Все структуры министерства предназначались для воплощения в жизнь идей Геббельса о том, что пропаганда должна быть вездесущей, а общественное мнение можно и нужно формировать и направлять. Создавалось оно с помощью простых и броских штампов и лозунгов вроде: "Один народ, одна страна - один вождь!" или "Евреи - вот наше бедствие!" Созданная Геббельсом единая всеохватывающая система пропаганды и управления культурой должна была следить за мыслями людей и управлять ими, контролируя как всю нацию в целом, так и её отдельные элементы.
25 марта 1933 года министерство пропаганды получило здание на Вильгельмплатц, где прежде размещалось министерство связи. Построенное архитектором Шинкелем в классическом стиле, оно принадлежало до 1914 года принцу Фридриху-Леопольду, возглавлявшему "Союз германских вольных каменщиков" (масонов) и устраивавшему в нем роскошные светские приемы. Геббельс приказал расширить дворец и обставить его новой мебелью, решительно подавив робкие возражения "закоснелых бюрократов, боящихся перемен и не понимающих, что грядет новая революция". Призвав на помощь армейских строителей, он расширил зал для приемов и свои личные апартаменты (последовав в этом примеру Муссолини), так что его кабинет стал в три раза превосходить по размерам служебное помещение любого из министров бывшего республиканского правительства.
Идеологическая обработка и "промывание мозгов" осуществлялись не только с помощью партийных съездов и демонстраций, но также путем контроля над прессой и радиовещанием, над искусством и литературой, над театром и кинематографом. Новая пропаганда имела целью распространение идей и достижений режима как внутри Третьего рейха, так и за его пределами; контроль и формирование всего национального продукта, имевшего форму печатных произведений, произведений живописи и музыки, театральных спектаклей и кинофильмов.
Геббельс не стеснялся использовать свое могущество, чтобы заполучить ту или иную красотку из артисток к себе в постель. Он знал, как заинтересовать женщин, и они слетались к нему сами, словно бабочки на огонь, даже без особых корыстных побуждений.
У Геббельса были загородные имения: Шваненвердер ("Лебединый остров") и Ланке, где в уютно обставленных "павильонах", вдали от столичной суеты, можно было спокойно и в полной безопасности проводить "деловые встречи вдвоем" с очаровательными партнершами, среди которых были актрисы, секретарши, а также дамы и девушки из общества, относившиеся к "своему милому министру" с восторгом и восхищением, которые ему весьма льстили.
Став членом нового правительства, Геббельс начал с большим рвением относиться к исполнению своих светских обязанностей. Вскоре он приобрел вид элегантно одетого светского человека, позабыв и свое полупролетарское происхождение, и скромную жизнь конца 1920-х годов, когда ходил в одном и том же залоснившемся пиджаке и потертой фетровой шляпе, со старым портфелем в руках. Посещение официальных приемов и вечеров (бывшее, наверно, самой приятной частью обязанностей рейхсминистра) доставляло ему немало удовольствия, но отнюдь не уменьшало его рвения на работе. При этом он не любил встречать своих подчиненных на светских приемах, считая их неподобающим местом для выходцев из среднего класса; он даже предостерегал подчиненных от увлечения светскими вечерами, называя их "пустыми сборищами разодетых людей, именующих себя с важным видом политиками и дипломатами, но не имеющих на самом деле ни ума, ни возможности реально влиять на события".
ОБЫЧНАЯ ЛЮБОВЬ - ХОРОШО,
НЕОБЫЧНАЯ ЛУЧШЕ. ГЕББЕЛЬС КАК ЧЕЛОВЕК
Однажды на перекрестке, у кромки тротуара, автомобиль Геббельса затормозил перед полицейским-регулировщиком. Геббельс увидел, как дорогу переходит молодая, миловидная женщина. Она хромала. Наблюдая за ней, он предположил: "У неё вместо ноги протез".
Геббельс вышел из машины и помог женщине войти на тротуар. Его помощь умилила женщину Пока она произносила слова благодарности, Геббельс успел заметить у неё голубые и глубокие, как небо, глаза. Ему захотелось ещё раз взглянуть в них. В ответ на его пристальный взгляд она буквально осветила мерцающим светом всего Геббельса. Он вежливо спросил, не протез ли у нее?
Геббельс обожал обнаженные женские искалеченные натуры и женщина ещё больше заинтриговала его. Круглое лицо с матовой кожей, чуть вздернутый нос, открытый взгляд и главное - блондинка с пышной копной волос.
