В одну из ночей поднятые по тревоге локаторщики услышали артиллерийскую стрельбу в окрестностях Таллина. Было приказано немедленно оставить виллу и переправиться со всем хозяйством в сравнительно далекий, можно считать тыловой, район города — на полуостров Копли.
Снялись быстро. Вскоре заняли новую позицию и продолжали нести службу. Приняли меры на случай боя.
«До моря 400 метров. Дальше ехать некуда. У нас больше сотни патронов на каждого» (23.8.41 г.).
Вскоре противнику удалось прорвать третью, последнюю, линию нашей обороны и оказался у стен Таллина. Город принял суровый вид. Учреждения не работали. Закрылись кефики и магазины. Улицы были перегорожены баррикадами.
Держаться дальше становилось все труднее. И вот поступил приказ: оставить Таллин, эвакуировать войска в Кронштадт, сохранить боевое ядро флота. И пока там, в штабе флота, разрабатывался план прорыва кораблей через густые минные поля, все способные держать в руках оружие были брошены на передний край, чтобы остановить противника и тем самым выиграть необходимое время, прикрыть отход войск.
Ушли на передовую и бойцы подразделения РЛС.
«Я остался с четырьмя шоферами. Можно даже и одному работать».
Оптимизм не изменяет Голеву. И хотя обычная проводная связь со штабом ПВО нарушена, ввели в действие рацию. Уже все знают об отходе — Голев все равно несет вахту у экрана, более чем когда-либо наводненного помехами. Ему важно и в этой обстановке проверить свою опытную установку, определить дальность приема сигналов, с тем что, если останется жив, сможет на опыте работы в Таллине вести дальнейшее усовершенствование локатора.
«Сегодня видел сигнал такой же установки у Ленинграда» (25.8.41 г.).
В этом Голева убедили «зайчики», появлявшиеся на экране издалека. Он обрадовался такой дальней связи, что само по себе было большой неожиданностью, и рискнул передать по рации: «Таллин живет и сражается» в надежде, что там поймут, откуда эти слова. Он хотел подписаться своим именем и тут же подумал: может перехватить противник. Не имея секретного кода на связь с Ленинградом, он молниеносно придумал свои позывные: «Анта, Адели, Ута». В действительности не он придумал эти позывные, а писатель, автор фантастической повести, прочитанной в юности. Там говорилось о загадочных сигналах с Марса: «Анта, Адели, Ута» — они с тех далеких лет остались в памяти и пришли на ум в эту самую минуту.
Недолго пришлось ждать Голеву ответа. На той же волне ему отвечали: «Анта, Адели, Ута. Вас понял. Ленинград тоже в опасности. Будем держаться. Желаем вам боевых успехов».
«Какие там успехи, — с иронией подумал Голев. — Если бы знал мой коллега, что нам считанные часы оставаться в Таллине, а потом плавание в неизвестность. И доберемся ли мы до Кронштадта...»
Что больше всего радовало Голева? Его сигналы достигли Ленинграда — это уже здорово! И он оставался на своем посту, вел наблюдения, несмотря на то что и к станции с минуты на минуту мог прорваться противник.
«Приготовили бутылки с бензином. Некоторые переоделись в чистое белье, я тоже. Катя, родные где-то далеко. Как они сейчас? Единственное, что мне хочется, это не продешевить себя.»
А пока фашисты не появились, лейтенант Голев продолжал работать.
«Несколько налетов... Во время одного из них «мессершмитт» подбили, и он классически спикировал в море.
Испытывается и проверяется работа всех узлов, и глубоко огорчение, когда осциллограф капризничает. Починить нет возможности» (27.8.41 г.).
Но вот поблизости начали рваться снаряды, и можно подивиться выдержке человека, способного в этой сумятице не только делать свою работу, но и по часам и минутам фиксировать все, что происходит вокруг.
«В 16.00 нашу команду опять взяли для охраны штаба. Наши части взорвали арсенал. Горят цистерны с бензином.
