День выдался очень напряжённым и насыщенным. На Лину обрушилось столько впечатлений, сколько и за год не приключалось. Чего только стоило появление Фила на концерте и их потрясающее общение! Филипп, тот самый мальчик из детства! Он был так близко, держал её за руку и так проникновенно смотрел в глаза! Сердце сладко замирало от интонаций его голоса. Тело отзывалось мурашками на мягкие, но уверенные прикосновения, а от запаха его пиджака, от тесных, но далеко не братских объятий кружилась голова.
Лина верила в искренность его слов, успев нафантазировать себе нечто большее, чем просто дружба, однако встреча с Олькой у дверей квартиры Полянских развеяла все иллюзии, остались лишь досада и лёгкий укол разочарования. Ну зачем, зачем Филипп привёл её сюда, зачем сказал, что свободен? Кажется, Олька не желает мириться с расставанием и продолжает борьбу. Наверное, и правда — в войне и любви все средства хороши, вот только Олькины методы Лине явно не по душе. Неужели бывают такие прилипчивые курицы? И Филипп тоже хорош, не мог объяснить доходчиво, раз и навсегда поставить точку в тяготивших его отношениях.
Если бы не тётя Нина, вовремя вмешавшаяся в спор, вряд ли бы Лина поддалась на уговоры Филиппа и вошла в квартиру. Да и некрасиво было бы развернуться спиной к почтенной тётушке и уйти не попрощавшись.
В прихожей тётя Нина недовольно оглядела Ольку, но та, ничуть не смутившись, скинула кеды и будто на правах члена семьи прошла на кухню. Фил проводил подружку хмурым взглядом и озадаченно улыбнулся Лине.
Как и ожидалось, дом Полянских впечатлял изысканной роскошью и утончённой простотой. Просторная прихожая больше походила на уютный, со вкусом обставленный холл. Лина с интересом подмечала в интерьере отголоски пятидесятых: рельефную лепнину на потолках, массивные медные люстры и настенные бра, старинное зеркало с вычурной деревянной резьбой и до блеска начищенный паркет. Мебель была современной и модной, но удачно вписывалась в обстановку квартиры. Настоящая эклектика в дизайне — кажется, так называют подобное смешение стилей.
— Да, маме очень нравился этот сталинский ампир, поэтому здесь многое остаётся оригинальным. Ну и нам с отцом нравится. — Стоя у кухонной двери, Филипп подпирал плечом дверной косяк и украдкой наблюдал за Линой. Пару раз она ловила на себе его внимательные взгляды, но он виновато отводил глаза, видно, чувствовал неловкость из-за присутствия Ольки в доме. Однако та вина, что угадывалась во всём его облике, вовсе не портила общего впечатления. Филипп казался Лине тёмным раскаявшимся ангелом, устало сложившим за спиной израненные крылья, и от этого захватывало дух.
— Это очень-очень красиво, правда, — пробормотала она, не зная, чем занять руки. — А … где пианино тёти Мариночки?
— Рояль в белой гостиной, там. — Филипп кивнул на комнату за плотно прикрытыми дверями, но с места не сдвинулся. Лина тоже будто чего-то ждала. Их разделяло расстояние вытянутой руки. Оба не мигая уставились друг на друга. Лицо Филиппа просветлело, в глазах заискрился живой блеск, и сердце Лины учащённо забилось. Ей бы злиться на Филиппа за его мягкотелость, а она, как дурочка, стоит и любуется им, не в силах дать отпор его опасному обаянию.
— Я очень рад, что ты согласилась прийти сюда, — проникновенно сказал Филипп. — Только … я не думал, что всё так тупо выйдет.
— Что ж, — немного помолчав, ответила Лина. — Будем считать, что мой визит — всего лишь дань вежливости семье Полянских и … просто обычный интерес.
— А это на самом деле так? — с напряжёнными нотками спросил Филипп, и Лина неуверенно пожала плечами.
Из кухни доносилось позвякивание посуды и бормотание милой старушки. Она между делом воспитывала Ольку, и Лина с Филом невольно становились свидетелями нянькиных упрёков.
— И что за девки пошли, — ворчала нянька, — где твоя девичья гордость?
— Да ладно вам, тёть Нин, — громким шёпотом верещала Олька. — Ну при чём тут гордость, мы же с Филиппом друзья.
— Друзья? — возмутилась тётя Нина. — Эка ты дружбой прикрываешься. А как Филипп женится, ты тоже будешь за ним таскаться?
— Не женится.
— Чего это он не женится? Ещё как женится! — настаивала тётя Нина.
— Ну, женится … — взбрыкнула Олька, — какая разница.
— Огромная разница! Ты только подумай своими мозгами. Ишь …
— Ну, тёть Нин, ну ладно вам, давайте я лучше помогу, давайте чайный сервиз принесу, тот, что для гостей.
— Вот и помогай, раз пришла. Только смотри осторожней, ничего не разбей, трындычиха.
— Ага, он такой клёвый.
— Клёвый, — пробубнила нянька. — Всё у тебя клеевое. Иди уже…
Фил, усмехнувшись, слегка покачал головой и оторвался от стены.
