“Что происходит?” — этот вопрос так и остался несказанным, зато читался в моих глазах. А вот лицо Кирилла выражало куда более пугающую версию “Какого хрена?”.
Он даже не обратил внимание на то, как капли крови падают с его ладони на мраморную столешницу в немой тишине.
— Твоя рука… — кидаюсь я, но он отдергивает ее, будто я в миг стала прокаженной. Несколько бесконечно долгих секунд пилит меня таким взглядом, будто разбирает на составляющие и изучает. Что он хочет во мне найти?
— Ты кто такая?
— Что? — невольно отступаю я, но он хватает меня за руку и вновь тянет на место.
— Я спросил, кто ты такая?!
— Да, о чем ты говоришь? Пусти! Мне больно!
В глазах вспыхивает дикое пламя, но Кирилл все-таки отпускает мою руку. Хватает телефон и тычет им прямо в лицо.
— Что это, Лера?
Что это? Хотела бы я сказать, но попросту онемела. Нет! Я хотела бы это развидеть, ведь на фотках мой ночной клуб и я в откровенной одежде. Возле шеста в идиотской позе. Затем с высоким приставалой, из-за которого упала, а потом и в обнимку с другом Кирилла — Стасом. И к моему ужасу эти фотки, сделанные клубным фотографом, выглядят совсем не так, как все было на самом деле. Я на них как полная дрянь!
— Это… это…, — с трудом заставляю себя говорить, когда слезы сковывают горло. Кирилл терпеливо ждет. Десять секунд! Не больше. А затем швыряет телефон в пол и рычит:
— Убирайся!
— Что?
— Пошла вон! — еще один грудной рык.
Я четко слышала и первую его фразу и вторую, но не могу сдвинуться с места, словно ноги приросли. Надо что-то сказать, надо оправдаться.
— Кирилл…
Вместо ответа он хватает меня за заспятье, которое все еще болит, толкает к двери, а затем швыряет мне в лицо мои джинсы.
— Чтобы через минуту духу твоего здесь не было!
Он хлопает дверью и скрывается в ванной. Там что-то еще ломается и бьется, а я стою, как оторопелая. Смаргиваю, и понимаю, что меня не выслушают, даже если сейчас на коленях приползу.
А что я сделала? Он спрашивал о работе? О моей жизни? Он придумал мне образ, которому я не соответствовала и даже не дал шанс объяснить! Я, конечно, тоже молодец. Остолбенела в самый важный момент. НО он бы не умер, если бы дал мне пару минут, на то, чтобы собраться.
Слезы прорывают глаза, я натягиваю джинсы, хватаю сумку и убегаю босяков, прихватив обувь в руки. Всю трясет. Будто меня скинули с крыши девятиэтажки, а я выжила. Нет. Я разбилась. Насмерть. И сейчас расколотое сердце делает свои последние удары.
Знаю, что виновата сама. Знаю, что должна была ему все рассказать, но почему он не дал мне шанса объясниться.
Падаю на ступени лестницы и плачу. Зажимаю рот рукой, чтобы не издать и звука, но всхлипы прорываются все сильнее и сильнее. Как же больно! А ведь едва ему не отдалась. Я ему верила, доверяла, а он мне — совсем нет.
Не знаю, сколько я сижу на лестнице, прихожу в себя, когда телефон в пятый раз разрывается от звонка. Уже не рыдаю взахлеб, но слезы все еще тихо топят щеки.
Мегера.
Надо взять трубку. Надо ответить. Смотрю на время и понимаю, что я потеряла все. “Простите, сейчас буду” — пишу ей и еду в проклятый клуб.
Она орет, но я уже не чувствую ничего. Соглашаюсь на все переработки и иду в толпу. Не слышу музыку, не вижу лиц. Все плывет. Я ненавижу эту жизнь. Я ненавижу себя.
Утро, когда не хочется просыпаться, но нужно. Первые мысли — о Кирилле. Нет. Так не пойдет.
Я запрещаю себе думать о нем. Напоминаю себе, кто я, и какие у меня цели. И обещаю своему мертвенно-бледному отражению в зеркале, никогда больше не забывать, что для меня самое важное. Никакой любви. Никаких надежд. У меня есть только я. А у Вари только мы с мамой.
Это мне наказание за то, что позволила себе быть счастливой.
— Все в порядке? — пугается мама, с трудом узнав в зомби свою дочь.