В 18.00 получил по телефону распоряжение свернуть рацию. С оставшимися пятью бойцами быстро и спокойно все собрали.
В 19.00 отправился в Минную гавань, в штаб ПВО. Впереди стена дымовых завес».
Встретив капитана Навдачного из штаба ПВО, Голев спросил, какие будут дальнейшие распоряжения.
— Вам в Беккеровскую гавань, грузиться на транспорт.
— Вместе с машинами?
— Не знаю.
— На какой транспорт? Когда он отходит?
— Тоже не знаю. Отправляйтесь туда, на месте все будет ясно, — бросил он на ходу.
До Беккеровской гавани не близко. Но надо спешить...
Высокий плотный помначштаба капитан 1 ранга Черный, которого Голев уже встречал в штабе флота, и оказался тем высоким начальством без чьего приказания никто на транспорт не попадет. То и дело к нему протискиваются моряки и сухопутные командиры подразделений: они только вышли из боя, получив приказ, привели своих бойцов. Черный командует: «Пропустите!». И усталые люди, неделями не знавшие отдыха, с винтовками, противогазами, вещевыми мешками поднимаются на палубу. Подошел к нему и Голев, доложил, как положено, показывая на машины, стоявшие поодаль, стал объяснять, что и как. Не дослушал его капитан 1 ранга Черный, оборвал: «Знаю. Команду возьму. А машины жгите».
Жгите?! Легко сказать. Знал бы он, какого труда стоило переправить эти машины в Таллин, да и как так просто решиться уничтожить новую ценнейшую технику. Голева не смутило, что он всего-навсего лейтенант.
— Как, жгите?! — вспылил он. — Это же огромная ценность! Чего стоило их создать! Целый научный институт трудился. А потом самые высокие мастера на заводах. А вы жгите...
— Куда же я их поставлю? Сами видите, все забито, людей полно, а вы со своими машинами, — несколько опешив, объяснял помначштаба.
— Я не могу выполнить ваше приказание. Мне этого не простят. В Кронштадте и Ленинграде машины эти во как будут нужны, — убеждал Голев.
И помначштаба не выдержал, сдался:
— Грузитесь, вон на тот лесовоз, — показал он на судно, на носу которого Голев прочитал: «Казахстан».
«С автомашинами и командой на транспорте «Казахстан». На берегу оставалось еще много войск, когда мы отчалили. Наше судно встало на внешнем рейде, между островами Нарген и Вульф. Всю ночь Таллин представлял громадный факел. Горели цистерны, склады» (27.8.41 г.).
В те же самые часы и на том же самом рейде, между Наргеном и Вульфом, находилась и наша «Вирония», переполненная людьми, техникой. К тому же в отличие от «Казахстана», на который погрузили зенитки, оборонявшие Таллин, мы были почти безоружны. В темноте мы стояли на палубе с профессором Ленинградского университета полковым комиссаром Ценовицером, смотрели на зловещие огни, на фоне которых ясно вырисовывались шпили и башни, прислушивались к частым взрывам, не представляя, что нас ждет впереди...
Голев продолжал вести свои короткие записки.
«В 12.00 эскадра отправилась курсом на Кронштадт. Впереди и сзади вплоть до горизонта — наши корабли и транспорты. На нашем транспорте народу тысячи три с половиной. Яблоку упасть негде. Ночь провел под дождем на палубе. Днем залез в кабину машины, там тепло, электричество. Брился. Приютили у себя эстонку Зину с мужем-милиционером. В последний момент она решила ехать. Теперь без вещей. Иногда вздыхает об оставшихся чемоданах с платьями.
Сегодня самолеты противника вели только разведку. Вечером крейсер «Киров» обогнал нас. Установлено наблюдение по бортам транспорта, все время голоса: «Мина слева, мина справа». По-моему, это больше со страха. Всю ночь почему-то стояли, а ночью и нужно было двигаться» (28.8.41 г.).
