— Иди. К. Чёрту, — чётко проговаривая каждую букву, сказал я.
Целую секунду мы буравили друг друга взглядами, и папа первым опустил глаза к пепельнице. Кивнув надзирателю, он объявил, что свидание окончено.
Ещё несколько минут я сидел в зале для свиданий, разглядывал свои пальцы, пытаясь отрешиться от того, что услышал. Потом надзиратель погнал меня в камеру. Вместо подушки рулон туалетной бумаги; закрываю глаза и заставляю себя ненавидеть родителей. Опустившись на корточки, скребу дальние уголки памяти, стараясь вымести всю ненависть, а потом жую её вместе с туалетной бумагой. Пусть отравляют душу, пусть сжигают дотла все проявления любви, боли и слабости.
Через два дня у меня началась третья черепобойка.
Шестнадцатое мая 1977 года, понедельник. Ровно год назад я в последний раз видел папу, год и один день назад умерла мама. Мне восемнадцать, решением суда информация о моих юношеских правонарушениях закрыта для доступа. Ещё раз я получил личные вещи, ещё раз переоделся под присмотром надзирателя. Ещё раз одна за другой открывались автоматические двери, и у каждой объявляли моё имя. Ещё раз у выхода в зал ожидания я услышал шутливое напутствие: «До очень скорого, сынок».
Папа меня не встретил, и добрую половину дня я протрясся в автобусах. Домой всё-таки добрался и прожил там неделю, в течение которой услышал от папы шесть предложений:
1. Шелли живёт отдельно, можешь спать на её диване.
2. Будешь помогать мне платить аренду.
3. Пойдёшь на улицу — купи содовую.
4. Вынеси мусор.
5. Домой приду поздно.
6. Передай газету.
Через семь дней я собрал сумку и был таков.
Отправлюсь на Западное побережье, где никто не знает, что я учился в школе коррекции и сидел в тюрьме. Копы не станут придираться ко мне от нечего делать. Парень я бдительный: никто, даже близкие друзья не будут знать об одиннадцатом пальце. Могу делать невидимыми кошельки, часы, кольца и статуэтки, могу вытащить из колоды карту, которую показывал публике всего несколько секунд. Могу превратиться в простодушного рыжего десятипалого паренька.
Я знал: права подделывать нельзя, их лучше получить законным путём. В качестве удостоверения личности подойдёт свидетельство о рождении. За неделю я как раз успел подготовить его и новую студенческую карточку. В Калифорнии стану девятнадцатилетним Брайаном Делвином.
Когда стемнело, я вышел из дома и поспешил на автовокзал. «Ранчеро» стоял в гараже на месте номер 49. В салоне темно, папа сидит на водительском месте, запустив руки в волосы, по-прежнему чёрные и сальные, хотя борода и брови давно поседели. На земле целая куча окурков «Лаки страйк», ещё один дымится в заскорузлых пальцах. На коленях бутылка, прозрачной жидкости в ней осталось на одну пятую, не больше. Папа так и не поднял голову, а я ничего ему не сказал.
Его лицо до сих пор стоит перед глазами: чёрные волосы, пегая, цвета грязного снега борода, глубокие морщины и щели на месте двух выбитых зубов. А вот глаза вспомнить не могу, как ни старайся.
Перед тем как свернуть на шоссе, автобус проехал по грязной улице с полуразвалившимися домами. Было уже поздно, но в свете луны и фонарей я разглядел Бретта. Совсем другой дом, во дворе застывшая комьями грязь. Бывший сосед отрастил волосы и, судя по одежде, давно не мылся. Он ходил по двору из конца в конец. Ни лужайки, ни косилки не было, а он всё стриг воображаемую траву под присмотром фонарей и июньских жуков.
«Это Эрика из Лос-Анджелесского окружного департамента психиатрии. Сейчас я не могу вам ответить. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала».
— Эрика, это доктор Карлайл. Я сейчас провожу экспертизу, у нас перерыв, вот и решил кое-что проверить.
Пожалуйста, найдите государственную клинику в районе Лонг-Бич. Мне нужны сведения о пациенте по имени Дэниел Дж. Флетчер, дата рождения — 6.11.1961. Примерно год назад он был там на приёме. Хочу выяснить, к кому обращался и по какому поводу.
Ещё одна просьба: родители Дэниела Флетчера похоронены в Корнуоллисе, штат Орегон. Неплохо бы навести справки об истории болезни его отца. Попробую спросить самого мистера Флетчера, но у него вряд ли сохранились документы.
Как что-нибудь выясните, сразу сообщите. Оставьте записку в моём кармашке, чтобы на неделе я мог просмотреть. Детали сообщу чуть позже. Заранее благодарен.
