— Да-с.
— На ком же он вас будет женить?
— Не знаю-с.
— Что? не знаете? как не знаете? да что вы там стоите, — идите сюда поближе станьте.
Маслюхин подошел к самому частоколу.
— А вам никто не нравится? — спросила Глаша.
— Мне все равно, — отвечал Маслюхин.
— Все равно?
— Да-с.
— На ком вам ни жениться, вам все равно!
— Да-с, мне все равно.
Глаша опять рассмеялась и, укусив нетерпеливо ноготок на своем тоненьком пальчике, проговорила:
— Как же это все равно?
Маслюхин замялся.
— Да что вы там все стоите? Перелезайте сюда к нам на огород. Перелезайте смело, наших никого дома нет.
Маслюхин тяжело перелез боровком через плетень и, пристально глядя себе под ноги, подошел и остановился перед своей повелительницей.
— Ну-с? — проговорила, морща лоб и волнуясь, Глаша. — Так вы уж вот что: вы лучше на мне женитесь.
Маслюхин смутился и, не сводя с нее глаз, переминался на одном месте.
— Да уж нечего смотреть, конечно, лучше на мне, чем на другой. Дядя вам ведь дуру какую-нибудь выберет. Уж я знаю, какую он вам выберет… непременно дуру! И опять вам с нею будет скучно. Что, неправду я разве говорю? Непременно это так будет. А я вам буду книги читать. Слышите вы? А? да что же вы молчите? да что же вы молчите-то? — вскрикнула девушка, потерявши всякое терпение, и, вскочив на ноги, взяла Маслюхина за рукав его сюртука и заговорила: — Дура ведь вас не будет любить. Понимаете, не будет, ни за что не будет, вы так и будете все вот как теперь, на гармонии играть, а я… — Она понизила голос до тихого шепота и, не смотря на Маслюхина, лепетала скороговоркой: — Я вас буду любить; да… да… очень буду любить… Вы хотите, чтобы я вас любила? А? Правда, хотите?
— Как же-с, — ответил, осклабляясь, Маслюхин.
— Ну то-то ж и есть, — зачастила, все более супясь, Глаша. — А я того… вы мне нравитесь…
— А чем я столь нравлюсь-с? — спросил, осклабляясь, Маслюхин.
— Ну… вы добрый… да, да, вы добрый и все это… ну, так вы… вы вот что… вы вот что, — продолжала, дергая его рукою, Глаша: — Вы познакомьтесь с нами!
— Да я и с большим даже удовольствием, — отвечал Маслюхин.
— Да; вы завтра же познакомьтесь; только непременно завтра, а теперь ступайте. Слышите: ступайте теперь, ступайте, — повторила она, отпихивая его от себя рукою.
Маслюхин поклонился и пошел к частоколу. Глаша посмотрела ему вслед и в раздумьи позвала:
— Постойте! Постойте-ка! подите-ка опять сюда! Вы слушайте же: вы так и скажите и своим, и моему дяде, что я вам очень нравлюсь.
— Очень хорошо-с; я это скажу, — отвечал Маслюхин.
— Скажите, что вы кроме меня ни на ком не женитесь, слышите?.. А я вас после того полюблю… как вы женитесь-то на мне — понимаете? Я полюблю вас тогда, — торопливо докончила она, опять нетерпеливо заворачивая его от себя; но только что он сделал от нее три, четыре шага, Глаша опять крикнула: — И то…
Маслюхин остановился.
— Что это я, бишь, хотела вам еще сказать, — рассуждала она, оглядываясь кругом по огородам. — Да, зайдите-ка вон туда скорее за рябину. Да скорее, скорее идите.
— Зачем-с? — осведомился, конфузясь, Маслюхин.
— Я вас там поцалую.
Маслюхин неловкими шагами пошел за старую рябину. Глаша обежала дерево с другой стороны, чуть прикоснулась своими свежими устами к окрашенным черным подсолнухом губам Маслюхина и сказала ему:
— Ну… так вы же смотрите!
— Не беспокойтесь, — отвечал, убегая, Маслюхин.