— Просто устала, — вру ей, и кажется, она чувствует, но не пытает меня.
Еду на работу в кафе, а в разуме крутятся темные мысли. Мне нужна работа еще одна. Или две. Так, чтобы я спала не больше шести часов, зато заработала побольше.
Петрович, Светка, бармен. Плевать, что говорят. Вот стейшн, поднос, клиенты. Я не хамлю, я вежлива и очень отзывчива, а о сверкающей улыбке не просите меня хотя бы пару дней, пока сердце не заживет. Хотя, там, кажется, нужно накладывать швы.
Я думала, что расставание с козлом Колей было болезненным. Мы ведь несколько месяцев встречались. Нет. То был детский вздор. Обида. Уязвленная гордость. А здесь — адская прожигает до костей боль. Неумолимая. И кажущаяся бесконечностью. Но время лечит, и я выздоровею.
— Лер, у тебя там телефон разрывается, — подходит Светка, смотрит на меня с опаской, как на душевно больную. Киваю, прошу присмотреть за моим столиком пару минут, и ухожу.
И, правда, чуть не разорвался. Пять пропущенных. От… Кирилла….
И смс: “Надо поговорить”.
Сначала внутри все взрывается тысячей фейерверков, а потом остывает холодными углями. С чего я взяла, что он скажет мне что-то хорошее? А если он зовет только для того, чтобы высказать мне то, что думает. Какая я дрянь и …. Дальше не хочу продолжать.
Ответить?
“Давай”.
Наверное, у меня совершенно нет гордости.
“В 15.00 у заднего входа в кафе”.
В 15.00 не так-то просто выйти с рабочего места, но теперь его такие вещи, явно, не заботят. И зачем я согласилась? Сказала же, что все кончено!
Опять начинаю себя ненавидеть! Хватит. Есть работа. А потом еще в одно место нужно позвонить. Буду решать проблемы по мере их поступления. И не буду больше плакать! Никогда!
Еще звонок. В этот раз от мамы.
— Да, мам, — спешу я.
— Солнышко. — очень уж мне не нравится это голос.
— Мам! Что случилось? Не пугай меня.
— Все хорошо, солнышко. Состояние Вари стабилизировалось. Вечером ее переведут в обычную палату.
О боже! Как камень с души. Кажется, я теперь заплачу от счастья! Хотя….
— Но, ведь, это не все, мам? Что ты мне не договариваешь.
Молчит. И от этого еще тревожнее.
— Из турецкой клики звонили. Донор не намерен ждать больше двух недель.
— Как? — оседаю на пол и прикрываю рот рукой.
— Успокойся. У меня есть план. Если завтра, все выгорит, то в пятницу ты вместо меня полетишь с Варей.
— Мам, что ты задумала? — нет, я вовсе не против, но… — Почему ты не полетишь? Ты ведь лучше меня все знаешь!
— Меня не выпустят за границу.
— Мама, пожалуйста, скажи, что ты не влезла ни в какую аферу.
— Не беспокойся, солнышко. Я все решу. А ты сообщи руководству, что в пятницу улетишь. Поняла?
— Поняла, — соглашаюсь я, но внутри все встает на дыбы. Она точно ввязалась в какую-то гадость! И мне это совсем не нравится. Хотя, я бы тоже на многое ради Вари пошла. Но это я. Меня не жалко. А мама….
— Я тебя люблю, — шепчу ей и кладу трубку.
Припадаю спиной к шкафчику и уже не знаю, где взять сил, чтобы просто дышать. Хочется вырвать себе глаза, сердце и легкие. Но это ничем не поможет. Нужно что-то предпринять. Петровича я уже просила о долге, сто расписок обещала и пожизненную поруку, не прокатило. Может, Мегера захочет рабыню? Поеду к ней сразу после смены или… встану на колени перед тем, кто меня выкинул из дома.
Гордость, честь….
Еще несколько минут мне требуется, чтобы взять себя в руки, а потом иду в зал.
Тут суматоха. Какой-то тип у стойки, и бармен ему что-то упорно объясняет.
— А! Вот она! Лер, тут тебя ищут.
Надеюсь, не полиция нравов. Хотя плевать, и в тюрьму сяду, если денег для Вари дадут.
Подхожу к барной стойке, белобрысая голова оборачивается, и без труда узнаю несостоявшегося жениха Антона Соколова. Тебя-то мне сегодня не хватало. Давай, добей! Хотя, уже, наверное, нечем. И так мертва.