волнует.
— А как Гарри Паутер?
— Я вызвал брата. Он присматривает за ним.
Она медленно сглатывает, и ее усталые глаза затуманивают невыплаканные слезы.
— С ним все будет в порядке. — Я осторожно накрываю ладонью ее перебинтованную руку, будто могу сломать ее, если надавлю слишком сильно.
— Это не… — Она всхлипывает.
— Это не — что?
— Ничего. — Она судорожно дышит, пытаясь прогнать эмоции.
Прежде чем успеваю что-то сказать, в палату входит медсестра, слишком веселая, как по мне, учитывая ситуацию. У Сюзанны всегда были слишком веселые медсестры.
— Привет, Эмерсин. Я возьму кровь, а потом отправим вас на МРТ.
— Нет, — выпаливает Эмерсин так быстро, что улыбка Веселой Медсестры сразу же исчезает. — Просто… это дорого. И мне она не нужна. Вы же знаете, что у меня эпилепсия. Что еще вы ожидаете найти?
Медсестра смотрит на меня, и Эмерсин тоже следует за ее взглядом.
— О, я могу выйти на несколько минут, — предлагаю я.
Медсестра снова переводит внимание на Эмерсин, ожидая, когда та скажет последнее слово относительно того, стоит мне остаться или уйти.
— Я пойду. — Я улыбаюсь своей искусственной улыбкой и киваю в сторону выхода. — Возьму что-нибудь выпить. Я ненадолго.
Эмерсин не смотрит на меня, и я не жду, пока она что-нибудь скажет.
Взяв в кафетерии спортивный напиток, возвращаюсь к палате Эмерсин, замедляясь, когда приближаюсь к столу, где Веселая Медсестра разговаривает с другой своей коллегой.
— У нее нет страховки. Она не была у врача шесть месяцев и хочет выписаться сегодня.
Другая медсестра хмурится.
— Гнилая система.
— Да, но ей нужно скорректировать лекарства.
— Но если она не может себе этого позволить…
— Попрошу проверить, имеет ли она право на какую-либо помощь.
Они смотрят в мою сторону, когда я прохожу мимо стола. Я опускаю голову, будто не подслушивал. Затем останавливаюсь, потому что… Сюзанна сегодня никак не замолчит.
Сделай это.