— Какой Гаркуша? — спросил я.
— Специалист по «языкам», — улыбаясь, ответил Красильников. — Забавный парнишка! Теперь он у нас самый главный разведчик.
— Так это тот самый Гаркуша, с которым судьба свела меня в подземном госпитале!
— Может быть! — подтвердил Красильников. — Он действительно в госпитале лежал, а после поехал в отпуск на родину. Да, видно, соскучился по ребятам, вот и спешит обратно.
Меня обрадовало это известие. Ведь Гаркуша после операции находился в тяжелом состоянии. Правда, я не сомневался, что он будет жить: перед таким бедовым парнем даже смерть отступит. И мне все это время хотелось «что-нибудь о нем услышать.
Красильников пошутил насчет авиационных повадок Гаркуши, а затем по-деловому, официально обратился к Берсеневу:
— На нашем участке фронта произошли изменения. Либо сменились части, либо новое командование у противника.
Теперь-то я понял, что означали слова майора «собака не та», сказанные там, на наблюдательном пункте.
— И воздушная разведка, и наземные наблюдения, и режим артиллерийского огня — все говорит об этом, но нужны точные данные. Нужен «язык». Понятно?
— Понятно, товарищ майор!
— Вылазку надо провести ночью. Уточните с начальником штаба и действуйте.
— Есть! — ответил Берсенев.
Майор Красильников повел меня к себе домой. В его землянке было четыре маленькие комнаты: кабинет, спальня, кабинет заместителя и столовая. Обстановка самая простая: кровати, тумбочки с полевыми телефонами, оперативные карты. Невозможно повернуться, чтобы не задеть за что-нибудь.
Красильников был кадровым офицером, воевал еще на Халхин-Голе с японцами, служил на Севере в погранвойсках.
Поздно вечером к нему прибежал связной и, едва переступив порог, торопливо доложил:
— Фашист из четырехамбразурного дзота бьет по опорному пункту Синько. Засыпал огнем, головы не дает поднять.
— Сейчас наведем порядок.
Красильников позвонил артиллеристам. Минут через пять сюда, в подземелье, донесся орудийный гул.
Батарея вела беглый огонь. Из опорного пункта сообщили, что снаряды ложатся в цель, и просили передать артиллеристам спасибо.
Красильников, помедлив, сказал:
— Это все хорошо. Благодарность мы передадим. А вот противник совсем перестал вас бояться. Вчера под вечер немцы разъезжали по дороге, как у себя дома. Такая война мне не нравится. За такую войну буду наказывать.
Командир опорного пункта Синько сообщил, что с завтрашнего дня люди будут расставлены по-новому, и ни один солдат со стороны противника не покажет носа.
Был уже час ночи, когда Красильников, бегло взглянув на циферблат, сказал:
— Пора!
— Спустя минуту, как бы в подтверждение его слов, послышался зуммер телефона. Далекий голос в трубке заговорил:
— «Киев», я — «Одесса»! Наши вышли.
Это докладывал последний пост боевого охранения. Наступила долгая пауза.
До трех часов ночи мы не отходили от телефона. Но он молчал. Изредка майор звонил в боевое охранение.
— Как там дела?
— Ничего не слышно, должно быть, все в порядке.
В ту ночь сотни людей не спали. Боевые расчеты были готовы по первому сигналу открыть огонь, чтобы прикрыть отход разведчиков.
Мы несколько раз выходили на сопку, напряженно прислушивались. Было тихо. Редко-редко сверкнет в небе нить трассирующих пуль, тяжело ухнет гаубица за сопкой. И снова тишь. Было радостно сознавать, что противник наших ребят не обнаружил.
Вся ночь прошла в ожидании. Под утро запищал телефон. Опорный пункт сообщил:
— Они вернулись.
— Привели?
— Нет.
— Почему?
— Сбились с пути. Не успели справиться, рассвет мог встать.
— Ах, черт возьми! Ротозеи! — вспылил майор Красильников. — Целых три недели сидели в боевом охранении. Изучали противника, засекли огневые точки, землянки, тропинки, даже камни нанесли на карту. И вот результат... — он с удивлением развел руками. — Конечно, разведка втихую куда труднее разведки боем. Взять «языка» без единого выстрела да в такую погоду — это в полном смысле ювелирная работа. И все же не пойму, почему сорвалось! Не пойму!
Мы с Красильниковым вышли из землянки навстречу группе разведчиков. Ветер раздувал маскировочные халаты солдат. У многих они были порваны.
Лица усталые, лихие гвардейские чубы, привилегия и гордость разведчиков, прилипли к потным лбам.
Оставив группу поодаль, Берсенев подошел к майору и глухо доложил:
— Вернулись с боевого задания.
— Вижу, что вернулись.
Майор выжидающе посмотрел на лейтенанта. Берсенев молчал. Только мальчишеская фигура его еле заметно пошатывалась: то ли от ударов свирепого северного ветра, то ли от перенесенного напряжения.
— Докладывай по порядку.
— Саперы проложили нам дорогу в минном поле, — овладев собой, начал Берсенев. — Проползли мы метров десять и сразу же попали на второе минное поле. Оно тянулось влево и вправо на сотни метров, а тут как назло метель разыгралась такая, что ни зги не видно стало, пришлось пробираться на ощупь. Подошли к опорным пунктам. Я принял решение двигаться через минное поле и подал команду «Вперед». Люди ползли друг за другом. Передний орудовал щупом. Штук двадцать мин наковырял. Минное поле оказалось глубиною метров полтораста...
Берсенев перевел дух. Сейчас голубые глаза лейтенанта не отражали, казалось, ничего из пережитого.
— На гребне сопки, — продолжал Берсенев, — заметили несколько фигур. Пока вели наблюдение, метель немного утихла. Видим, впереди-то не люди, а три большущих камня. Вот тут и надо было принимать решение. Если двинуться к сопке — рассвет застанет, обнаружат. С боем брать «языка» — не пронесем через минное поле, да и сами не пройдем. Проход узок. Приказал отходить. Еле-еле рассвет опередили...