— Привет, детка! — Брейди с клиентом проходит мимо меня к тренажерам с утяжелителями.
Мои брови поднимаются в едва заметном признании, когда я делаю глоток воды. В отношениях с парнем, который управляет тренажерным залом, имеется несколько преимуществ, к примеру, бесплатное членство. Это означает, что у меня есть доступ к раздевалкам, а главное — к душевым.
Не все могут иметь парня, который каждый день дарит им камень с надписью того, что ему нравится в вас. И не любая девушка может иметь надувной дом на свой день рождения, но это уже работа для психотерапевта, когда я смогу его себе позволить.
Брейди не разрешает мне оставаться на ночь после того, как мы занимаемся сексом. Если я буду проситься в душ, он что-нибудь заподозрит. Если прямо скажу, что на данный момент у меня нет дома, он меня бросит. Брейди постоянно хвастается моими творческими способностями, трудолюбием, силой и независимостью. Мне нравится то, кем он меня считает, и я понимаю, что это неправильно, поскольку сейчас немного ввожу его в заблуждение. Его видение меня — это цель, и я могла бы использовать ее, как мотивацию, чтобы двигаться к ней. Фотограф. Блогер-путешественница. Владелица собственного дома. В меру собранный человек.
Моя мечта найти беззаветно любящего мужчину, за которого можно выйти замуж, кажется, угасает с каждым днем. Я хочу всего, чего никогда не было у моей матери: любви, эмоциональной защищенности и спутника жизни.
Потренировавшись час, чтобы оправдать визит в душ, направляюсь в женскую раздевалку, имея в запасе добрых девяносто минут до того, как мне нужно оказаться в доме Хейсов. Те дополнительные полчаса, предоставленные Заком, могут быть благословением.
— Детка, тебе придется забежать домой, чтобы принять душ, — говорит Брейди у меня за спиной.
Я поворачиваюсь и стягиваю с хвоста резинку.
— Почему?
Он наклоняется и целует меня, скользя рукой по моей заднице и сильно ее сжимая.
— Потому что у нас только что нанесли новый слой герметика, и его нельзя мочить в течение суток.
— Как неудобно. Мне нужно на работу, а возвращаться домой немного не по пути.
— Ты убираешься в домах, Эм. Не уверен, к чему тебе принимать душ, пока не закончишь работу.
Я протягиваю к нему ладонь.
— Дай мне ключ от твоего дома и позволь принять душ там. — Он живет в двух кварталах от спортзала.
Брейди ухмыляется, почесывая челюсть. Он массивный мужчина, настоящий качок с гладко выбритой головой и татуировками на бицепсах и груди. Он сексуален и заботлив. В некоторые дни даже немного великодушен, так что я могу не замечать те черты его личности, которые не соответствуют золотому стандарту Зака Хейса.
Брейди несколько раз цокает языком, качая головой.
— У меня есть правило: никого в моем душе, если я тоже не в нем.
Думаю, сегодня не день великодушия. Это дурно пахнет… как и я.
— Отлично. Давай пойдем к тебе и примем душ вместе. — Скрещиваю руки на груди, приподнимая декольте.
Он мгновенно понимает намек.
— Детка, я на работе.
— Ты — босс. Можешь быстренько отлучиться по делам.
— Не могу, — возражает он, не отрывая взгляда от моей груди.
— Уверен? Потому что я чувствую прилив щедрости. — Мой язык медленно скользит по нижней губе.
— Насколько сильный?
Я напоминаю себе, что он мой парень, и мне нравится наша сексуальная жизнь, поэтому предложение секса в обмен на душ — не самая худшая жертва. Меня просто бесит, что он не отдает ключ от своего дома и не позволяет быстро принять душ, не получив ничего взамен.
Взглянув на часы, хмурюсь.
— Все, что захочешь. Да или нет, Брейди?
— Встретимся у меня через пять минут.
Боже. Как предсказуемо.
Я прибываю к его квартире первой, но к тому времени, когда выхожу из лифта, он толкает дверь лестничной клетки после того, как пробежал три пролета.
— Детка, ты ленишься. — Он закатывает глаза, прежде чем открыть дверь.
Я тоже закатываю глаза и вхожу в его идеально чистую квартиру. Самое смешное обо мне? Я убираю дома, но остальная часть моей жизни — это полный бардак. Даже когда у меня было жилье, там творилась настоящая катастрофа. Как можно хорошо убирать дома, но жить среди такого беспорядка? Для этого требуется уникальный талант.