— Ну, идём, я покажу тебе, на этом инструменте уже лет сто никто не играл. Отец никак не решится избавиться от него, а мне…
— Избавиться? — ужаснулась Лина. — Разве можно? Это же память!
Неожиданно из кухни выскочила Олька и будто специально налетела на Фила. Тот чертыхнулся и отступил, улыбка сбежала с его лица, и губы плотно сомкнулись.
— Ой, — хохотнула девчонка, — а чего это вы тут стоите? — Олька с минуту топталась рядом, но, так и не дождавшись ответа, направилась к дверям гостиной.
Фил возвёл глаза к потолку, явно призывая на помощь всё своё терпение.
— Линочка, Филипп, ну что же вы за стол не проходите? — позвала их тётя Нина, появившись в проёме двери. — Давайте-давайте, а все экскурсии по дому будут потом.
***
Кухня была небольшая, но очень уютная, с продолговатым столом, накрытым праздничной скатертью, за которым, к удивлению Лины, уместились и гости, и хозяева. Окна украшали шторы из персиковой органзы, стены были оклеены бежевыми обоями с рисунком пушистых одуванчиков, у стены расположился удобный диван.
— Ну какая же ты вся праздничная, воздушная, — улыбнулась тётя Нина, разглядывая Лину, как только они с Филиппом уселись за стол. — Филипп тоже под стать, полдня сегодня наряжался, нервничал.
— Ну, тёть Нин, — ухмыльнулся он.
— Всё, молчу, молчу, лучше расскажите, как прошёл концерт.
Во взгляде Филиппа блеснули озорные огоньки, он вдруг напомнил Лине того несносного мальчишку из детства.
— Лина здорово выступила, — отчитался он с довольной улыбкой, — она просто сделала всех! Зал аплодировал стоя, толпа обезумевших поклонников ломанулась к сцене, пришлось отгонять!
— Скажешь тоже, — засмущалась Лина. — Я чуть ли не полгода готовилась, а концерт пролетел как миг. Даже не верится, что всё так…
— Какая умница! — умилилась тётя Нина.
— Полгода, с ума сойти можно, вот это упёртость, — процедила Олька. С минуту назад она влетела на кухню с упакованным в коробку сервизом и теперь расставляла чашки на блюдца, однако, встретившись с предупреждающим взглядом Фила, тут же сбавила обороты. — То есть… я хотела сказать, упорство. И как тебе только не надоедает долбить одно и то же?! Я бы со скуки давно умерла. Филь вон со своей командой за два дня песню репают, иногда вообще на концерте за пять минут сочиняют что-то новое.
— Не надоедает, — возразила Лина. — Занятие музыкой тренирует силу воли и закаляет характер. Иногда приходится себя заставлять, не без этого. Как сказал Пётр Ильич Чайковский: «Вдохновение рождается только от труда».
— Ну и зануда, — пробурчала Олька себе под нос. — Фил тоже бывает таким, когда…
— Угомонись, тебя слишком много, — Фил беспокойно заёрзал на стуле. И Олька замолкла.
Тётя Нина прищёлкнула языком и покачала головой.
— Ты её не слушай, Линочка. Помню, как Марина готовилась к концертам, будто из жизни выпадала.
— Я тоже помню. Благодаря тёте Мариночке я нашла себя в жизни, поняла, что мне по-настоящему дорого. Я твёрдо решила стать пианисткой. Никогда не забуду концерт Рахманинова в её исполнении, это было так… впечатляюще. — От воспоминаний на глаза Лины навернулись слёзы. — Простите, у меня был очень сложный день, — пробормотала она.
— Да что ты, милая, — заохала тётя Нина, — ты ещё держишься молодцом, это ведь такой стресс. А как Марина нервничала перед выступлением, только Эдуард Филиппович и спасал, бывало, возьмёт за руки, пошепчет что-то, а она идёт и играет. Вот такая магия!
— Магия, — пробормотал Филипп, вынырнув из задумчивости. — Это правда, отец легко справлялся с её … бесами. Только с собой он справиться не мог. Одержимость сродни болезни. Хорошо, что не заразно.
— Да что ты такое говоришь? Тьфу на тебя, — отмахнулась тётя Нина. — Просто Мариночка очень чувствительная была, чуть что, сразу в слёзы. А Эдик так её любил, так любил … любой каприз исполнял.
— А что не так? — возмутился Фил. — Я все эти страсти на собственной шкуре прочувствовал. И только спустя много лет могу об этом свободно говорить. Сначала он избавлялся от маминых вещей, потом тащил их обратно в дом, и незаметно полки снова заполнялись её статуэтками. И так из раза в раз.
— Всё у вас у психиатров сводится к безумствам. Просто мужчины Полянские — однолюбы, но это не значит, что потеряв однажды, они не способны полюбить вновь. — Тётя Нина сосредоточенно поджала губы, отчего вокруг её рта проступили добрые морщинки.