Глафира действовала очертя голову; она не ручалась, как это разыграется; она только жаждала перемены своего положения, жаждала этого со всей нетерпеливостью оскорбленной молодой натуры и импровизировала себе эту перемену. Пусть это будет худшее; но пусть это будет иное, не то, что гнетет и мучит. Но тем не менее, затеяв игру, она сразу вошла в свою роль и следила за своим делом неотступно. Она знала, что ее партнер дурак и надеялась только на себя. Под тою же рябиною, под которой она бросила Маслюхину свой поцалуй, она ежедневно давала ему дальнейшие инструкции, как он должен действовать, и отбирала от него отчет в исполнении прежних наставлений. При всех этих свиданиях Маслюхин не пользовался от своей невесты ни одной ласкою, ни одним знаком внимания и ни разу не был счастлив настолько, как в свое первое свидание; Глаша его только учила и после урока подавала ему небрежно свою руку, говоря:
— Ну, цалуйте мою руку и помните, что я вам сказала, а то я за вас не пойду.
Маслюхин души не слышал в своей невесте, и через два месяца Глаша, несмотря на все противодействия жениховой родни, вышла за него замуж к крайней зависти всех старогородских невест. Дяди Глаши, Пуговкин и Пизонский, не говорили ей ни слова ни за, ни против этого брака и дали на него свое согласие, которого, впрочем, Глаша не очень и спрашивала. Милочка тоже молчала во все время глашиного сватанья; она знала все пружины, которые подвигали ее сестру к этому браку, но не говорила ей ни слова. Раз только она заметила ей, что этот Маслюхин уж очень большой дурак и презабавный; но Глаша резко отвечала ей, что это не ее дело и что Маслюхин даже вовсе и не дурак, а если чем забавен, так уж наверно нисколько не забавнее ее дядей, Пуговкина да Пизонского. Милу очень обидело это сравнение, и она, сделав в ответ сестре презрительную губку, уже никогда больше о ее замужестве не заговаривала.
Так и вышла Глафира Набокова замуж за ничтожество, имевшее сто тысяч наследственного капитала и называвшееся, ради надетого на него креста, человеческим именем Митрофана Маслюхина. Бодро и настойчиво добивалась она этого счастья; но когда оно уже было почти достигнуто, когда эта торба с деньгами была возглашена ее мужем, человеческая гордость и эстетическое чувство женщины проснулись в Глаше. Мысль о будущем была для нее как страшный сон, в котором снятся собственные похороны. Она старалась искать оправдания собственному замужеству в своем тяжелом прошедшем, но перед ней возникал вопрос: а отчего же, однако, Мила этого не сделала?
— Мила! скажи мне, отчего ты всегда такая счастливая? — спрашивает она занятую делом сестру.
— Ну вот, — отвечает, улыбаясь, Мила. — А ты чем несчастлива?
— Это оттого, что в тебе чувств нет, оттого ты такая.
— Ну да.
— Конечно, деревянная; вот как стол деревянная, — скажет, рассердившись, Глаша и рассердясь заплачет. Нет, лучше взять книгу, там больше сочувствий; но и старая детская книга, старая хрестоматия, и та развертывается ей на странице, где первая строка говорит ей: «Дрянь тот, кто с дрянью связывается». И что же это такое: как же еще связываться?.. не на дружбу; не на товарищество, а… на совет, на любовь, на рождение общих детей… детей дурака, детей, которые будут расти в сугубый срам и поношение; детей, которые, как математическая прогрессия, в бесконечно продолженном виде станут матери живым укором; детей, один вид которых заставит целый век проклинать свою робость перед быстро текущими бедами золотого, всезабывающего молодого века. Ужасно! Страшно!
— Скорее уснуть бы! Пусть хоть во сне снится радость! — И Глаша уснет, но ей радость не снится, и во сне перед очами ее стоит тот же упрек и рисуются те же картины постыдного сочетания.
Глаша проснется, и в ее памяти является против воли все, что она читала про тяжкие доли. Их много, но тяжче всех на свете три из них:
То первая доля с рабом повенчаться,
Вторая быть матерью сына раба,