— У меня не так много… — Времени… думаю я, когда его губы врезаются в мои, прежде чем он захлопывает за нами дверь. Мы превращаемся в торнадо из конечностей и сброшенной одежды, пока, спотыкаясь, бредем в ванную.
— Брейди…
Я тянусь к душу, пытаясь включить воду. На самом деле, времени у меня в обрез. И, несмотря на его убежденность, что моя работа грязная, поэтому я могу приходить к своим клиентам потная и вонючая, это не мой уровень профессионализма.
Он отстраняется от меня и ухмыляется.
— Ты сказала все, что захочу.
— Если это быстро. Мне пора на работу.
Он качает головой.
— Это может быть быстро, но не уверен, что ты захочешь, чтобы это было быстро.
Все прошло не так, как я себе представляла, но он обхватывает мое лицо ладонями и впервые говорит: «Я люблю тебя». Странный момент для признания в любви.
Я прикусываю язык, потому что любимая пища эго — достоинство. После того, как Брейди получил свое «все, что захочу», мое эго впилось зубами в большой кусок моего достоинства. Сильные люди не всегда принимают правильные решения; они превосходны в переходе от плохих решений. Я знаю, что должна быть с ним честна, но не могу. Пока нет.
Дело не в том, что я не хочу, чтобы он меня жалел. Я не поэтому не рассказываю ему о своем статусе бездомной. Не потому, что он пожалеет меня. Он пожалеет себя. Брейди слишком крут, чтобы встречаться с бездомной девушкой.
Я должна уйти и спасти то, что осталось от моего достоинства. Но… мне нужен душ. И мне нужен абонемент в спортзал, потому что это не последний душ, в котором я буду нуждаться, пока разбираюсь со своими финансовыми затруднениями. Так что, как бы мне ни хотелось сказать Брейди, что я живу в машине…
Потому что потеряла свой трейлер.
Потому что у меня куча медицинских счетов.
И потому что у меня эпилепсия.
Я молчу.
Не верю, что так важна для него.
Не верю, что он поступит правильно.
Не верю в его любовь.
Подставив ему зад (буквально), я была вознаграждена быстрым душем без всякого кондиционера. Брейди ждет у двери, потягивая напиток для спортсменов — его аналог «выкурить сигаретку». Самодовольство идет ему лучше, чем большинству мужчин. Не его вина, что я развратница, выполнившая за душ все, что мужчине захотелось.
— Могу я угостить тебя ужином завтра вечером?
Думаю, это меньшее, что он может сделать после того, как я только что променяла неприкосновенность моего анального сфинктера на душ.
Выдавив из себя улыбку, делаю уверенный вдох.
— Ужин звучит здорово. У тебя?
Секс.
Душ.
Может, я даже останусь на ночь… раз уж меня теперь любят.
— Можем поужинать сегодня вечером, если хочешь. — Я направляюсь к лестнице, зная, что он ни за что не поедет со мной на лифте.
— Я встречаюсь с друзьями. У тебя нет друзей, с кем можно зависнуть?
Нет. У меня нет друзей.
Я оставила всех своих друзей, когда порвала отношения с мамой и переехала в Атланту. А мои друзья по университету разъехались, чтобы применить свои дипломы на практике. Мой же лежит где-то в задней части машины, — самый дорогой листок бумаги, когда-либо купленный мной. Брейди знал бы все это, удели он время на расспросы обо мне. О нем я знаю всё. Я могла бы нарисовать его генеалогическое древо и пересказать его резюме. Если он когда-нибудь представит меня своим друзьям, каждого из них я узнаю с первого взгляда, потому что за три месяца, проведенных вместе, я задавала Брейди очень много вопросов.
Три. Месяца.
Серьезно… мы должны были уже узнать друг друга.
— Конечно, у меня есть друзья. — Я с трудом спускаюсь по лестнице. — Я рассказывала тебе о них миллион раз.
— Помню, детка. Просто шучу.
Ага, вот как сильно он меня любит.
Перед тем, как расстаться на парковке, он обнимает меня и целует, а одна его рука скользит к моей заднице и сжимает ее. Прервав поцелуй, он улыбается, и я знаю, о чем он думает.
Этого больше не повторится. Никогда.
— Сообщи мне время и место завтрашнего ужина. — Я убираю его руку со своей задницы и выдавливаю фальшивую улыбку.
— Конечно, детка.
К Хейсам я приезжаю в девять сорок пять вместо девяти тридцати.
— Опаздываете в первый день? — Зак сурово смотрит на меня, когда я переступаю порог и снимаю туфли в прихожей.
