— Что? — в ужасе шепчу я, но смотрю уже не на женщину, а на Кирилла.
Он ведь ей не поверит? Не поверит?
Я не дышу, пытаясь понять, что значит, это хмурое выражение лица?
— Женщина. За клевету сажают, прекратите этот цирк, — говорит ей Кирилл, и я с моих плеч слетает такая тяжесть, что слезы наворачиваются от счастья. Боже, как штормит от эмоций.
— Цирк? А как тебе это?! — заявляет она и лезет в сумочку за телефоном.
Понятия не имею, что она там показывает, но выражение лица Кирилла становится мне приговором.
Он ей верит? Верит?
— Нет, — мотаю я головой, отступая назад.
Я столько ему врала, какой только не выглядела в его глазах, но я отчаянно хочу, чтобы сейчас он верил мне, а не ей.
— Я ничего не делала, — шепчу ему, а его грозный взгляд, вдребезги разбивает все мои надежды.
— Не делала? Тогда что все это значит? — орет дамочка, но я ее почти не слышу. Я ничего не слышу, будто мир погружается в вакуум. А лица ошарашенных прохожих с осуждением в глазах затираются в пятна. Я вижу только Кирилла. И его приговор.
— Нет, — мотаю головой, отступая все дальше.
Его взгляд меняется. Глаза округляются и он тут же летит ко мне. Что? Почему?
— Лера! Машина! — доносятся словно в замедленном действии его слова, я кидаю взгляд в сторону, но не успеваю ничего понять. Вижу только свет, а затем все кружится и темнеет.
Мне… больно….
Я просыпаюсь под монотонный поиск прибора, отсчитывающего пульс. Это мое сердце он отслеживает? Ой. Голова трещит так, будто ее сначала на части раздавили, а потом собрали. Точно! Скандал! Авария! Кирилл!
Едва открываю глаза, как чуть ли не слепну от яркого света, но я заставляю себя вглядываться сквозь рябь зрения, надеясь увидеть Кирилла. Больничные стены, пищалки, капельница. А его нет! Нет!
Зато тут другой Соколов.
Антон! Тот самый ночной кошмар, который, едва заметив, что я открыла глаза, начинает орать.
Благо, слова сливаются в монотонный гул, и я почти не слышу его упреков и обвинений. Мне больно. Не только в локте и колене.
Пытаюсь пошевелить пальцами — работают. Руки и ноги двигаются, значит, я не калека. Вообще легко отделалась, кажется.
На смену физической боли, приходит душевная… Все мысли о Кирилле и о том, что произошло. Он не поверил мне. Не поверил…. От этого невыносимо больно.
— Ты меня вообще слышишь?! — рычит Антон, вырывая из мыслей.
— Слышу, — киваю, к собственному сожалению.
Вот только ничего нового он не говорит. Поет оды моей бездарности и глупости.
— А что за скандал там был с чужим мужем? — рявкает он. — Я, кажется, говорил тебе про репутацию!
— Не знаю. Женщина сумасшедшая. — едва нахожу силы, чтобы произнести слова. Будто всю энергию выкачали.
— Черт с тобой! С этим сам разберусь и женщину твою найду. — фыркает Антон. — Ток попробуй еще с кем нибудь переспать! Тем более с Кириллом, Лера!
— Что? — охаю я и ловлю такой шок, что забываю о слабости собственного тела.
— Что? Думаешь, я не знаю, как ты таскалась с ним по бутикам? Как щенок на поводке! — плюется он, а я у меня руки чешутся влепить ему пощечину.
— Это для ужина. — цежу сквозь зубы.
— Не смей мне врать! — орет он, замахивается, и надо бы сжаться, а мне все равно.
Больнее уже не будет.
Смотрю на него, как на кусок мусора, и Антона аж передергивает, но руку свою он убирает.
— Плевать! Свадьба будет в субботу, Лера. Так что зализывай синяки, как знаешь или я тебя сам заштукатурю, — выдает этот гад.
— А операция Вари?
— Что операция Вари?! — рявкает так, что аж подпрыгивает.
Обезьяна недоделанная с претензией на хищность льва все равно остается обезьяной. Пусть и опасной.
— Пока не будет операции, замуж не пойду. — ставлю условие так четко, что сама невольно удивляюсь твердости в голосе.
Не знаю откуда она, но чувство, что терять больше нечего. Этот Антон уже в печенках сидит.
— Ты с дуба рухнула? Мозги все растеряла? — верещит как потерпевший. Меня сейчас стошнит от его голоса!
— Под колеса попала. И мозги на место встали. — отвечаю ему так спокойно, что сама не верю себе. — Операция, потом свадьба.