— Надеюсь, что одержимость по наследству не передаётся. Хотя мы все в чём-то одержимы. И я обречён — по жизни сталкиваюсь с этим … явлением. — Фил мазнул по Ольке тяжёлым взглядом. — Я, наверное, законченный эгоист, но мне не хотелось бы видеть рядом с отцом другую женщину. И я почему-то уверен в том, что он не женится второй раз, он слишком любил маму, и до сих пор её любит.
— Ты порой рассуждаешь как ребёнок, дорогой мой внучок, — вздохнула тётя Нина.
Филипп подозрительно затих. Лина тоже молчала, раздумывая над словами Филиппа, но отчего-то не решалась вмешаться в разговор. Одна только Олька шумела, расставляя на стол чашки с чаем.
— Ничёсе ребёночек, — хмыкнула она. — Филь вечно как загнёт на своей латыни, я и половину не понимаю.
Фил напрягся, демонстративно проигнорировав Олькину реплику, и та с довольной ухмылкой уселась за стол.
— Вот, значит, как. — Тётя Нина с хитринкой посмотрела на Фила. — Линочка, а Эла тебе, случайно, не мамой приходится?
— Можно и так сказать, а вы знакомы? — удивилась Лина.
— Так, доводилось встречаться. Давно… — Нянька тут же поднялась из-за стола и достала из шкафа коробку конфет. — Я же совсем забыла, у нас птичье молоко есть. Любимые, Филиппушкины.
— Ну тёть Нин, — покраснел Фил. — Я тут как притча во языцех, поминутно мои недостатки вскрываются.
— Ну чего ещё, — засмеялась тётя Нина. — Тоже мне недостаток — конфеты.
— Филь, говори по-русски, — встряла Олька. — И давай уже, чай же стынет, у меня сегодня и крошки во рту не было.
Лина наконец обратила внимание на чашки из тончайшего фарфора, по форме напоминающие распустившийся цветы лотоса, а плоские блюдца — листья кувшинки. Они казались настолько хрупкими — попробуй только налей в них горячую воду, и они растают, как льдинки по весне.
— Ой, как красиво, — взволнованно воскликнула Лина, осторожно прикасаясь к чашке. — Это же настоящее произведение искусства! У тёти Марины на даче было много всяких забавных фарфоровых штучек. В детстве я так любила играть с ними, но Филиппу это не особо нравилось.
— Что-то я такого не припомню, — прищурился Фил, смешно заломив брови. Всё это время Лина ощущала на себе его мимолётные взгляды, отчего чувствовала себя будто не в своей тарелке, тем более что Ольку он в открытую игнорировал.
— Да где тебе помнить, — закусила Лина губу, — ты всегда на улице с девчонками пропадал.
— А ты ревновала?
— Вот ещё.
— Эй, хватит уже вам, — обиженно заныла Олька, поглощая очередной пирожок. — Вы тут не одни.
— Точно, Лин, ты угощайся. — Фил придвинул к ней тарелку с выпечкой. — Вот этот бери с посыпкой, он с яблоком и корицей. — И Лина потянулась за пирожком.
— В белой гостиной много всего такого, — жуя, сказала Олька. — Это сейчас больших денег стоит. — Она отхлебнула чай и, обжёгшись, с шумом поставила чашку на блюдце.
— Ну, ты аккуратнее, куда торопишься, горе ты луковое, — шикнула на неё тётя Нина и тут же взглянула на Лину. — Марина очень любила антикварный фарфор, ей от мамы целая коллекция досталась. Самые красивые и ценные вещи оставили в доме у Полянских, вот и этот сервиз тоже, как его Мариночка любила. Она ведь тоже не из простой семьи, папа её был знаменитый пианист Михаил Лавров. Рыжий хулиган, так его звали в артистической среде, только вот судьба у него не сложилась.
— Да, я слышала от Бескровной, от преподавательницы. Она когда-то и тётю Мариночку учила, — с грустью ответила Лина.
— А ты, Филь, значит, на концерте был, мог бы сказать, я бы тоже сходила, — пробубнила Олька с набитым ртом.
Не удостоив её ответом, Фил осторожно поднёс чашку к губам.
— Этот дом такой крутой, — как ни в чём не бывало продолжила Олька. — Я бы очень хотела жить в нём. Я так просила папу, чтобы он мне купил квартиру в этом доме, но папа не любит антиквариат, предпочитает вкладывать деньги во всё новое.
— Обломись, детка, — усмехнулся Филипп себе под нос.
— Расслабься, папа купил мне квартиру ничуть не хуже, да ты и сам видел. И это совсем недалеко от Баррикадной, всего лишь три остановки на метро. — Олька стрельнула глазами в Фила. — Так что я смогу в любое время хоть пешком сюда добраться. И я, между прочим, тоже не из простой семьи, мой папа в Госдуме и дом у него на Рублёвке.
— О чём это ты сейчас? — одёрнула Ольку тётя Нина. — Ты лучше ешь давай. Вот эти пирожки с курагой ещё не пробовала.
Фил раздражённо выдохнул и отодвинул чашку. Над столом повисла тишина.
