Я думала, что буду чувствовать клаустрофобию. Я никогда не спала в одной постели с кем-то другим. И хотя я всегда спала на крошечной кровати с двумя односпальными матрасами, у меня всегда было достаточно места, чтобы ворочаться и метаться, когда я становилась беспокойной. Что случалось часто.
Мой сон никогда не был глубоким. Каждый крик на улицах под моей квартирой и каждый писк запирающейся машины будили меня. Как и мои обычные ночные кошмары.
Но я проспала до утра.
Впервые за долгое время я не могу вспомнить, как долго.
Отчасти это, вероятно, было связано с полной тишиной в уединенном доме Брейкера.
Но это не объясняло, почему не было плохих снов.
Я очень старалась не зацикливаться на этом маленьком факте.
Как я проспала, когда Брейкер выскользнул из-под меня? Да, это была полная загадка.
Я села в постели, потирая сонные глаза. Подошла к его комоду, схватила новую футболку, надела ее и поспешила в ванную.
Порывшись немного, я нашла новую зубную щетку и принялась чистить зубы, а также лихорадочно пыталась навести хоть какое-то подобие порядка в волосах. Учитывая, что единственным вариантом было помыть руки, я не стала умываться и вышла в гостиную.
Только чтобы остановиться как вкопанной, увидев Брейкера, стоящего ко мне сильной спиной, в серых спортивных штанах, низко сидящих на бедрах, стоящего у раковины… моющего посуду.
Моющего. Посуду.
Ситуация была такой неожиданной и странной, что я почувствовала, как странный смех сорвался с моих губ.
При этом звуке голова Брейкера повернулась через плечо. — Что тут смешного?
— Ты моешь посуду? — спросила я, входя в кухню.
— Как еще она очиститься?
— Я не знаю. Я полагала, что крутым парням не обязательно делать такие вещи. Что посуда оживет и вымоется сама из страха возмездия или чего-то в этом роде.
На это он фыркнул, его глаза потеплели. — Там есть кофе.
Хорошо. Это было странно.
Не странно в плохом смысле.
Странно в каком-то странном смысле.
Потому что это было так нормально. Так, вероятно, начинали свое утро большинство людей. Занимались банальной работой по дому. Делились улыбкой. Предлагали друг другу кофе. Это было хорошо… по-домашнему.
Услышав это, я снова рассмеялась.
Потому что таких мужчин, как Брейкер, никогда не следует называть домашними.
Я подошла к кофеварке, налила себе чашку и долила ему. Как ритуал.
Между тем, я никогда раньше не доливала кофе кому-то другому.
— Ты голоден? — спросила я, чувствуя себя неловко от тишины.
— Ты готовишь?
— Я могу поджарить немного тостов, — предложила я, собираясь взять хлеб и положить два ломтика для себя в тостер.
— Конечно, — сказал он, вытирая сковородку с прошлой ночи.
Я стояла, наблюдая, как нагреваются маленькие сморщенные металлические спирали, чувствуя непреодолимое желание заполнить тишину. Что в прошлом было странно для меня. Но с тех пор, как я встретила Брейкера, я, кажется, не могла держать рот на замке. — Где ты научился готовить?
Я скорее почувствовала, чем увидела, как Брейкер остановился. — Что?
— Где ты научился готовить?
— Моя мама.
При этих словах я почувствовала, как у меня закружилась голова. — Серьезно?
Брейкер взял свою чашку с кофе, прислонился бедрами к стойке, наблюдая за мной. — Да. Серьезно. Она позволяла мне помогать, когда я был маленьким. До того, как она умерла.
Еще одна мертвая мать. Мы были печальной парой.
— Сколько тебе было лет? — спросила я, пропуская соболезнования. Никто не хотел слышать это дерьмо.
— Десять.
Черт, десять. Это отстой. У меня было шесть лишних лет со своей.
— Твой отец был на фото? — спросила я, зная, что сую нос не в свое дело, ожидая, что он меня проигнорирует. Вот что делали люди. Вот что делала я.
— Если под «на фото» ты имеешь в виду жизнь, в которой он каждый день выбивал из меня все любящее дерьмо, то да.
Я почувствовала, что вздрагиваю от этого.
Один или два приемных родителя дали мне пощечину. Я знала, как это унизительно и беспомощно. Я не могла себе представить, каково это, когда тебя бьет настоящий родитель. Когда в твоих венах текла их кровь. Когда не было никакой надежды когда-нибудь что-то изменить.
Кроме того, теперь я была знакома с тем, каково это, когда кулак взрослого мужчины бьет тебя. И это было совсем не весело. У меня болела челюсть, когда я открывала ее. Просто боль от синяка, который портил мою кожу, но все равно было больно. И это был всего лишь один удар.
— Он был таким же пьяницей, как отец Шота? — спросила я, надеясь, что это было оно. Иначе, какое могло быть оправдание?
— Нет, куколка. Он был просто придурком. До того, как это был я, это была моя мама.
— Он избивал твою маму? — спросила я, мой голос звучал странно. Слабым.
— Да.