— Я очень сожалею. Такого больше не повторится. — Я съеживаюсь. — Утром в моем спортзале закрыли душевые, поэтому мне пришлось ехать в квартиру моего парня, что для меня было, как заноза в заднице, и из-за этого я немного опоздала.
Если бы он только знал, сколько правды я раскрываю ему в этом предложении.
— Я пошутил. Все в порядке. Может, в следующий раз позвоните или отправите мне сообщение, чтобы мы не беспокоились о вас.
Боже… надеюсь, следующего раза больше никогда не будет. И, беспокоились обо мне? Требуется минута, чтобы подобрать нужные слова, потому что он застал меня врасплох. Обо мне никто никогда не беспокоился.
— Безусловно. — Я сглатываю сквозь крошечный комочек в горле. — И еще раз, я очень сожалею. Итак… — делаю продолжительный выдох. — У вас есть пожелания относительно того, с чего мне начать?
— Мы будем в джунглях, так что начинайте откуда угодно. Весь инвентарь на кухне, включая шланг и насадки к пылесосу.
— Класс. Спасибо. Тогда я приступлю к работе.
— Отлично, Эмерсин. — Он снова делает акцент на моем имени. Ммм-эр-син.
Я хихикаю, поправляя растрепавшийся влажный хвостик.
— Правда, вы можете звать меня Эм.
— Я мог бы. — У Зака до безобразия игривая улыбка, но также и добрая. Он понятия не имеет, как сильно мне сейчас нужна искренняя доброта.
— Как Сьюзи чувствует себя сегодня?
— Уставшей. Вчера прошел последний сеанс химиотерапии. Ночь выдалась тяжелой, но утром ей стало немного лучше.
Я так молода, и доказательство тому — отсутствие у меня реакции на его слова. Нелегко говорить о раке с тем, кто сам проходит через это или переживает страдания близкого человека. Все идиоматические выражения, которые подходят к чему-то вроде сильной простуды или гриппа, с раком не прокатят.
Надеюсь, она скоро поправится.
Вы давали ей куриный бульон?
Она справится!
Это пройдет.
Так уж вышло.
— Я не знаю, что сказать, — отвечаю тихо и застенчиво пожимаю плечами. Это моя правда, и я надеюсь, она не прозвучит бестактно.
Он качает головой.
— На самом деле, здесь ничего не скажешь. Так уж вышло.
Ладно, ему так говорить можно, и это не звучит ужасно, но я все равно не буду произносить эти слова в присутствии его или Сьюзи.
— Ну, не буду вам мешать. Не хочу становиться причиной поверхностной уборки, заставляя вас еще попотеть, раз вы уже попотели. — Он ухмыляется, так что я знаю, что он шутит, вроде как.
Поверхностная. Я ухмыляюсь.
— Есть, сэр, мистер Хейс. — Я отдаю ему честь и иду на кухню.
После тщательной уборки спальни, ванных комнат и кабинета, я заканчиваю на кухне.
— Вы все еще здесь и выглядите, как куколка, в джинсах с высокой посадкой и блузке с оборками. Слишком хороши, чтобы убираться в моем доме.
Я оглядываюсь через плечо, мои руки в розовых перчатках замирают на стенке раковины, которую я чищу.
Сюзанна забирается на табурет у кухонного островка.
— Привет. Ну, в спортзал я хожу в леггинсах и футболке. Если не надевать на работу эту одежду, каждый день буду проводить в спортивной форме, а это угнетает.
Мама одевала меня в старую, дерьмовую, не подходящую по размеру одежду. Если уж на то пошло, милым комбинезончикам или одинаковым носкам она предпочитала наркотики. Как же много решений в моей жизни — это сочетание сознательного и бессознательного «иди на х*й» моей матери.
— Я вас понимаю, — говорит Сьюзи. — Иногда я принимаю душ, делаю макияж и надеваю что-нибудь милое, просто чтобы почувствовать себя… живой. Женственной. Желанной. Домашние штаны и объемные толстовки немного угнетают.
Я медленно киваю.
— Ммм… где Зак? Вы в порядке? Вам что-нибудь нужно?
Она кивает вправо.
— Тот шкаф со стеклянными дверцами и фарфоровой посудой?
Я указываю на него.
— Да. Во втором ящике с бумажными и тканевыми салфетками. Под ними коробка хлопьев «Капитан Кранч». Не могли бы вы достать ее для меня?
Обдумав просьбу, снимаю перчатки и тщательно мою руки. Затем достаю спрятанную коробку с хлопьями и ставлю ее на островок перед ней.