— Это и правда удивительный дом, — тут же нашлась Лина, стараясь загладить неловкость. — Я всегда заглядываюсь на сталинские высотки, они просто сказочно прекрасны. Интересная архитектура — все эти скульптуры, балконы, колонны, мрамор, гранит. Это так впечатляет.
— Да, это дом-легенда, — подхватила тётя Нина. — Столько знаменитостей в нём жило: авиаторы, учёные, актёры, музыканты, вот, к примеру, актриса Быстрицкая, хирург Бакулев, академик Полянский с семьёй, уже третье поколение Полянских в этой квартире, а сколько слухов ходит, сколько тайн скрывается в его стенах!
— Тёть Нин, а приведений вы не видели? — Олька понизила голос. — Мне на вашем балконе всё время кто-то мерещится. Это, наверное, из-за скульптур.
— Я вот что скажу, — задумалась тётя Нина. — За всю свою жизнь ни разу не видела никакой нечисти. Но вот однажды… — Старушка выдержала паузу. — Вышла я как-то на чёрную лестницу, а на площадке ниже пролётом стоит высокий мужчина кавказского вида: волосы чёрные как смоль, длинный плащ. Ну так вот, стоит он, значит, вполоборота и трубку курит. Тут он обернулся и на меня так грозно глянул из-под густых бровей, я так и обмерла. — Тётя Нина перекрестилась. — Сам Сталин передо мной.
— Сталин? — усмехнулась Олька. — Это что, анекдот такой?
— Смешно тебе?! А у меня тогда со страху ноги подкосились. Его уже к тому времени, не соврать, лет тридцать как схоронили. Я давай быстро в квартиру и валерианку пить, думаю, кому скажу, в психушку отправят, тем более в семье психиатров. Спасибо, соседка сказала, что это актёр театра был, они тут сцену репетировали у Быстрицкой. Значит, удалась ему роль-то! — засмеялась тётя Нина.
— Ой, а мы по ночам с Филом на крыши выходили и в башенках сидели, это так кайфово, вся Москва как на ладони.
— Кайфово, — шутя, передразнила тётя Нина.
— Угу. Пару раз я будила Фила на рассвете и тянула его на крышу. Его так сложно разбудить утром, особенно после…
— Может, хватит подробностей? — не выдержал Фил, опустив кулак на стол. — Кажется, ты загостилась, давай я такси вызову и чеши.
— Да что я такого сказала, ну тёть Нин, ну скажите ему!
— Да ты достала!
Неожиданно у Лины зазвонил телефон, положив конец перебранкам Фила и Ольки. Звонила мама Марта.
— Мам, я в гостях у Фила, — поспешила Лина успокоить мать. — Я уже собираюсь домой.
— У Фила? Вы там одни? — встревожилась Марта.
— Нет, тут тётя Нина, его бывшая няня и … его девушка.
— Ну-ка передай телефон тёте Нине, — потребовала мать.
— Вот это контроль! — прыснула Олька.
— Да вы не волнуйтесь, — заверила нянька маму Марту, приложив телефон к уху, — Филиппушка её проводит до самого подъезда. Ну до чего же у вас девочка пригожая!
При этих словах Олька напряглась и злобно зыркнула на Лину.
***
Вечер получился почти по-семейному тёплым и атмосферным. Лине нравилась аура этого дома. За чаепитием, рассказами милой улыбчивой тёти Нины она отвлеклась от недавних волнений и перестала следить за часами. Сладости восполнили силы и подогрели желание парировать едкие Олькины выпады. Лина и сама не заметила, как уничтожила пару пирожков. В том, конечно, была и заслуга няни Филиппа, под её заботливым взглядом горка румяной выпечки быстро растаяла. По телу Лины разбегалась приятная усталость, но вместе с тем в душе зарождалась тревога. Она витала повсюду, инеем покалывала кожу, сковывала пальцы рук.
Воспоминания о тёте Марине добавили грустных ноток. На долю секунды Филипп изменился в лице, и Лина уловила во взгляде парня затаённую боль. Он снова попытался улыбнуться, но тут же отвёл глаза. Так обычно бывает, когда тяжело больной улыбается близким людям, не желая расстраивать их и боясь показать свою слабость.
Лину кольнула жалость, и горячая волна нежности затопила её — захотелось обнять его, разогнать глухую печаль, стать ему спасением от мрачных мыслей. Она, испугавшись нахлынувших чувств, едва сдержала прерывистый вздох и впилась ногтями в кожу — стыдно так бессовестно мечтать, сидя бок о бок с ревнивой Олькой!
Где-то в глубине души Лина сочувствовала девчонке, но временами её недвусмысленные намёки ужасно бесили. Видимо, Олька болезненно переживает разрыв и всё ещё на что-то надеется, а Фил… он будто боится чего-то — кидает на Ольку настороженные взгляды, а та — держит его на прицеле.
— Ну, мне пора. — Закончив разговор с мамой Мартой, Лина поднялась из-за стола и расправила юбки.
На бледном лице Филиппа промелькнула тень усталости, но он невозмутимо поднялся следом и протянул Лине руку.