Однако Голев тут был явно неправ. Финский залив, густо минированный, превратился, по словам моряков, в «суп с клецками». Часто мины всплывали у самого борта, и люди шестами отталкивали их, прокладывая путь своему кораблю. Днем можно было увидеть плавающие мины, и все равно транспорты подрывались. А в темноте мину не заметишь. Потери были бы больше...
«В 8 часов лег спать в кабине машины. Проснулся от стрельбы и взрывов бомб. Выскочил наружу...» (28.8.41 г.).
Он увидел массу людей. Те, кто спал в трюме, поспешно выбирались на палубу. Головы запрокинуты, окаменевшие лица, все взгляды устремлены в небо. Самолеты с крестами на крыльях проносятся над судном со свистом и воем, от которого дух захватывает, падают бомбы.
Фонтаны воды поднимаются вокруг и долетают до палубы. Но вот удар потряс корпус транспорта. Ходовой мостик охватило огнем. Голев почти лицом к лицу столкнулся с бойцом, ворот гимнастерки расстегнут, в глазах немой страх. «Погибаем. Спасайся, кто может!» — истошно вопил он. Голев вынул из кобуры наган, схватил паникера за плечо, стиснув зубы, приказал: «Стоять на месте! Иначе расстреляю!».
И тут же появились командиры старше Голева по званию: бывший начальник штаба ПВО Таллина полковник Потемин, полковой комиссар Лазученков. Началась борьба с пожаром. Люди проявили величайший героизм, действуя ломами, бросались в огонь, сбивали пламя своими намокшими шинелями. Одни с обожженным лицом и руками выскакивали из пожарища — туда устремлялись другие, стараясь пресечь путь огню.
Позднее Голев запишет в своей тетрадке:
«Пришлось людей организовать на тушение пожара. Подошел буксир, но как только на нем узнали, что с котлами у нас положение опасное, сразу ушли. Бросили клич по кораблю, вызывая механиков и кочегаров. Пар спустил Шумейко. В одном месте еле затушили. Я чуть не задохнулся в противогазе и мокрой шинели. Во время пожара отстреливались от самолетов... Пожар все же потушили... Я так устал, что еле держался на ногах. Вызвали налаживать радиосвязь. Опять налет 9 самолетов. Спрятался под лебедку, но это вроде как страус прячет голову под крыло. Встал и смотрел вверх, куда полетят бомбы. Ни одной мысли, что нам конец. Попадут или не попадут. Бомбы первого самолета просвистели левее впереди. Второго — правее. Все 9 самолетов, сбросил каждый по 6-9 бомб, промахнулись. Я от усталости еле стоял. После налета поели и улеглись спать. Проснулся от следующей бомбежки. Одна бомба попала в бункер. В машинном отделении бушует огонь. Стали поступать обожженные. Зину и всю нашу каюту посадил за перевязки. Опять прилетели самолеты. Обстреливали из пулемета. Мы в 15 милях от острова Стеншер (Вайндло)» (29.8.41 г.).
Остров близок. А попробуй до него добраться, пройти эти пятнадцать миль, если в котлах упало давление, механизмы повреждены, перестало биться сердце корабля... Нужно немедленно собрать людей, способных за короткий срок ввести в строй поврежденные механизмы. Ищут командиры вновь образованного штаба. Голев вспоминает, как во время пожара в общей сутолоке объявился моряк с забинтованной головой. Спокойный, рассудительный, он объяснил, что без доступа кислорода не может быть горения и предложил забрасывать огонь мокрыми брезентами, а когда брезентов уже не осталось, пустили в ход шинели и даже простыни. Наконец огонь удалось блокировать и вовсе затушить... Где этот человек? Исполнив свой долг, он затерялся, исчез в массе народа. Помнится, он был в морском кителе с малиновыми инженерными просветами меж золотистых нашивок старшего лейтенанта на рукавах. Найти — чего бы это ни стоило! Такие все могут! Голев досадовал на себя: не узнал, кто он, откуда?
И все же он разыскал старшего лейтенанта. Тот лежал на дне расщепленной шлюпки. Свежая повязка на руке привлекла внимание Голева. По лицу незнакомого моряка проскользнула едва заметная улыбка: