17 июня. 1974 год.
Москва. Улица Чкалова.
Странно. Но на этот раз за закрытой дверью началась активная движуха. Что-то загремело. То ли табуретка упала, то ли ещё чего… А потом дверь внезапно распахнулась и на пороге возникла большая красномордая тётка в халате. На вид ей было лет тридцать, а может и сорок… Волосы её были растрёпаны, а рот просто кривился от негодования. Когда она начала кричать. На меня сразу же дохнуло перегаром.
— Ты чего тут трезвонишь? Опять ключи, что ли забыла? Неряха! И мать твоя…
Знакомый голос. Я его слышал в трубке телефона. Но сейчас он был ещё более громким и противным.
— А чего Вы так кричите? Это я звонил в дверь. Я же не знал, что Ани нет дома.
— Что? Ты как со взрослыми разговариваешь сопляк?
— В отличие от Вас, я разговариваю вежливо. Чего и Вам рекомендую.
— Ах, ты дрянь!
Она попыталась схватить меня правой рукой за волосы, но промахнулась, потому что я отступил на полшага назад. Зато ей удалось уцепиться за мою белую футболку. На этом её успехи в борьбе со мной закончились.
Я прижал её ладонь к своей груди обеими руками и резко дёрнулся вниз всем телом, при этом тётка упала передо мною на колени из-за залома кисти. После этого я освободился от захвата и выкрутил её ладонь, заламывая руку за спину. Крикливая тётка упала мордой прямо на грязный пол.
Анюта стояла глядя во все глаза на разворачивающуюся на её глазах эпическую битву Давида и Голиафа. Не знаю насколько голиаф был крупнее Давида, но тётка была раза в два меня больше по сумме измерений и раза в три тяжелее.
— Что ты делаешь? — пробормотала Аня вполголоса.
— Ничего. Это только самозащита. Вот эта взрослая пьяная женщина напала на тринадцатилетнего подростка в подъезде. Видишь след на футболке. С утра футболка была абсолютно белая. А теперь вон какой жирный отпечаток на груди. Она руки вообще что ли не моет никогда? Аня! Вызывай милицию! Ноль два.
— Зачем милицию? — спросила лежащая подо мной тётка, и при этом умудрилась шумно испортить воздух.
— Затем. — ответил я. — Как минимум это бытовое хулиганство. Напишем заявление и на первый раз пятнадцать суток я тебе гарантирую.
А потом я обратился к своей будущей невесте:
— Анечка! Она же не первый раз тут такое устраивает? Верно? Ты не хочешь при ней говорить? Боишься её?
— Ты знаешь, кто мой муж? — заверещала тётка.
— А ты знаешь, кто мой отец? Нет? Вот и заткнись! Я тебя, тварь, в землю закопаю и асфальтом сверху закатаю. А мне за это ничего не будет. Ты поняла меня, мразь?
— П-поняла… А кто твой отец?
— Лучше тебе не знать. Аня! Звони в милицию! Чего ты застыла?
— Н-не н-надо в м-милицию! — пробормотала тётка. — Я б-больше не б-буду…
— Все вы такие. Наглые, бо́рзые, пока за жопу не прихватят…
Аня за моей спиной прыснула, подавляя смешок.
— Н-не б-буду б-больше…
— Отпусти её, Саш!
— Чтобы она снова стала тут орать и руками размахивать? Нет уж… А знаешь, позвони лучше капитану Васину. Вот его номер у меня в записной книжке записан. Кем она работает?
— Она не работает. У неё муж работает.
— Кем? Где?
— В продуктовом магазине товароведом. В нашем доме. Я только что оттуда. За хлебом ходила и за кефиром.
— Это хорошо. Торговля это здорово. Там всегда есть к чему придраться… Только на той неделе мы вместе с ОБХСС накрыли одних таких… Одеждой спекулировали…
Вот и ни разу не соврал. На прошлой неделе ОБХСС накрыл цех. И я там тоже отметился вроде бы как… И про спекуляцию одеждой ни слова лжи не прозвучало…
Но почему при слове ОБХСС тётка внизу так мелко задрожала? Неужто есть чего бояться?
Был такой старый анекдот.
— Папа! Я боюсь!
— Вовочка! Кого ты боишься?
— КПСС
— Вова! Тебе только пять лет. У тебя нет никакого повода бояться КПСС.
— А дядя по телевизору несколько раз сказал: Съест КПСС. Съест КПСС.
Похоже, что эту тётку вместе с её мужем съест ОБХСС.
— Саш! Отпусти её!
— Уверена?
— Да…
— Ладно.