— Спасибо, Эм. — Она высыпает немного хлопьев на бело-серый гранит.
— Дать вам миску? Молоко? Ложку?
— Не-а. Мне и так хорошо. Хотите? — Она кладет пять или шесть штучек на столешницу.
— Э… я…
— Да ладно, не заставляйте умирающую женщину воровать хлопья в одиночку. — Она сверкает неотразимой улыбкой, бросая несколько штучек в рот.
Я копирую ее выражение и тоже кладу пару штучек в рот.
— Где Зак и почему мы воруем хлопья?
— Зак помчался в магазин и аптеку. Несмотря на то, как он нянчится со мной, настаивая на том, чтобы я целый день отдыхала, я способна передвигаться. Завтра ему на работу. В его отсутствие за мной присматривает и возит в больницу моя сестра Мишель.
— Кем работает Зак? — Я засовываю руки обратно в розовые латексные перчатки.
— Он пилот. В большинстве случаев к вечеру он возвращается домой. Ночные рейсы у него выпадают всего несколько раз в месяц. Большой летный стаж — это подарок судьбы.
Пилот. Я могу представить его только в спортивных штанах и футболке, а не в форме капитана.
— А вы? Чем занимаетесь вы? — Я сжимаю губы. — Извините. Конечно, вы…
Больны?
Умираете?
Она насыпает на прилавок еще хлопьев.
— Я работала стюардессой, именно так и познакомилась с Заком. Мы были знакомы много лет, прежде чем оказались вместе. Когда мы встретились… я встречалась с другим человеком.
Мои брови взмывают на лоб. Думаю, это может оказаться хорошей историей.
Забросив в рот еще хлопьев, она ухмыляется.
— Это не так запретно, как кажется. Зак на пять лет моложе меня. Когда мы встретились, я даже не взглянула в его сторону, потому что нежилась на седьмом небе с моей первой любовью… Тарой. Моей первой родственной душой.
Она позволяет мне несколько секунд медленно поморгать, прежде чем ухмыльнуться.
— Я гибкая в плане любви. Понимаете?
Я киваю. Пусть я и не познала этого так, как Сьюзи, но понимаю, что любовь принимает разные формы. К сожалению, в своей жизни я испытывала очень мало любви, даже материнской.
Улыбка Сьюзи исчезает.
— Тара умерла от аневризмы. Просто… пуф… — Ее взгляд не отрывается от хлопьев. — Мы вместе позавтракали. Овсянка. Ягоды. Кофе. Я поцеловала ее на прощание и поехала в аэропорт. Когда днем приземлилась в Бостоне, мне позвонил ее босс. Спустя час после возвращения с обеда она…
В ее глазах блестят слезы.
— Ну… все случилось быстро. — Сьюзи прочищает горло. — И именно такую смерть мы все заслуживаем. Мой самый большой страх — не смерть, а страдание. Приятно думать, что Тара не мучилась.
— Мне жаль, — шепчу я.
Я должна работать, драить и тщательно выполнять свою работу, но я не могу двигаться. Сюзанна завораживает меня, и это трудно объяснить. Я чувствую, что ей не занимать оптимизма, но при этом она держит реальность в фокусе. Но я не уверена, что кто-то умирает от рака так же быстро, как от разрыва аневризмы. И от этого мне грустно за нее.
— Все говорили: год плюс один день. Именно столько мне нужно оплакивать Тару, прежде чем я буду готова двигаться дальше — что бы это ни значило. Я взяла неделю отпуска и только и делала, что просматривала все наши совместные фото. Не вставала с постели несколько дней. Просто разглядывала фотографии. В груди я чувствовала невыносимую, бездонную пустоту. Потом я засыпала, чтобы видеть сны о нас. В моих снах она всегда жива.
Сьюзи смотрит на меня, а я не моргаю. Не могу.
— Когда отпуск закончился, я собрала все фотографии и положила их в коробку. Все последние фото на моем компьютере перекочевали в папку на жестком диске. Ее вещи я отдала на благотворительность, надела штаны взрослой девочки и вернулась к работе. Это стало шагом вперед. Конечно, я вспоминала. И до сих пор вспоминаю. Но я сделала этот шаг. Двинулась дальше. Год плюс один день — моя задница. Не думаю, что любовь выражается в потраченном времени. Сколько времени отвести на хандру. Простите… знаю, это звучит бесчувственно. Потребности у всех разные. Но меня бесило, что все остальные думали, что знают, что для меня лучше. Вы понимаете?
Я медленно киваю. Кажется, это единственное, на что я способна.