— Пойдём, я тебе гостиную покажу, ты ведь хотела пообщаться с роялем?
Лина застыла в нерешительности, подумав вдруг, какие чувства в этот момент должна испытывать Олька. От девчонки исходили флюиды недовольства и зависти. Лина осязала её негатив на расстоянии, кожу запястья будто огнём припекало, однако наплевав на осторожность, она вложила ладонь в руку Филиппа и, улыбнувшись от предвкушения чего-то прекрасного, поспешила за ним.
Олька тоже было метнулась, но тётя Нина удержала её за рукав:
— А ты куда? Мне нужна твоя помощь, — вкрадчиво произнесла она, и Олька, протестующее пискнув, неохотно притормозила.
Филипп распахнул перед Линой высокие двери гостиной, но сам остался стоять у порога.
— Наверное, ты захочешь побыть тут одна. Смелее, это не музей, тут всё можно потрогать и поиграть. Думаю, тебе будет интересно.
— А ты? — замялась Лина, но Фил промолчал. Улыбка исчезла с его лица, на лбу заблестели капельки пота, а взгляд затуманился и потух.
Тревожное предчувствие пробежалось по коже Лины ледяным холодком. Что случилось с этим дерзким мальчишкой, почему он выглядит таким … сломленным и больным? Может, стены этого дома так давят на него? Она с трудом удержалась от вопросов и, скинув оцепенение, вошла в гостиную.
Взору открылся просторный зал с белым роялем у окна. Чистый высокий потолок, синие шторы в пол, голубая акварель на стенах, напоминающая тонкий слой прозрачного льда. Под ним дремлют причудливой формы рыбы и будто оживают при каждом движении Лины. Глаза морских обитателей отливают холодным перламутром, чешуйки меняют цвет от белого до аквамаринового и нежно-изумрудного.
Дежавю. Снова ощущение дежавю. Будто она когда-то в другой жизни бывала тут, сидела в кожаном кресле с накинутой на плечи шалью, держала в руках томик каких-то стихов и читала строки…
Лина поёжилась, озираясь вокруг, — эта комната, лишённая тепла хозяйки, но всё ещё хранившая воспоминания о ней, казалась ей мрачной и совсем не жилой. Лина прошлась по залу, цепляясь взглядом за каждую деталь: белый резной комод с красивыми статуэтками на покрышке, рамочки с фото, кожаный диван, антикварный сервант с посудой и снова белый рояль, точно застывший дремлющий айсберг посреди ледяной пустыни.
Лина на минуту прикрыла глаза, раскинула руки и медленно закружилась, осязая пространство гостиной каждой клеточкой тела, душой, и оно всколыхнулось, рябью прошлось по коже, овеяв прохладным дыханием дома. Кажется, она уловила тональность тонких миров, и они благосклонно восприняли её появление.
Улыбнувшись, Лина осторожно прошлась по узорному, местами поскрипывающему паркету к роялю, откинула крышку и взяла октаву в высоком регистре. Звук оказался летящим и звонким. Она, осмелев, присела на банкетку и, легко пробежавшись по клавишам, наиграла простую мелодию, ту, что первой пришла на ум, и почувствовала пульсацию инструмента — будто окунула руки в живой родник, унеслась с его течением и сама стала частью этой воды. Великолепный, великолепный рояль!
Если бы не насыщенный музыкальный день, Лина с удовольствием сыграла бы серьёзную пьесу, но пальцы всё ещё ныли после недавнего выступления.
— Прикольно, — проскрипел над ухом резковатый голос Ольки, и Лина, вернувшись в реальность, обернулась к девчонке. Та стояла за спиной и неприязненно разглядывала её. — Типа это твоя концертная программа? — с издёвкой спросила она.
— Хорошая шутка. — Лина сняла с клавиатуры руки и размяла пальцы. Играть в присутствии Ольки не было никакого желания. — Нет, это импровизация, — терпеливо пояснила Лина.
— М-м-м. — Олька по-хозяйски сложила на груди руки, будто над чем-то размышляя. — Да ты не останавливайся, играй, раз Филя разрешил, меня-то он не допускает к инструменту, хотя я тоже когда-то в музыкалку ходила. Он вообще никого не допускает, но ты же у нас исключение.
— Правда? Я не знала, — насторожилась Лина. — А где Филипп?
— Переодевается, сказал, что скоро будет.
И Олька скрылась за дверью, оставив Лину наедине со своими сомнениями.
Поразмыслив над словами девчонки, Лина решила не трогать инструмент, не будить воспоминания домочадцев, ведь стоит только потревожить клавиши рояля, и он заплачет, расскажет всё, о чём молчал долгие годы одиночества.
Лина погладила тугую клавиатуру, едва касаясь подушечками пальцев, прикрыла крышку и направилась к старинному серванту.
