Все, что удалось найти в дворике маяка, — просмоленные доски, пакля — все было пущено в дело. Среди хлама нашли и добротные весла.
И вот шлюпка спущена на воду, и все трое размещаются в ней, готовясь к далекому неизвестному плаванию.
Старшина Белый взмахнул веслами, шлюпка на несколько метров подалась вперед...
В то же время за кормой послышались торопливые шаги, из темноты донесся хриплый приглушенный голос:
— Подождите, я с вами, моряки!
Подбежав к шлюпке, человек бросил свой вещевой мешок на дно, а затем, подхваченный сильными руками, забрался в нее и сел на банку.
— Ты откуда? — спросил старшина.
— Из пехоты, с частями прикрытия отступал. Дай, думаю, побегу к маяку, может, кто из наших остался, захватят...
— Полезай на корму, а то грести тяжело, — сказал Белый.
— Сейчас, браток, перелезу.
Солдат перебрался на корму, лица его они не разглядели, и лишь по слабо вздрагивающему голосу можно было понять, что и он тоже хватил лиха.
Над ними было бархатистое небо, усеянное звездами. Вдоль всего побережья сверкали разрывы снарядов. И время от времени вырывались каскады трассирующих пуль.
К счастью, луну закрыли облака, и шлюпка укрылась во мраке. Зато четверо все видели: орудийные вспышки, луч немецкого прожектора, нервно прощупывающий берег.
Белый и Пельник сидели на веслах. С каждым новым рывком уходили они дальше в море. Им казалось, что оторвись они подальше от берега, и там все будет намного проще.
— Ребята! Открылась течь, вода поступает! — сообщил Белый.
— Ничего, сейчас мы с ней управимся, — откликнулся Штеренбоген.
И пока двое гребли, двое других — Штеренбоген и боец Георгий Селиванов — каской и ботинками принялись вычерпывать воду.
Штеренбоген, занятый своим делом, наклонился за борт и вскрикнул, точно ужаленный:
— Мина! Весла табань!
И только они успели осушить весла, как действительно по правому борту совсем недалеко от шлюпки проплыло раскачиваемое волной черное круглое чудовище...
Гребцы нажимали на весла, а вода просачивалась в шлюпку, и она тяжелела, теряла плавучесть и ходкость.
Выбившись из сил, Михаил Белый бросил весла и сплюнул от досады:
— Ни черта не тянет! Придется, ребята, вернуться, найти какое-нибудь укромное место, проконопатить корпус и в ночь уходить. А то ведь, если утро застанет нас на воде, с берега шарахнут из пулемета, и поминай, как звали...
Все молчали, глядя с опаской в сторону берега: там по-прежнему вспыхивали зарницы, сверкали огненные трассы, метались прожекторы. И больше всего им не хотелось идти назад. Только вернись в это пекло, обратно не вырвешься. Все способные сопротивляться наверняка ушли из Севастополя.
Так думали четверо в шлюпке, уже не двигавшейся вперед, а лениво переваливавшейся на волне.
Выглянула луна, и на серебристой дорожке, протянувшейся вдаль к горизонту, Пельник заметил какой-то неясный предмет, раскачивающийся на воде, дрейфующий в сторону открытого моря.
— Ребята! Смотрите, что там такое? — торопливо произнес он.
Белый взялся за весла и стал усиленно грести.
— Братцы, шестерка! — не унимался Пельник.
— Не каркай раньше времени, — осердился старшина.
И когда они подплыли, то убедились, что впрямь счастье улыбнулось им. Вполне исправная шестерка, сухая, с уключинами, веслами, мачтой и даже куском парусины, висевшим на ней, раскачивалась на воде. Должно быть, кто-то вот так же, как они, добирался до кораблей, а потом бросил шлюпку на волю волн. Пусть плывет, может, кому и пригодится...
И она действительно пришлась как нельзя кстати.
Захватив свой несложный скарб, они перелезли в новую шлюпку.
Старшина протянул Пельнику самую большую ценность — наган:
— На, спрячь!
Пельник погладил рукоятку нагана, завернул его в тряпку и бережно положил под решетку.
Теперь они усиленно гребли в сторону открытого моря. Короткая летняя ночь была на исходе. Звезды таяли в вышине, темнота рассеивалась, и на востоке обозначилась пока слабая алая полоса. Над водой висела туманная дымка. И хотелось одного, чтобы туман продержался подольше.
Быстро светало, а туман еще держался, и шлюпка, будто под молочным колпаком, все дальше удалялась от берега.
Но вот косые лучи солнца прорвались сквозь туманную завесу, она стала редеть, растворяясь в прозрачной голубизне воздуха. При свете наступающего дня старшина осматривал шлюпку и думал: «Да, нам здорово повезло. Это не то старое корыто, что могло продержаться час, два, а потом неизбежно, как топор на дно... Тут корпус крепкий, надежный. К тому же полное оснащение. На таком суденышке не страшно пуститься в открытое море».
Пока он думал об этом, окончательно прояснилось, вдалеке открылся берег: черные дымы по-прежнему вились над Севастополем, и по воде доносился неясный гул.
В небесной синеве тоже было неспокойно. Где-то в вышине гудело, рокотало и словно пело на разные голоса. И когда появился вражеский разведчик, Белый понял: такой визит ничего хорошего не сулит. Он скомандовал: «Под банки!». Все четверо упали на дно, прикрылись парусиной, создав видимость, будто это одна из многих брошенных шлюпок.
Самолет покружил, покружил и ушел в сторону берега. А гребцы поднялись, заняли свои места и налегли на весла.
В эти часы было не до еды и даже не до питья, хотя жажда мучила все сильнее. Попеременно садились на весла и налегали изо всех сил, понимая, что надо уходить дальше. Глаза были по-прежнему обращены к далекому извилистому берегу, который почти утонул в мареве, как будто затерялся, только белая головка Херсонесского маяка поднималась над водой.
К вечеру Михаил Белый бросил грести, окинул усталым взглядом товарищей и понял, что они тоже вымотались, так же голодны, страдают от жажды.
— У кого что из еды есть, выкладывай! — объявил старшина. И первым потянулся к своему вещевому мешку, вытряхнул на деревянную решетку все содержимое. Рядом с банкой свиной тушенки Штеренбоген положил пачку галет, Пельник протянул горбушку хлеба и еще сухари. Солдат Георгий Селиванов, или просто Жора, как стали его называть друзья, поставил фляжку.
— С водой? — спросил Белый.
Тот кивнул.
— Ну, значит, живем...
Трое лежали на банках и ждали приглашения не то к завтраку или обеду, а может, к ужину...