Я медленно приподнялся и отпустил руку «задержанной». Весь этот приём я проделал абсолютно машинально. Приём-то старый, но рабочий. Да ещё отточенный до автоматизма за долгие годы работы в милиции. Поэтому и выполняется на уровне инстинктов.
Тётка продолжала лежать на полу.
Аня взяла меня за руку и повела за собой в квартиру.
— Где разуваться? — спросил я.
— В комнате.
Аня открыла своим ключом первую же дверь справа. Прямо из прихожей и мы сразу попали в очень маленькую комнатку. Казалось. Что вся комната заставлена мебелью. Две узкие кровати, письменный, и похоже, что он же и обеденный стол. А ещё шкаф. Старый и облезлый…
Полочка для обуви стояла тут же у дверей. Хотя там, в прихожей я обратил внимание, что у соседней стены была и вешалка и полочка для обуви. Значит там была соседская? А у Аниной семьи и вешалка и обувница, стояли внутри и так не слишком крупной комнаты.
— Аня! А сколько всего комнат к квартире?
— Три.
— И я так понял, что ваша комната — самая маленькая.
— Да. Наша комната чуть больше двенадцати квадратных метров. У тёти Светы с мужем — двадцать три, а у бабы Кати двадцать один. — проявила свою осведомлённость ученица шестого класса.
— Тётя Света — это эта? — кивнул я на дверь.
— Угу…
— А баба Катя?
— Старушка… У неё муж умер год назад. А ей почти девяносто лет. Она сейчас в больнице лежит… Говорят, что может умереть.
— Кто говорит? Эта Света?
— Ну, да…
— Значит, ваша комната самая маленькая? А почему тогда у вас и вешалка, и полка для обуви стоят не в прихожей, а в комнате? Вам кто-то запретил это делать?
— Нет… Но…
— Что? Говори! Не стесняйся?
— У мамы на сапоге каблук сломался, когда обувь стояла в прихожей. А сапоги совсем новые были. Мама их в ремонт отнесла. А там сказали, что кто-то специально каблук ножом отковыривал… И пальто мамино…
— Что? Тоже рукав оторвался?
— Нет… Пуговицы…
— Понятно. То есть эта тварь вам вредит, а вы с ней ничего сделать не можете? Откуда можно позвонить?
— Телефон у неё в комнате.
— У кого? У Светы? А зачем ты тогда мне тот номер давала?
— Ну… Она не всегда такая. Иногда и к телефону зовёт. А когда мама дома, она даже не орёт на меня…
— Аня! Ангел ты мой! Это как разговор негров на плантации: «У нас хозяин хороший! Не каждый день бьёт.» Как вы тут выживаете? Да таких соседей, как эта Света, надо дустом травить, как клопов и тараканов. Это что у вас тут?
— Электроплитка.
— Вы тут готовите?
— Ну-у…
— Она запрещает вам готовить на кухне?
— Мама думает, что эта… может и в суп плюнуть…
— Ага. Или мышьяк подсыпать… Нет. Так жить нельзя. Ладно. Одевайся!
— Что? Куда?
— Поедем к нам! Ты мне нужна. Я же для тебя шить собрался. А на кого мне мерить всё? На Лёху что ли? Он слишком большой.
— А что мне надеть?
— Да чего хочешь. Всё равно домой в обновках вернёшься.
— Тогда я прямо так, ладно?
— Ладно! — сказал я, оглядев её с ног до головы. — Нормальное платье. Только тебе не кажется, что оно коротковато?
— Это моё старое платье…
— А с виду не скажешь.
— Я выросла…
— Что-то не заметно.
Бух! Маленький кулачок ударил меня в грудь.
— Я выросла! Но только вверх. Платье в самый раз, но…
— Немного коротковато.
Бух! Снова меня ударили.
— Хватит драться! Ты кефир в холодильник поставишь?
— У нас нет холодильника. Я хотела пообедать…
— Ты голодная? Ладно. Оставляй всё здесь и пошли!
— Куда?
— А тебе не всё равно?
— Маме надо сообщить?
— До которого часа мама работает?
— Раньше девяти домой не приходит.
— Анечка! Я ей потом позвоню. Всё будет хорошо!
Аня закрыла дверь в комнату на ключ. В квартире стояла тишина. Было слышно, как где-то на кухне капает вода из-под крана. Мы покинули эту неуютную квартиру. Спускались вниз не на лифте, а по лестнице. И как мне показалось, Аня вздохнула с облегчением, когда мы вышли из подъезда…
Мы шли в сторону Таганки. На углу Ульяновской и Чкалова. Я заметил Пельменную.
— Хочешь пельменей?
— Здесь не хочу. Мы с мамой сюда часто заходим.
— А блины ты любишь?
— Блины я люблю. Но от них толстеют.
Я скептически осмотрел её с ног до головы…
— Тебе это не грозит. Ты стройная, как тростинка. А со сгущёнкой будешь?
— Со сгущёнкой буду.
И мы снова зашагали в сторону Таганки.
17 июня. 1974 год.
Москва. Блинная на Воронцовской улице.
В Блинной на Воронцовской улице я бывал не раз. Но всё это было в той, в прошлой жизни. И мальчишкой сюда забегал с друзьями, и когда после армии учился в институте, а ночами подрабатывал в такси… Это было одно из тех мест, что и кромешной ночью могло накормить голодного и напоить запойного.
Столики были «стоячие». Никаких стульев не предполагалось. Думаю, что такой стоячий стол по высоте будет немного великоват для мелкой девчонки. Но это мы как-нибудь решим.
— Ну, выбирай! Чего будешь?
— Как чего? Ты обещал блины со сгущёнкой.
— А запивать чем будешь? Чай? Кофе с молоком?
— Кофе!
— Кофе нет… — безапелляционно заявляет крупная женщина в когда-то белом халате и шапочке.
— Тогда так… Два чая. Две порции блинов со сгущёнкой. — наклоняюсь к Анюте. — Ещё чего-то хочешь?
— Яйцо под майонезом.
— И два яйца под майонезом.
— Блины надо ждать…
— Тогда и чай вместе с блинами. А то остынет.
— Не успеет!
Всё-таки что было хорошего в СССР всегда перечёркивалось хамством и грубостью обслуживающего персонала. Помнится Штирлиц специально ходил в какой-то кабак под названием «Грубый Готлиб». Там фишка была в том. что хозяин наливая пиво и выдавая порции поджареных баварских колбасок всем хамил. У нас в СССР такое заведение специально искать не надо было. Заходи в любоё! И облают, и обсчитают.
Я заплатил за всё меньше рубля. Медные монетки сдачи не хотел сперва забирать. Но рачительная Аня всё сгребла с прилавка и передала мне, пришлось набивать карманы монетками. Никак не могу привыкнуть, что в этом времени монеты — тоже деньги, на которые можно что-то купить.
Пока мы ждали две порции наших блинов, я слегка подвинул круглый столик к окну. Ну, а Ане пришлось с ногами забраться на подоконник. Так, стоя на подоконнике на коленках ей стало удобно есть с высокого стола.
Зато. Когда нас позвали, чтобы мы забрали готовые порции наших блинов, продавщица, или кто она тут по должности, заметила наше «ноу-хау», и решила немного поскандалить…
— Я прошу прощения! Если моя девочка Вам своими сандаликами испачкает подоконник, то я возьму у Вас тряпку и всё вытру. Но иначе, она не сможет нормально поесть блинов и не облиться горячим чаем.
Тётка не нашла что мне ответить на мою вежливую речь. Похоже, что так тут с ней никто не разговаривал очень давно. Те. кто заходили выпить со своей бутылкой, обычно либо отвечали матерно. либо быстро включали заднюю и уходили. Ну а молодёжь, типа меня, вообще терялась от гневных замечаний и ретировалась в темпе вальса…
Так что мне никто ничего не ответил. Мы спокойно поели, убрали за собой грязную посуду. А когда, я попросил тряпку, чтобы вытереть подоконник мне ответили:
— Да, ладно. Сама вытру…
— Спасибо Вам большое! Мы обязательно к Вам зайдём ещё раз!
— Сашка! А ты совсем не боишься. Когда на тебя кричат вот такие взрослые тётки?
— А чего их бояться?
— Ну… Они… Могут…
— Ты со мной никого не боишься?
— Не-а…
— Вот и не заморачивайся на эту тему!
— Са-аш! Давай зайдём в Книжный!
— Давай!
17 июня. 1974 год.
Москва. Таганская площадь.
Книжный магазин.
В книжном магазине, что на углу Воронцовской улицы и Таганской площади, в кассу стояла небольшая, но очередь. Я сразу понял, что дают что-то ну о-очень дефицитное. Малое количество народа можно было объяснить лишь серединой июня, когда большая часть школьников уже покинула Москву. Я быстро поставил Анюту в очередь, а сам метнулся к прилавку, где тоже царил небольшой ажиотаж.
Давали импортные фломастеры. Чешские «Koh-i-noor».
У меня такие были в прошлом моём будущем. То, что нужно. Ими по кальке выкройки рисовать самое то. На витрине было два вида. Простенький набор шесть цветов и большой дорогой набор, аж из семнадцати. Мне такой на фиг не нужен, но… Я теперь не один.
Я вернулся к кассе. Наша очередь как раз подходила. Протягиваю в окошко четвертной.
— Три набора по шесть фломастеров «Кохинор» и один большой набор.
— Только по две штуки в руки.
— А нас двое! — приподнимаю Анюту двумя руками, чтобы её увидела кассирша.
Аня недовольно взвизгивает!
— Поставь меня на место!
Кассирша хмыкает, пробивает чек и отсчитывает сдачу.
— Ты чего? — наезжает на меня маленькая вредина.
— Так надо.
Тащу её к прилавку. Вдруг там тоже понадобится предъявить «вторые руки»? Так оно и случилось.
Но приподнимать Аню не пришлось. Прилавок оказался ниже кассы.
Получив товар на руки. протягиваю большой набор своей будущей невесте:
— Это тебе!
— Мне? — а глаза стали такие большие-большие, как у девочки из японского аниме.
Ресницами хлоп-хлоп… И по щеке покатилась большая слеза, оставляя за собой мокрую дорожку. Глаза заблестели, став влажными.
— Ну, ты чего? — я чуть присел, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
— Н-ничего… — а потом обхватила меня обеими руками и заплакала уже всерьёз.
Мне опять прилетело гипсом по уху, но я не обратил на это внимания. Я обнял её свободной рукой и прижал к себе.
— Хватит плакать! Всё хорошо! — шептал я ей на ухо.
Успокоилась она не сразу. Мне пришлось вывести её на улицу, потому что в магазине мы стали создавать препятствие для покупателей, путешествующих до кассы и обратно…
— Ну, чего ты? — я никак не мог выяснить причины этого внезапного плача.
— Почему? — спросила она глядя мне прямо в глаза.
— Что «почему»?
— Почему ты такой?
— Какой такой? Плохой?
— Не-е-ет… Хороший… — снова горькие слёзы.
— Тогда почему ты плачешь?
— Потому что так не быва-а-ает…
— Видишь? Бывает и так… Хватит плакать! У тебя уже все глаза красные. Вот люди подумают обо мне плохо. Скажут, что это я тебя обидел и до слёз довёл.
— Ты меня не бросишь?
Заплаканные глаза девочки смотрели на меня в упор прожигая насквозь.
— С чего вдруг мне тебя бросать?
— Найдёшь себе другую…
— А зачем она мне?
— Я не знаю…
— Тогда хватит плакать! У тебя есть платок?
— Да… — она достала платок из маленького кармана на платье.
Похоже, что это был её единственный карман. Ключи от квартиры висели у неё на шее на длинном шнурке.
— А чего ты своё рюкзачок с собой не взяла? Куда же ты будешь мои подарки прятать?
— Мама сказала, чтобы я его не таскала. Вещь дорогая. Кто-нибудь отнимет.
— Но ты же со мной… А со мной тебя никто не обидит.
— Я знаю… Забыла взять с собой. Так всё быстро произошло…
— Ладно. Пусть тогда пока твои фломастеры полежат у меня в рюкзаке. А как домой поедешь, заберёшь. Тебе в книжном ещё что-нибудь надо?
— А тебе?
— Я бы купил себе альбом и несколько тетрадок. Чтобы было на чём одежду рисовать, которую я придумываю.
— А мне придумаешь что-нибудь?
— Обязательно! Но ты не ответила…
— Блокнот. Альбом. Шариковые ручки цветные.
— Тогда пошли, вернёмся.
С этим было проще. Фломастеры продавали в отдельной очереди, а за тетрадками и альбомами никакой очереди не было.
— А книгу хочешь какую-нибудь?
— Я в библиотеку раньше ходила…
— А теперь что?
— Полгода назад меня оттуда выгнали.
— За что? Курила в читальном зале?
— Дурак…
— Ладно… Извини! Неудачно пошутил.
— Я взяла книгу… А потом забыла её на кухне…
— И что?
— Света сказала, что ничего не видела…
— А на самом деле?
— Я не знаю…
— Ясно…
— Маме пришлось заплатить больше, чем книжка стоила в три раза… Такие правила за утерянную книгу.
— Хочешь, я накажу эту Свету?
— Ты уже её и так наказал. Она, наверное, ещё никогда так не боялась, как сегодня. — Аня притянула ко себе моё ухо и шёпотом добавила. — Помнишь, как она от испуга даже пукнула?
— А что за книга была, которую… которая пропала?
— «Девочка, с которой ничего не случится»