За узорчатыми дверцами в ёмком пространстве уместилась целая коллекция изысканной посуды, от красоты которой захватывало дух, — расписные тарелки, вазочки, миниатюрный кофейный сервиз с позолоченными чашечками на плоском подносе и пузатый чайничек с вытянутым клювом. А на нижней полке притаились куклы-статуэтки из тончайшего фарфора. Лина распахнула створки шкафа и утонула в мире иллюзий и сказок. Повсюду рассеялись фигурки: дамы в летящих пышных платьях и кавалеры в расшитых золотом сюртуках, танцующие пары и просто притаившиеся у стены воркующие влюблённые. Настоящий бал фарфоровых кукол! Казалось, стоит только отвернуться, и они тотчас оживут: дама кокетливо обмахнётся веером, состроит глазки ухажёру и рассмеётся тонким голоском, кавалер склонится в галантном поклоне и пригласит её на менуэт. Как удивительно красиво, воздушно и легко! Наверняка над этим великолепием трудился не один фарфоровых дел мастер, вдыхал в фигурки жизнь, творил. Даже повзрослев, Лина верила в чудо. Она потянулась к одной из фигурок и, повернув её вверх ногами, стала рассматривать подошвы кукольных башмачков. А нет ли на них потёртостей и пыли?
Фантазии настолько захватили Лину, что она не сразу почувствовала на виске тёплое щекочущее дыхание и обернулась растерянно, столкнувшись с взволнованным взглядом Филиппа. Уголок его рта дрогнул в улыбке, но то была не усмешка, Лине показалось, что парень смутился, будто нечаянно подсмотрел что-то сокровенное и запретное.
— Мне померещилось или они сейчас танцевали? — заговорщически кивнул он на статуэтки.
Вспыхнув, Лина прижала ладонь к пылающей щеке и растворилась в его глазах. Они горели надеждой и восхищением, и ещё в них было что-то такое, отчего в душе у Лины расцвело ромашковое поле. Филипп протянул к ней руку и, почти невесомо погладив волосы, заправил за ухо выбившийся локон.
— Ты просто … необыкновенная, — растроганно произнёс он. — Я рад, что нашёл тебя и … больше не хочу терять. Никогда!
От этих слов, от его прикосновений сердце сладко защемило, а по телу пронеслись огненные молнии.
— Филипп, я… — начала было Лина, однако так и не успела закончить фразу, в зале послышался чей-то приглушённый стон, а за ним и звон бьющейся о пол посуды.
Лина и Фил одновременно обернулись.
— Ой, что же я наделала! — громко всхлипнула Олька. Присев на коленки посреди разноцветных осколков фарфора, она начала швырять в коробку останки любимого сервиза тёти Марины. — Я не понимаю, как так вышло, не понимаю, — бормотала она, шмыгая носом и избегая смотреть на Лину и Фила. — Я скажу папе, и он купит новый, в сто раз дороже и лучше.
Филипп с минуту наблюдал за метаниями бывшей подружки, затем раздражённо выдохнул и вышел из гостиной, обходя островки разбитой посуды.
Лина смотрела на Ольку с пониманием и жалостью. Кажется, девчонка стала случайным свидетелем их с Филиппом откровений. Как должно быть больно ей сейчас!
— Давай я помогу. — Лина опустилась на корточки и потянулась за осколками, но та, поранив пальцы до крови, отпихнула коробку и зло на неё воззрилась.
— Послушай, ты, сестрёнка, отвали от него! — чеканила она сквозь зубы. — Прикидываешься дурочкой, блин. Знаю я таких. Типа я такая вся не такая, а вы дерьмо! Не приближайся к нему, поняла? Он мой! Он всё равно будет мой!
— Это не смешно! — устало вздохнула Лина. — Оставь Филиппа в покое! Невозможно привязать к себе человека против его воли. Пойми, ты очень назойлива. Смирись уже и живи своей жизнью, переключись, займись каким-нибудь делом!
— Ой, вы что, с ним сговорились? Чем заняться-то, типа на пианинке поиграть? Вот так, да? Вот так?! — Олька подскочила к роялю и, с силой откинув крышку, забарабанила по клавишам.
— Да что ты творишь! Немедленно отойди от инструмента! Ты же испортишь его! — воскликнула Лина.
— Он всё равно будет мой, мой, мой! — Олька как одержимая долбила по клавишам, оставляя на них следы крови.
— Да уймись же ты! — Лина оттащила её от рояля и отступила к комоду, опасаясь за статуэтки тёти Марины. Мало ли что взбредёт в голову этой ненормальной. И куда подевался Филипп?!
Олька рвано дышала, ноздри её трепетали, челюсти ходили ходуном, глаза покраснели и выпучились, отчего девчонка стала похожа на взбешённую мартышку.
— А вот это ты видела? — Вынула она из кармана белую баночку и с силой встряхнула ею.
— Что это? — непонимающе пожала плечами Лина. От недоброго предчувствия заныла душа.
— А это то, без чего наш Филечка не может жить! — выпалила Олька. — Зависимый он! Жрёт транки и без них подыхает! Сколько ему там часов до ломок осталось, два, три? Что-то слишком долго он продержался в этот раз. Ну что, сестрёнка, нужен он тебе такой? Нужен?!
