В щели почтового ящика возник глаз.
— Александр? Вот приятная неожиданность. — На меня смотрел Джессон, находившийся по ту сторону массивной двери в «Фестиналенте».
— Я помешал?
— Просто Эндрю ушел на рынок. Нет, конечно, не помешали.
— Вы уверены?
Джессон добродушно улыбнулся и процитировал хорошо известную строчку из «Жизни Джонсона»:
— «Приди ко мне, мой дорогой друг, и попытаемся быть счастливы вместе». — Почтовая щель захлопнулась, дверь отворилась. — Вы ужасно мрачны. Что случилось?
— Да просто с Ник поцапался. Вчера вечером. Почти не спал.
— Бедняжка. Как только придет Эндрю, попрошу его постелить вам койку.
Джессон выслушал мой отчет о семейной перепалке и неудачном походе в бордель. Его реакция меня несколько удивила:
— Девица в каком-то хрустальном «Паласе»? Да, это сто́ит записи в вашей книжке.
Но я сделал запись вовсе не о девице-ковбое, меня заинтриговало матросское выражение «койка» в устах Джессона. Причина тому стала ясна, когда я переступил порог гостевой комнаты, куда проводил меня Эндрю. Едва успел я заглянуть в окошко-иллюминатор, как раздался пронзительный свисток.
Я обернулся и увидел, что дворецкий указывает на некое подобие рупора в крепительной доске. Зажав его в ладонях, я заорал:
— Мистер Джессон!
— Ну, как находите обстановку?
— Как на корабле, — ответил я.
— Причем, прошу заметить, все предметы подлинные. Сняты с океанского лайнера, который мой отец приобрел на металлолом.
— Где вы? — снова прокричал я в рупор.
— В театре. Присоединяйтесь, как только отдохнете.
Приподнятая над полом платформа претерпела некоторые преобразования. На сей раз мое кресло оказалось немного сдвинуто, и из него была видна сцена, ее передний край и центр. Между двумя креслами стоял старинный столик, а на нем — миска с каким-то комковатым варевом.
— Овсянка? — предположил я. И вспомнил о пакетиках с быстрорастворимой крупой, которые держал в столе Маккаркл.
— Каша, — поправил меня Джессон.
— А вы не будете?
— Нет, — ответил он, возясь с миниатюрным задником сцены. — Я уже поужинал. Утка, тушенная в соусе из цикория, а на десерт абрикосовый торт с карамелью. — Он продолжать возиться с какими-то противовесами. — Подумал, что маленькое представление поможет вам отвлечься от семейных неурядиц, — пояснил Джессон. — Будьте как дома. Ешьте и наслаждайтесь зрелищем.
Потрясающе! Театр и ужин одновременно.
— А что сегодня дают?
— Да так, одну пьеску. На тему кражи. Кстати, как вам каша?
— Напоминает о Маккаркле, — коротко ответил я.
— Что ж, за неимением лучшего придется принять это как комплимент. К сожалению, мне не удалось раздобыть приличной патоки. Пришлось заменить мелиссой, а она, как известно, не дает той изюминки, которую хотелось бы получить.
Джессон подошел к сцене картонного театра и зажег крохотные огни рампы. Комната моментально наполнилась приятным сладковатым ароматом с привкусом ореха.
— Вам помочь?
— Минутку, — ответил он, возясь с какими-то шнурочками и ниточками. — Окажите такую честь!
Я потянул за шнурок, и лилипутский занавес поднялся. На том месте, где прежде красовался шкафчик с сюрпризами, были картонные декорации. Они изображали мощенную булыжником улицу с кривенькими домишками по обеим сторонам.
— Очень похоже на девятнадцатый век, — заметил я.
— Даже есть что-то диккенсовское, вам не кажется?
— Да, пожалуй.
Над картонными каминными трубами возникло улыбающееся лицо Джессона:
— Что ж, пора!
«Оливер Твист» занимал особое место среди любимых книг моей личной библиотеки. На протяжении долгих лет я фантазировал и мечтал о том, что и мое сиротство закончится столь же благополучно, как у Оливера. Явится какой-нибудь добрый дяденька, а вместе с ним придет и спасение.
— А известно ли вам, что я страшно люблю эту книгу?
— Естественно. В вашей картотеке зарегистрировано издание «Оливера Твиста».
Джессон великолепно управлял действующими лицами. Возможно, он порой проявлял большую сентиментальность, чем требовалось. Да, наверное, но это был настоящий Диккенс, никуда не денешься, хоть и патоки оказалось предостаточно. Гораздо менее правдоподобными выглядели те сцены, где кукольник пытался выявить весьма сомнительные параллели между самим действом и фактами, сопутствующими нашему поиску. А когда Джессон вывел на сцену Феджина, стало совершенно очевидно — он изображает Эммануэля Орнштейна. При этом Джессон выразил надежду, что наш часовщик окажется столь же продажным и жадным до наживы типом.
Орнштейн впустил меня в лавку.
— Вот я и вернулся, — заявил я.
— Зачем?
Я достал из сумки красную сафьяновую шкатулку и поставил ее на прилавок. Орнштейн почесал подбородок, потом сдвинул лупу со лба на переносицу и отпер защелку в виде вопросительного знака. Увидел, что шкатулка пуста, и физиономия у него вытянулась.
— И это вы приносите мне?
— В этом «это» некогда обитала сама «Королева», мистер Орнштейн.
Он сразу навострил ушки.
— И вы пришли ко мне с целью…
— Хочу, чтобы вы нашли на нее покупателя.
— На шкатулку?
— На шкатулку.
— Пустую?
— Пустую. В институте Мейера решили избавиться от ненужных предметов. Видно, потеряли последнюю надежду вновь обрести брегет.
— И вы хотите, чтобы я в это поверил?
— Хочу, чтобы вы продали ее незаметно и тихо. — И я начал обговаривать условия продажи, не забыв упомянуть о том, что мне нужен список всех заинтересовавшихся шкатулкой лиц.
— Мистер, вы видели, что сказано в нашей вывеске? «Часы: продаются и покупаются». Видели там слово «шкатулки»? Видели слово «информатор»?
— Вы же сами говорили, что слышите много интересного. Вот вам и случай доказать это на деле. А мои условия обсуждению не подлежат.
Поторговавшись о комиссионных, мы наконец пришли к согласию. Орнштейн извлек из-под ермолки ключик, отпер дверцу старинного сейфа, поместил туда кожаную шкатулку, выписал мне квитанцию и выпроводил из лавки.
Оказавшись на улице, я сделал несколько записей в книжку и заметил, что в ней не осталось ни одной чистой странички. Довольный заключенной с Орнштейном сделкой, я заскочил в магазин канцелярских принадлежностей и приобрел там новенькую и совершенно потрясающую записную книжку в одну восьмую листа.