Они разговорились. Женщину звали фрау Эльза, у неё маленькая дочка, муж с ней развелся, когда она попала в уличную катастрофу и потеряла ногу.
Фрау Эльза дала свой адрес, телефон и предложила заходить. У Геббельса затрепетало сердце от возможной встречи с одноногой красавицей. Это предстоящее свидание имело свою предысторию, случившуюся в подростковые годы Йозефа Геббельса.
В свои двенадцать лет он дружил с некием Путтецлем, мальчиком старше его на три года. Как-то они познакомились с одноногой девушкой на деревянном протезе. У неё не было мужчин, и она согласилась удовлетворить сексуальные запросы приятелей.
Парни не без труда затащили девушку на сеновал какого-то сарая. Путтцель говорил, что это необходимо, чтобы девушка не сбежала, когда они станут её раздевать. Но та и не думала сопротивляться. Она сама отстегнула протез, прикрепленный к её телу ремнями. Парни стали раздевать девушку. Делали они это торопливо, у Йозефа дрожали руки, и он путался, снимая одежду, а девица только посмеивалась и, как могла, помогала им. Приятель был поопытнее Йозефа , он сразу же разложил приятельницу на сене, стал её разглядывать и ласкать. Там, где руки Путтецля уже побывали, ощупывал тело девушки Йозеф.
Она ежилась, корчилась, тихо вскрикивала и, наконец сказала: "Ну давайте, скорее ребята! Я очень хочу, хочу!"
Первый залез на неё Путтцель и пока тот насыщался, Йозеф гладил обезображенное, укороченное колено девушки. Сначала оно подрагивало, затем завибрировало в руке подростка. Но вот партнерша испустила долгий протяжный стон, и Йозеф почувствовал, как обрубок затвердел в его руке. Потом настала очередь Йозефа овладеть искалеченной девушкой.
Пока девушка одевалась на сеновале, они стащили её деревянный протез. Она кричала парням, но протез они не вернули и даже не узнали, что произошло с их партнершей дальше.
Встречи с фрау Эльзой продолжались более двух месяцев. Геббельсу нравилось ложиться в постель с искалеченной молодой женщиной и ласкать её под вскрикивания и стоны. Ему казалось, что в её лоне бушует огонь, который он не встречал у других женщин. Однажды, она сообщила ему, что беременна. Поначалу он испугался и хотел было просить её избавиться от ребенка, но потом передумал. Сказал фрау Эльзе, чтобы ребенка она оставила. Он станет содержать, её и двух детей - девочку от первого брака и своего сына. Гебельса не оставляла уверенность, что родится сын. Почему ему хотелось сына? От жены Магды у Йозефа был единственный сын, но она утверждала, что сын не от него, а от Гитлера. Магда говорила это во всеуслышание и даже хвалилась. Вот теперь пусть и у него будет свой сын.
И действительно, у Геббельса с фрау Эльзой родился сын. Его назвали Зигфридом. Он рос здоровым ребенком и больше походил на мать, а не на отца. Геббельс никогда от него не отказывался и никогда не забывал. В день своей гибели он попытался отправить ему прощальное письмо...
Беспокоила Геббельса не только и даже не столько нога, а впечатления которые создавались о нем в народе. Самый низкорослый и тщедушный среди школьных товарищей, он уже будучи отцом семейства, весил всего сто фунтов. Его называли "сморчком-германцем". Когда немцы поняли, что молниеносная война провалилась, в Германии ходил такой анекдот: "Когда кончится война? задавали они вопрос и отвечали: "когда Геринг сумеет влезть в штаны Геббельса!"