— Да как ты смеешь! Зачем ты врёшь?! — Лина пошатнулась от внезапно навалившейся на плечи тяжести. — Мы говорили с Филиппом, и он сказал мне, что там, на даче…
— А-ха… — Олька истерически засмеялась. — Ну ты и дура! Овца тупая! Там, на даче … думаешь, он так невозможно радовался вашей встрече?! Да он угашенный был! А потом сто пудов загибался.
— Угашенный? Ч-что з-значит угашенный? — еле слышно пролепетала Лина. Горло свело от спазма, руки похолодели и не слушались. — А-а-а… — только и смогла выдавить она.
Олька продолжала метаться и что-то говорить — обе погрузились в свои эмоции, не заметив, как в проёме двери появился Филипп. Первой очнулась Лина и чуть не задохнулась от пронзившей её боли. Он стоял неподвижно, сжимая в руке веник, и потрясённо взирал в пустоту. Лицо его стало белее, чем полотно, плечи сгорбились и поникли.
— А я радовался, представляешь, я радовался! — с горечью пробормотал он и застыл в немом ступоре.
В комнате стало душно, невозможно душно, будто воздух сгустился перед грозой. Казалось, в гостиную, недавно ожившую и наполненную светом, вновь ворвался могильный холод. Олька побагровела и стояла с открытым ртом. Лина не двигалась с места, пытаясь осмыслить происходящее. «Это какой-то нелепый сон. Просто сон…» — убеждала она себя, напряжённо глядя на Филиппа и замечая, как губы его растягиваются в дурной усмешке.
— Ну давай, — процедил он, протягивая Ольке руку.
— Что? — встрепенулась девчонка и полезла в карман.
Лина наблюдала сквозь слёзы, как Олька, дрожа как осиновый лист, протягивает баночку Филу. Он подхватил её и сжал в кулаке.
— Ну чего вы расшумелись, дети? — на шум подоспела тётя Нина. — Оля, Лина, Филипп, что вы натворили? — испуганно запричитала она.
На лице Филиппа проскользнуло что-то безумное, дикое. Окинув стены тяжёлым взглядом, он отшвырнул метлу и вышел из гостиной. Послышался грохот входной двери.
Олька было ринулась за ним, но тут же сползла на колени и тихо заплакала:
— Что же я наделала? Что я наделала? — отчаянно всхлипывала она. — Теперь он ни за что меня не простит. Ни-за-что!
Лина пыталась справиться с рвущейся из груди истерикой, потом наконец раздышалась и бросилась следом за Филом. Сердце гулко колотилось, отдаваясь в висках, в ушах.
Выскочив из квартиры, она огляделась по сторонам и побежала по длинному коридору. Ноги казались ватными и еле переступали, но страх потерять Филиппа гнал её вперёд. Только бы … Только бы успеть! Дом, так похожий на огромный муравейник, с переходами, коридорами, лестницами, лифтами, наполняли беспорядочные звуки. Лина замирала и прислушивалась, пытаясь уловить его шаги, но всё было тщетно. Куда же он мог пойти?!
Внутренний голос говорил ей, что он где-то рядом, Лина ощущала его эмоции, надсадное дыхание, неровный пульс. Поискав на этаже, она остановилась и прикрыла веки. Нервы были на взводе, слух обострился и реагировал на каждый шорох. Где-то в стенах шумела вода, ветер выл в потайных трубах, неясные постукивания отдавались пещерным эхом в утробе дома.
— Где ты, Филипп, откликнись, пожалуйста, укажи мне путь! — шептала она как молитву.
И вдруг сквозь какофонию звуков пробился монотонный гул города. Как на экране вспыхнули слайды: ночь, огни, крыши высоток и зданий, пропасть. Лина распахнула глаза и рванула к лестнице. Знание придавало ей сил. Только бы не ошибиться! Лина проскочила два лестничных пролёта вверх, коридор, переход, массивные двери… и оказалась на крыше.
Её окутал мрак, но она продолжала продвигаться на ощупь, превозмогая страх, сторонясь чернеющих сгустков и подвижных теней. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Лина различила на фоне ночного города одинокую фигуру. «Только бы не мираж!» — взмолилась она и подкралась ближе. Филипп!
Он стоял на краю балюстрады и, засунув руки в карманы, отрешённо смотрел вдаль.
— Зачем пришла? — бросил он, не оглядываясь, будто только и ждал её появления. Внешне он казался спокойным, но в воздухе парило что-то опасное, готовое в любой момент разразиться катастрофой, словно откат штормовой волны перед ударом о землю. О землю!
— Филипп, ч-что ты тут делаешь?! — От страха все слова вмиг растерялись, но Лина, не боясь посмотреть вниз, крепко вцепилась в его ладонь и встала рядом.
Из груди Филиппа вырвался хриплый стон, он отступил от края и с силой рванул её на себя. Она не удержалась на ногах и если бы не крепкая рука Филиппа, могла бы оступиться и полететь вниз.
— С ума сошла?! — процедил он сквозь зубы, отбрасывая её руку и отводя озлобленный взгляд.