— Когда я умру, — продолжает она, — я хочу, чтобы Зак дал себе неделю. Черт, я бы хотела, чтобы он ушел от моей могилы в день похорон и просто продолжил жить, но просить о таком, наверное, слишком. Так что, пусть будет хотя бы неделя. После этого я хочу, чтобы он вышел через парадную дверь в своей форме, сел в самолет и никогда не оглядывался назад.
— Считаете, химия не помогает?
— На данный момент это все равно, что пытаться проехать через всю страну на одном баке бензина. Немного я продвинусь, но весь путь не преодолею. Даже Зак знает, что есть когда, а не если.
— Вам страшно? — шепчу я.
— Нет. — Ее лицо расслабляется, и это успокаивает меня, но только немного.
Не знаю, почему мне страшно за нее. Просто так уж есть. Наверное, потому, что с тех пор, как мне поставили диагноз эпилепсия, я задавалась вопросом о собственной смерти. Никто не знает, сколько баков бензина у нас есть, чтобы добраться до места, где находится наша конечная цель в жизни.
— Тара ждет меня. И как бы безумно это ни звучало, моя вера в это утешает и Зака.
— Он не ревнует? Не чувствует, что Тара была любовью всей вашей жизни, а он лишь на втором месте?
Закрывая коробку с хлопьями, Сюзанна подмигивает мне.
— Я знаю, что вы молоды, но хочу выдать вам спойлер жизни. Родственные души — не единственные в своем роде. Без них мы не одиноки. Нас подпитывают многие души. Люди — взаимозаменяемые детали головоломки; мы вписываемся в более чем одно пространство. Мне подходит Тара. И я подхожу Заку. У меня не было детей. Тем не менее, я считаю, что именно так мать любит всех своих детей: одинаково, пусть и по-разному. Я люблю Зака не больше и не меньше, чем Тару. Я люблю его по-другому.
— Ну, он милый. Он рассказал мне о камнях в банке, и это… — Я качаю головой.
Ее глаза наполняют эмоции.
— Я знаю.
— Но вы… — я ухмыляюсь, пытаясь удержать ее от слез. — В вас есть творческая жилка.
— Что? Вовсе нет. — Она смеется, вытирая уголки глаз.
— Да. Есть. — Я отворачиваюсь и снова начинаю тереть раковину. — Не уверена, чем занимаюсь большинство дней, но я знаю, кто я. Я — художник… художник, который любит фотографию. Вот в чем моя истинная страсть, поэтому инстинктивно узнаю коллег-художников. Пусть вы не шьете одежду, не лепите, не рисуете и не фотографируете, как я, но вы различаете эмоции. А эмоции — невидимы. Художники берут из жизни неосязаемые вещи и придают им форму — вдыхают в них жизнь. Вы своими словами только что сделали для меня идею родственных душ осязаемой. — Я коротко смеюсь. — Знание того, что я ищу не единственную в своем роде душу, а просто родственную, избавило мое сознание от тяжкого груза.
Сьюзи несколько раз кивает.
— Но не торопитесь, — наставляет она. — Мы, женщины, склонны западать на любовь. Не цепляйтесь за нее. Даже когда Зак набрался смелости ухаживать за мной после смерти Тары, я заставила его попотеть. Даже после того, как он полностью завладел моим сердцем, я заставляла его продолжать стараться.
Промыв раковину, поворачиваюсь к ней и снова снимаю перчатки.
— То, как он смотрит на вас… — я качаю головой, — …не представляю, как это должно быть потрясающе.
Печальная улыбка растягивает ее сухие губы.
— Ммм… неописуемо. Таков Зак. Он отдается на сто десять процентов всему, что делает. Своей работе. Своим друзьям. Своему браку.
Я криво ухмыляюсь.
— Я рада, что могу дать ему больше времени, чтобы побыть с вами.
— Ну… — Она закатывает глаза. — Грязный дом не удерживает его от меня. Вы удовлетворяете его потребность в контроле и порядке, так что в некотором смысле он использует вас как продолжение себя. Зак не может меня спасти, так что он сделает всё, что в его силах. Чистый дом не даст мне ни дня больше, чем, вероятно, мне суждено прожить.
— Могу я задать вопрос… — На секунду делаю паузу.
— Спрашивайте о чем угодно.
Прикусив нижнюю губу, медленно киваю.
— Сколько времени у вас есть?
Она пожимает плечами.
— Вы можете задать вопрос, но я не могу на него ответить.
— Вам не назвали никакого предположительного срока?
— Да. Назвали. Я должна была умереть полгода назад.