— Ты знаешь, почему после нескольких часов кропотливой работы он решил их уничтожить?
— Нет, сэр.
— А до того случая ты видел, чтобы подсудимый избавлялся от своих произведений?
— Да, сэр.
— Можешь привести конкретный пример?
— Ну… когда он пытался что-нибудь подделать, всегда сжигал неудачные копии.
— Следовательно, ты знаешь, почему он сжёг копии рецепта?
Сбитый с толку Луис бестолково таращился на присяжных, будто те могли ему помочь.
— Луис, когда обвиняемый подделывал документы («Протестую, ваша честь!» — «Протест принимается, удалите из протокола последнюю фразу»), он уничтожал первые неудачные копии и сохранял лишь последний, наиболее совершенный вариант, так всё происходило?
— Да.
— Получается, обвиняемый не был удовлетворён качеством рецепта на вышеупомянутый наркосодержащий препарат? — Обвинитель поднял рецепт, в очередной раз демонстрируя его присяжным.
— Выходит, что так.
— Луис, да или нет? Возможно ли, что он уничтожил черновые варианты рецепта, чтобы впоследствии изготовить ещё один, более совершенный?
— Да.
— Пожалуйста, говори громче.
— Да, возможно.
Наверное, следовало злиться на Луиса, но почему-то не получалось. Скорее мне было его жаль. Всё равно ведь попадётся (вопрос только в том, когда) и загремит за решётку. В первую же неделю его опустят: заставят стирать бельё сокамерникам и краситься: глаза карандашом, а губы помадой из собственной крови и говяжьего жира. Смешав жжёные газеты и зубную пасту, сделают татуировку: «петух», «раб», «педрила»…
Нанося ответный удар, защита поставила под сомнение надёжность свидетеля. Как исключённый из школы, неоднократно арестовывавшийся за ношение и хранение, живущий явно не по средствам торговец наркотиками может быть государственным свидетелем? Адвокат заострил внимание присяжных на том, что именно Луис попытался приобрести гидрокодон. Продолжая громить моего приятеля, он заставил его признаться, что я никогда не принимал наркотики, и арест за управление автомобилем под воздействием алкоголя был единственным случаем, когда меня видели пьяным. На протяжении всего процесса адвокат настаивал, чтобы я показаний не давал.
7 августа, четверг. Последним свидетелем обвинения стал папа. Мы не встречались со дня ареста и даже не поговорили: обвинитель первым успел вызвать его повесткой.
— Джон Долан Уинсент, поднимите правую руку. Клянётесь ли вы говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды?
— Клянусь.
Обвинитель не стал терять времени.
— Мистер Уинсент, вы узнаёте эти документы? — Он поднял картонную коробку с целой пачкой бланков и уведомлений размером с половину листа.
Ужас ледяными щупальцами сжал моё сердце — только этого не хватало!
— Нет.
Адвокат попытался опротестовать новую улику, судья подозвал их с обвинителем к себе, и они долго о чём-то спорили.
— Переходите к сути, советник, — попросил судья.
— Мистер Уинсент, не могли бы вы описать присяжным бланки, которые держите в руках?
— Похоже на… — папа был трезв, явно не в духе и не в восторге от происходящего, — …на уведомление о временном отстранении от занятий. А это семестровый отчёт об академической успеваемости.
— Какую успеваемость он отражает?
— Тут написано… — папа прищурился, — неудовлетворительную. Якобы он по всем предметам отстаёт.
— Кто «он»?
Подняв очки, папа ущипнул себя за переносицу.
— Мой сын, Джон-младший.
— Мистер Уинсент, вы видите на этих бланках свою подпись?
Папа просмотрел бумажки.
— Похоже на мою.
— Похоже на вашу?
— Ну да, тут стоит моё имя.
— Но вы не узнаёте эти бланки?
— Нет.
— Мистер Уинсент, вы лично подписывали хоть один из них?
— Нет.
— Вы уверены? — Обвинителю нравились вопросы в повелительном наклонении.
— Да.
— Хотите сказать, кто-то подделал вашу подпись?
— Похоже на то.
— Да или нет?
— Да.