Впечатление, которое производил Геббельс на окружающих, запомнилось многим его современникам, упомянувшим его в своих записках. Вот как обрисовал его Э. Ханфштенгль, пианист и личный друг Гитлера:
"Геббельс был "злым гением" Гитлера, загубившим вторую часть его карьеры. Этот злобный, язвительный, ревнивый карлик, наделенный поистине дьявольским даром убеждения, напоминал мне небольшую и увертливую рыбу-лоцмана, вечно крутившуюся возле крупной акулы - Гитлера. Именно он окончательно настроил Гитлера против всех традиционных учреждений и форм государственной власти. Он был наглым, хитрым и действовал очень ловко. Его блуждающий взгляд как будто обтекал собеседника, а красивый голос звучал завораживающе, когда он доверительно сообщал вам самые гадкие сплетни и коварные выдумки. Он поставлял Гитлеру полную информацию о том, о чем нельзя было прочесть ни в одной газете, и развлекал его анекдотами о промахах врагов, а заодно - и друзей. Он страдал комплексом неполноценности, связанным, несомненно, с его искалеченной ногой, которую мне (вероятно, одному из немногих) довелось увидеть в "натуральном виде", без обуви. Это произошло в квартире Геббельса на Рейхсканцлерплатц. Не помню точно, как все случилось, но знаю, что мы зашли укрыться от дождя и обсуждали на ходу что-то срочное, а потом Магда позвала меня в комнату, где Геббельс переодевался. Я сразу обратил внимание на его правую ногу: ступня, похожая на сжатый кулак, на котором болтался носок, выглядела безобразно и таков же был сам этот человек, в этом была его суть. Своей правой ногой он как будто отдавал мне салют (наподобие коммунистов: "сжатый кулак, поднятый кверху"), а его левая нога взметнулась вверх, повторяя жест нацистского приветствия. Мало сказать, что он был шизофреником: это был, так сказать, "шизопедик", что делало его личность особенно зловещей... Он был вторым великим оратором в нацистской партии и мог, как и Гитлер, подолгу говорить о чем угодно, далеко отвлекаясь от темы и вновь возвращаясь к ней с неожиданной стороны. Во время речи он следил за реакцией публики, стараясь зажечь и опьянить ее; он был уверен, что может таким путем одурманить всю страну, а то и весь мир - если его речь перевести на все языки и передать за рубеж. Я прозвал его "Геббельспьер" за то, что многие "неотразимые" пассажи своих речей он как будто скопировал у Робеспьера; узнав о прозвище, он меня возненавидел: видно, в этом была доля истины... У Шекспира в "Макбете" есть фраза, очень подходившая к Геббельсу: "Его улыбка таит в себе угрозу, как острие кинжала, выглядывающее из-за пазухи". Действительно, он использовал обворожительные улыбки и притворное дружелюбие, чтобы опутать своего врага паутиной абсурдных измышлений, а потом внезапно выставить на всеобщее осмеяние, подвергнув унизительным разоблачениям. "Знаете, он вообще-то славный парень, но иногда может ляпнуть такое - ха-ха!" - примерно такими ответами он нередко дразнил Гитлера, не знавшего, как их воспринимать: всерьез или в шутку. Гитлер спрашивал: "Ну и как же все-таки?", и Геббельс, продолжая разыгрывать дружелюбного простака, отвечал: "Ну, не знаю, стоит ли говорить, но..." Гитлер не выдерживал и взрывался, и тогда Геббельс, доведя его до белого каления, начинал вдруг защищать человека, о котором шла речь, прекрасно зная, что этим только разжигает гнев Гитлера. Мне приходилось наблюдать, как он именно таким способом отобрал у министра юстиции Гюртнера отдел по делам прессы ... Он не хотел открывать своих слабостей никому, даже Магде, хотя та служила ему с истинно собачьей преданностью. Одно время он устроил у себя дома зал для просмотра фильмов; и вот как-то после сеанса, поднимаясь по гладким ступенькам наверх, чтобы проводить гостей, он поскользнулся изуродованной ногой и едва не упал на лестнице. Магда успела подхватить его и поставить на ноги возле себя. Опомнившись после минутного замешательства, он на глазах всей компании схватил её сзади за шею и пригнул до колен, сказав: "В этот раз ты меня спасла; кажется, я должен сказать тебе "Спасибо!" Те, кто не видел этой сцены, не могли поверить в то, что все так и произошло; те же, кто видел, долго не могли прийти в себя от впечатления глубокой и злобной порочности, открывшейся им в эти мгновения. Помнится, я тоже как-то раз помог ему при подобных обстоятельствах, когда шел вслед за ним, направляясь на собрание вместе с принцем Ауви. Я думал, что он меня поблагодарит, но он ответил мне взглядом, полным ненависти".
За двадцать лет своей работы в качестве главного пропагандиста и манипулятора общественным мнением Геббельс преуспел в проталкивании в сознание народа великого множества идей; и все же была одна идея, которой он не касался никогда, хотя над ней усердно трудились многие его коллеги из высшего звена партии. Итак, почему же Геббельс не пропагандировал идею "господствующей расы"?
Отчасти это, наверное, объяснялось тем, что концепция "расы господ" не находила слишком уж восторженного отклика в массах; ну и, несомненно, тут сыграла роль хромота Геббельса. Так что "великий манипулятор" (как мы знаем со слов Ганса Фриче) отверг эту заманчивую идею и даже высмеивал её иногда в беседах с подчиненными.
Напомним, что такие черты, как умение упорно и производительно работать и управлять настроениями масс, овладевая их вниманием, были связаны у Геббельса со стремлением компенсировать свой физический недостаток. К тому же он был одним из немногих интеллектуалов в партии, где существовало пренебрежительное отношение к "интеллигенции", и старался как-то оправдать и это "отклонение от нормы". Вполне возможно, что будь Геббельс здоровым человеком, в его характере оказалось бы меньше черт "от Мефистофеля" и больше "от Фауста"; он не испытывал бы такого презрения к интеллектуалам (к которым принадлежал и сам) и не искал бы поклонения толпы, выступая на массовых митингах.
Уже в начале политической карьеры Геббельс понял, что обладает властью над толпой и может подводить своих слушателей к высшей точке ярости и воодушевления. Его актерско-ораторское мастерство произвело впечатление даже на Гитлера, который особенно ценил людей, "умеющих повелевать массами". Фюрер восхищался умом и особенно красноречием "маленького доктора". "Я их всех переслушал, этих наших ораторов, - сказал как-то Гитлер в присутствии Ханфштенгля, - и от всех меня клонило в сон - кроме Геббельса! Вот он действительно умеет объяснить все как надо!"
И Гитлер, и Геббельс легко устанавливали контакт с публикой и захватывали её внимание; знали, как сыграть на её слабостях, инстинктах и предрассудках. Оба они были отменными лицедеями, но с некоторой разницей: Гитлер обычно не только играл роль, но и полностью отождествлял себя с изображаемым персонажем, прямо-таки перевоплощаясь в него; тогда как Геббельс, заранее рассчитав каждое слово, все время помнил, что и как он должен играть, как бы наблюдая за собой со стороны. Гитлера иногда настолько одолевал фанатизм, что он забывал даже о расчетливости, тогда как Геббельс, изображая бешенство, ярость, презрение, почти никогда не испытывал этих чувств на самом деле.
Но основной чертой в характере Геббельса оставался его неуемный радикализм. Этот человек был рожден не для спокойных и благополучных времен. Напротив, он любил кризисы, смело шел им навстречу и испытывал приливы сил в периоды борьбы за власть, в дни партийных междоусобиц и неприятностей на фронте. Он стал гауляйтером Берлина в такое время, когда бросить вызов коммунистам и социал-демократам казалось совершенно безнадежным делом; он вдохновлял еврейские погромы в ноябре 1938 года; он ухитрился успокоить потрясенных немцев после поражения в Сталинграде, а потом и после покушения на Гитлера в июле 1944 года.
Быстро улавливая назревавшие перемены, Геббельс соединял в себе и радикала, и оппортуниста одновременно. Если заставляла обстановка, он был готов пойти на соглашение, отложив свой радикализм до лучших времен, но не отказываясь при этом от своей неудовлетворенности миром, от своего презрения к массам, от недовольства тупостью своих коллег и подчиненных, т. е. от тех качеств, которые характерны для "несостоявшегося радикала". Один из его друзей по работе в правительстве Гитлера рассказывал, что Геббельс выражал сожаление по поводу "слишком легкого" прихода нацистов к власти: он хотел, чтобы власть была захвачена в результате "широкой и кровавой революции". Умом он понимал преимущества "законного пути", которым Гитлер пришел к власти, но, повинуясь темпераменту, желал бы более драматических и эффектных революционных перемен. "Ему бы быть якобинцем и выпускать прокламации с объявлениями беспощадного террора по отношению к врагам революции - вот где его дьявольский темперамент был бы вполне к месту!" вспоминал современник.
Так жизнь Геббельса превратилась в своего рода парадокс. Он обладал живым умом, интересовался музыкой и понимал её, разбирался в театральном искусстве, в балете и в кинофильмах, и это делало его настоящим интеллектуалом, т. е. человеком именно того типа, на который он постоянно нападал по соображениям "политической целесообразности". Это как раз тот случай, когда жажда власти и славы намного превосходят любовь к истине и объективности. Для этого человека справедливость была совершенно отвлеченным понятием. Любая ложь, любое искажение фактов считались допустимыми, если они служили на благо нацистскому режиму, но прежде всего - собственным интересам "себя, любимого". Он снисходительно именовал любовь к объективности и справедливости "хроническими слабостями германского национального характера" и любил цитировать по этому поводу немецкого поэта Клопштока, жившего в начале XIX века: "Не стоит слишком искренне говорить о своих недостатках: ведь люди не настолько благородны, чтобы оценить вашу любовь к справедливости!"
Некоторые члены нацистской верхушки (особенно те, кто по разным причинам потерял расположение властей) не раз отмечали склонность Геббельса ко лжи. Отто Штрассер сказал о нем: "Амбициозный оппортунист и лжец!".
Геббельс обладал особым умением находить "словечки к месту", составлять понятные и привлекательные лозунги, звучавшие свежо и оригинально. Он умел придать также новое значение уже известной концепции, приспособив её к требованиям официальной политики. Так, в его речах термин "свобода" совершенно потерял индивидуальное значение и применялся только в смысле "свобода нации". Известное выражение: "Ничто не ценится так дорого, как свобода, которая оправдывает любые жертвы!" - Геббельс переделал так: "Для нации лучше закончить войну бедной, но свободной, чем сохранить богатства и потерять свободу!" Согласно его объяснениям, "свобода" - это свобода нации, независимость германского народа от других народов, но не свобода личности от обязанностей, налагаемых на неё государством.
Геббельс редко использовал полную и законченную ложь, предпочитая искажать идеи и извращать факты, делая это с непревзойденным искусством. Обычно в его объяснениях присутствовало некое ядро или хотя бы зерно истины, которое он, по словам Шверина фон Крозига, "умел обернуть множеством слоев интерпретаций, обязательно оставляя себе лазейку для бегства на случай, если его захотят проверить". Он всегда свободно оперировал доводами "за" и "против" и мог без стеснения отвергнуть то, чему ещё недавно поклонялся, и рьяно защищать то, что перед этим отвергал.
В нацистской правящей верхушке не было другого такого мастера тонкой лжи, превратных толкований и коварных намеков, каким был Геббельс. Конечно, такие деятели, как Геринг, Гиммлер и Борман, были ничуть не более щепетильны в политике и в жизни и точно так же убеждены в том, что цель оправдывает средства, но они не умели так тонко и с таким искусством использовать речь, слово, как это делал "маленький доктор". Похоже, что у них не было и такого умения ловко очернить своего соперника. В диктаторском государстве борьба за власть проходит за кулисами, не на виду у публики, и Геббельс с его неугомонной энергией острой проницательностью и критическим умом, был в такой среде мощной и опасной фигурой. Он знал, как представить своих недругов в смешном виде, и делал это мастерски, с расчетом на то, что Гитлер быстро лишает своего благоволения тех, кто имел несчастье прослыть смешным.
Геббельс протестовал против показной роскоши, которой любили похвастать другие партийные вожди, особенно Геринг. Министр пропаганды строго внушал журналистам, чтобы они призывали народ к скромности и сдержанности в быту. Как раз в этот период, в апреле 1935 года, Геринг устроил пышный праздник в Доме оперы в честь своего бракосочетания с актрисой Эмми Зоннеман. В январе следующего года Геринг закатил у себя вызывающе роскошный бал, а Геббельс в это время требовал от редакторов помещать меньше иллюстраций, чтобы сделать газеты и журналы более дешевыми.
Впрочем, Геббельс легко шел на любые расходы, если считал их необходимыми для дела. Так, в июле 1936 года он устроил у себя на вилле в Ванзее карнавал "Венецианская ночь", на который пригласил 3000 гостей, но отнюдь не ради собственного удовольствия, а чтобы достойно принять делегатов Международной торговой палаты, съехавшихся в Берлин со всего мира. В 1936 году в Берлине состоялись Олимпийские игры, и Геббельс решил сделать все возможное, чтобы представить миру Третий рейх как страну счастья и процветания; с этой целью он устроил там же, в Ванзее, бал, который продолжался две ночи. Бесчисленное множество молодых артисток и танцовщиц, одетых нимфами и дриадами, должны были придать празднику романтический и непринужденный колорит. Девушки немного перестарались, и к утру картина бала напоминала больше сцены вакхического разгула, а не чинные олимпийские торжества. Разгорелся нешуточный скандал, такой, что даже всемогущий министр пропаганды никак не мог его замять. Геринг же, которому частенько доставалось за его пристрастие к роскоши, получил на этот раз хороший повод посмеяться над промахом своего соперника. Впрочем, Геббельс все равно нашел способ поправить дело: через день после окончания Олимпиады по его распоряжению был устроен "Пивной фестиваль", показавший "образцовое поведение немецкой молодежи, уважающей традиции почтенных бюргеров".
Супружеская пара Геббельсов охотно участвовала в светской жизни, посещая приемы у Гитлера и принимая гостей у себя. Гитлер имел возможность приглашать к себе для застольных бесед известных и интересных людей своего времени, но предпочитал общество "старых друзей" и "товарищей боевых лет", в компании которых предавался все вечера напролет одним и тем же разговорам и воспоминаниям.
Все подобные застолья протекали одинаково, будь то в Берлине или в Берхтесгадене. У Гитлера было две особенности: он подолгу не мог уснуть с вечера и не переносил одиночества; поэтому нередко устраивал у себя продолжительные "посиделки", в которых участвовал и Геббельс. Вот как описывал такие "собрания" Отто Дитрих , журналист, заведовавший партийным бюро печати:
"Говорил обычно Гитлер, не позволявший себя перебивать никому, кроме Геббельса; тот, улучив момент, подбрасывал фюреру "ключевое слово", вызывавшее у него интерес и новый поток высказываний. Геббельс научился использовать подобные моменты для принятия важных решений, которые, хотя и имели устную форму, воспринимались всеми как "указание фюрера" по тому или иному вопросу. Однажды случилось так, что Гитлер неожиданно замолчал, и Геббельс не нашелся, что сказать; последовала долгая и неловкая пауза. Решили рассказывать анекдоты, и тут уж Геббельс оказался непревзойденным, без устали сообщая последние политические сплетни и шуточки, да ещё и приправляя их словечками берлинского жаргона. С особым удовольствием он передавал остроты, жертвами которых были Геринг и другие партийные руководители - но, конечно, не он сам".
Так же охотно Гитлер принимал за своим столом красивых женщин, особенно актрис, не обнаруживая, впрочем, по отношению к ним никаких намерений завязать любовную интрижку; Геббельсу поручалось выбирать и приглашать подходящих дам. А он и сам любил женское общество. Для приемов у фюрера обычно отбирал привлекательных и женственных особ, умеющих с удовольствием поддержать беседу и не обремененных слишком высоким самомнением, потому что втайне страдал из-за своего небольшого роста и физического увечья.
НОВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ И ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ИЗМЕН ЖЕНЕ
В 1936 году Геббельс познакомился с молодой чешской актрисой Лидой Бааровой, снимавшейся в то время на немецких киностудиях. Ей едва исполнилось 20 лет, но она уже имела большой успех, особенно как партнерша известного киноактера Густава Фрелиха, с которым её связывали тесные личные отношения. У Фрелиха был дом в Шваненвердере, располагавшийся рядом с дачей Геббельса. Там-то и встретились министр и актриса, хотя до этого Геббельс, конечно же видел Лиду на презентациях и премьерах фильмов. Фрелиха и его подругу пригласила на чай Магда, встретившая их во время отдыха на даче. Потом состоялись ещё такие же встречи и чаепития, имевшие вполне непринужденный характер. Все думали, что Баарова собирается замуж за Фрелиха, тогда как на самом деле их отношения были близки к разрыву. И тут Лида почувствовала интерес к "очаровательному министру", хотя знала, что он почти вдвое старше её.
Потом она получила в числе других работников искусства приглашение на ежегодный партийный праздник в Нюрнберге, где, помимо участия в политических театрализованных представлениях, посещала, конечно, и бесчисленные светские приемы. Там она впервые встретила Гитлера, да ещё и в сопровождении Геббельса.
- Я должен перед вами извиниться, госпожа Баарова! - обратился к ней Гитлер.
- Но почему, господин рейхсканцлер? - спросила молодая актриса с искренним удивлением.
- Меня подвел мой адъютант, - продолжал Гитлер, - он должен был вручить вам цветы.
- За что же, господин рейхсканцлер?
- Ну как же, ведь вы на следующей неделе выходите замуж, не так ли? Кажется, в понедельник?