— Филипп, — дрожа всем телом, прошептала Лина. — Пожалуйста, не надо так! Умоляю, не надо! Ты же совсем не такой, ты…
— А какой?! Хотела видеть меня настоящего, так смотри, — ухмыльнулся Фил, глядя на неё остекленевшими глазами. — Теперь ты всё знаешь и мне незачем разыгрывать из себя пай-мальчика. Я пропащий, гнилой нарик, ошибка природы, все мои попытки завязать — фигня! Олька права, я конченый, могу сорваться в любой момент.
— Но я не верю, не верю! — воскликнула Лина. — Всё же можно исправить, всё можно…
— Для чего, для кого?! — взвыл Фил. — Думаешь, я не пробовал бросить? Да пробовал, но это… какой-то замкнутый круг.
— Почему ты не рассказал дяде Эдику, он бы помог тебе!
— Вот только не нужно приплетать сюда отца. Он будет только рад избавиться от такого отморозка, как я, который не оправдал его надежд, который позорит доблестный род Полянских. Да обо мне никто не вспомнит! — Фил сдавленно рассмеялся, медленно отступая спиной к краю.
— Филипп, пожалуйста, что ты задумал?! — ахнула Лина, шагнув за ним. Обжигающие слёзы застилали глаза, но она не выпускала его из вида.
— Лин, — ухмыльнулся он, остановив её чужим, леденящим взглядом. — Я не собираюсь прыгать с крыши, я просто вышел проветрить мозги. Что за экстрим? Для того чтобы покончить с таким ничтожеством, как я, есть способ гораздо приятнее. — Филипп, явно играя на нервах, снова отступил к самому краю и вынул баночку.
— Ты отвратителен! — вскипела Лина, сжав кулаки. — Если ты хочешь оттолкнуть меня вот этим, то знай, у тебя не получится!
Но Фил, будто не слыша её слов, продолжал свой сумбурный монолог:
— Я всегда был чужаком в семье, так, ненужный элемент. Слышала о таком? Даже матери был в тягость, а отцу…
— Филипп… ну что ты такое говоришь! Тётя Мариночка… Она так любила тебя. Знал бы ты, как она переживала, когда вы с ребятами убежали из посёлка! Она же сутками стояла у окна и ждала тебя, убитая горем сидела у моей кровати с одним лишь желанием узнать о тебе…
— … Олька права. Скоро меня совсем накроет, и я вряд ли смогу устоять. Тебе нужно держаться подальше, мой уровень — такие как Олька, — нервно цедил он.
— Филипп, очнись! Ты только послушай! Мы все тебя любим, и отец, и тётя Нина. Если с тобой что-то случится, я не переживу. — Лина отчаянно всхлипнула, чувствуя, как боль в груди становится невыносимой. — Я не переживу, потому что… потому что люблю тебя, всегда любила, с самого детства! — Признание вырвалось из сердца и на секунду нависло над ними едва осязаемым облаком. От осознания собственных чувств у Лины сбилось дыхание.
Оба замолчали и ошарашенно уставились друг на друга.
— Что ты сказала? — недоверчиво пробормотал Филипп.
— Я… люблю тебя… — всхлипнула Лина, робко разведя руками.
Только сейчас она поняла, что ветер треплет её распустившиеся волосы, видно, в погоне за Филиппом она потеряла заколку. Звуки постепенно возвращались, и Лина различила в пространстве чарующую мелодию скрипки, доносящуюся откуда-то из квартир. А над головой — плещущееся огромное синее небо с гроздьями сияющих звёзд.
Недоумение в лице Филиппа сменилось растерянностью, удивлением и, наконец, озарением. Губы дрогнули в слабой улыбке, а в оживших глазах заблестели слёзы.
— Лин, Линка… — произнёс он срывающимся голосом, потянувшись к её плечам, и бережно сжал в объятиях. — Если это … правда, то … ради тебя я сдохну, но выкарабкаюсь, я обещаю. Ты веришь мне?
— Верю! Я в тебя верю! — Лина прижалась к его груди и тихо заплакала. — Хочешь, я буду рядом?
Его горячее дыхание обжигало макушку, пальцы зарылись в волосы, перебирали локоны на плечах.
— Что ты будешь делать летом? — забеспокоился Фил, оставив её вопрос без ответа.
— В июне мы планировали поехать к тёте в Германию, — всхлипывая, прошептала Лина.
— Надолго?
— На всё лето.
— Это долго. Обещай, что вернёшься через месяц. — Фил плотнее сжал её в объятиях. — Нет, через две недели. Я буду в порядке.
— Я никуда не поеду, я хочу быть с тобой! — воскликнула она, отрывая голову от груди Филиппа и встречаясь с его решительным взглядом.
— Нет. Я сам, — твёрдо сказал он, и Лина, смирившись, обняла его крепче.
Они так и стояли под звёздным куполом, боясь расцепить объятия и потерять друг друга. Слёзы катились по Лининым щекам. Горькие слёзы, горькая романтика…
Конец первой книги
Больше книг на сайте - Knigoed.net