— Глянь, как осмелела! Это потому что защитничек нашелся? — чуть не плюется мне в лицо.
Фу, гадость!
— Это потому что защитить меня некому. Самой приходится.
— Да что ты. Тогда кто ради тебя под колеса кинулся? — рявкает он, и я вздрагиваю.
Что? Что он только что сказал?
— Повтори.
— Ох, какая гримаса. — ерничает Антон.
— Повтори, что ты сейчас сказал! — голос срывается на крик. Все внутри дрожит так, что вот-вот пальцы ходуном пойдут.
Я помню скандал. Помню, как шагнула на дорогу в полном шоке, помню, как ко мне летел Кирилл.
Нет! Нет. Он бы не стал рисковать собой ради меня. Тем более в тот момент!
— Что амнезия или послушать о подвигах хочется? — кривляется Антон.
— Скажи нормально, что ты имеешь в виду! — теряю терпение, а гада это забавляет.
— А то, что Кирилл оттолкнул тебя из-под машины. Сам чуть не подох.
Что?
Нет-нет-нет! Не может быть!
— Где он?! — слетаю с постели и тут же не падаю на ватных ногах.
— Сядь дура! Не зли меня еще больше! — рявкает Антон, хватает меня за предплечья и чуть ли не швыряет на больничную койку. — Что ты сейчас творишь, по твоему?
Орет, но я его почти не слышу, а тело, как назло слишком слабое, чтобы идти.
— Что с ним? — требую ответа, а гаденыш вспыхивает пуще прежнего.
— Живучий этот сын, ясно? Прохлаждается в другом конце коридора в вип-палате. Вот только тебя это не касается! Ты моя, заруби себе на носу. И только попробуй к нему приблизится, почка не только твоей сестре понадобиться, но и матери! — угрожает он мне, а мне словно крышу сносит.
— Слушай ты, ублюдок. Пытай меня сколько хочешь, но семью не трожь. Не будет операции, не будет свадьбы, понял? — рычу я. Вот бы еще встать, чтобы были силы. Но я его и взглядом сейчас убить готова.
— Так, значит, заговорила? Может, мне сейчас все отменить? — делает ход конем, и я застываю, когда он подносит телефон к уху. — пусть Варенька подохнет, раз ее сестричка не хочет больше подчиняться.
— Сукин сын, — шиплю я едва слышно и закусываю губу. Знает гад, куда бить. Знает, что я не смогу отбить эту карту!
— Стой! — шепчу на выдохе. Голова идет кругом. Как же больно. Как обидно. Гад!
— Не слышу! — третирует меня подонок.
— Не надо звонить….
— А, вспомнила, с кем говоришь, — самодовольно заявляет он. — Только поздно, детка. Ты уже столько наговорила, что даже не знаю, как тебя простить.
Простить? Это он меня должен прощать? Ненавижу!
— На колени! — приказывает он.
— Что?!
— На колени, я сказал!
Ублюдок. Он это серьезно?! Совсем с катушек съехал? Нет…..
Задирает голову, ждет. Знает, что я сломаюсь….
— Что тут происходит? — раздается голос в дверях и в палату тут же влетает мужчина в белом халате. — Вы что тут устроили. Быстро на выход. Пациентке приписан полный покой.
— Доктор, вы, видимо, не знаете, с кем вы говорите.
— Зато вы верно подметили. Из нас с вами двоих, доктор тут я. И я решаю, кто что будет делать. Сами выйдите или охрану позвать? — заявляет мужчина, и Антон фыркая и грозя расправой плетется к выходу.
— Стой. Варя! — кидаюсь я следом, опасаясь, что этот придурок отменит операцию. Он ведь на все способен. Отбитый.
— Сядьте. Куда вы? Да вы же на ногах не стоите! — летит ко мне врач и спасает от падения.
— Нет. Пустите! Его нужно остановить!
— Это вас нужно остановить! Вы не в себе! — выносит вердикт доктор, а я вижу, как захлопывается за спиной Антона дверь.
Он ушел. Ушел… а Варя. Меня так пробирает истерика, что я не могу ее сдерживать. Ааа!
— Успокоительное! — кричит врач, и тут же бегут медсестры и санитары.
— Нет! — мотаю головой. — Мне нельзя сейчас спать. Мне нужно спасти Варю. Мне нужно увидеть Кирилла……
Но они меня не слушают. Силой укладывают на кровать и держат, пока медсестра вводит иглу, царапая кожу.
Воздух густеет, и все погружается в темноту.
Варя…. Кирилл….