Может, вы красивая девушка, и мужчины платят большие деньги за то, чтобы на вас взглянуть. Иногда на обнажённую, иногда нет. Иногда вы даёте повод, иногда нет. Может, просто улыбнулись ему, подавая коктейль или пока ждали лифт. Так или иначе, теперь он знает, где вы живёте, где работаете и номер телефона. Неделю назад исчез ваш кот, а в полиции говорят, записка «Заберу тебя на тот свет» вовсе не означает угрозу жизни, тем более доказательств того, что написал её именно он, нет.
Вывод: вам нужно сделать документы на другое имя. Если будете осторожны и аккуратны, комар носа не подточит.
Я всегда осторожен и аккуратен. Свидетельство о крещении могу подделать за полчаса. Бланки покупаю оптом в церковных лавках восточного Лос-Анджелеса, искусно состариваю бумагу и подписываю именем недавно скончавшегося священника. Аффидевит о достаточном основании — за пять минут; служебное удостоверение, пропуск и студенческую карточку — в среднем за два с половиной часа. Международные водительские права — два часа восемнадцать минут работы плюс бумага, гранулированный перлит, хлопковое волокно, фото на паспорт и специально приготовленные резиновые печати.
У меня целых три обувные коробки с образцами. Одно время ходил в бар и собрал целую коллекцию конфискованных водительских прав. Кто-то просто отдавал удостоверение личности с красными глазами на фотографии или неправильно написанным адресом. Немецкие водительские права (бюро находок голливудского агентства автобусных туров) — три часа. Разрешение на трудоустройство в Великобритании (просроченное, из мэрии Уэствуда) — девяносто минут. Поездки в аэропорт принесли целую кучу удостоверений, жетонов и беджей, элементарно отделявшихся от карманных клапанов.
— Простите, никто не находил удостоверение Западнотихоокеанской транспортной компании?
— Вы Рик?
— Угу, спасибо большое.
В любом музее, национальном парке или сетевом ресторане есть бюро находок. Сорок процентов туристов — англичане, двадцать — немцы. Действую наудачу: «Я звонил сегодня по поводу утерянного бумажника», и тягучий английский акцент делает своё дело. При самом удачном раскладе девушка из другой смены передала парню из этой смены, а он ещё кому-нибудь. В результате затурканные менеджеры и официанты даже не смотрят на фотографию и не способны отличить британский акцент от австралийского, новозеландского или южноафриканского. Иногда сами помогают, задавая наводящие вопросы: «Ваша группа была здесь вчера вечером, вы в углу сидели, да?» или «Вы мистер Пирс?». А потом без колебаний отдают чужой кошелёк. Мой вид внушает доверие.
Иногда, одевшись поприличнее, иду в четырёхзвёздочный отель. «Я выехал сегодня утром, багаж оставил у вас в камере хранения, а сейчас срочно нужны туристские чеки». Квитанцию менеджеры никогда не спрашивают и не смотрят, какой чемодан я беру.
В моей коллекции паспорта четырнадцати стран, водительские права из восьми, разрешения на трудоустройство из девяти, аффидевиты, грин-карты, пропуска, фотографии на паспорт, регистрационные карточки, свидетельства о рождении и вакцинации и даже паспорт индейца.
Эксперт снимает очки и трёт глаза. Они у него отёкшие, маленькие, усталые. Кладёт ручку на стол и рассеянно спрашивает:
— Вы живёте половой жизнью?
Кровь из пореза тёмно-красная, блестящая, густая, но после попойки становится жиже.
В начале марта Кеара ездила в Сан-Диего повидаться с сестрой. Андреа совсем недавно прилетела с Восточного побережья, осенью собиралась поступать в аспирантуру и хотела встретиться с Кеарой, прежде чем начнёт работать. Три дня я наводил порядок в новой квартире и переписывал счета на своё имя: арендодатели и коммунальщики творческих людей не любят, им регулярную оплату подавай. Кеара была актрисой, хотя чаще работала в баре. Я надеялся, что она позвонит, но подруга делала это в основном для проверки. Соловьиная трель подняла среди ночи: звонок, молчание и короткие гудки, когда я сказал: «Алло, Кеара?»
У старьёвщиков и в дешёвых китайских магазинах каминных решёток не нашлось, зато на стройке в трёх кварталах от нас я набрал целую охапку сочащихся смолой досок. Сучки, сухая гниль и пузырьки смолы выпирали из пустот, словно коросты и наплывы от запущенного кожного заболевания. Ржавые гвозди без шляпок, отслаивающиеся пластами лак и краска не помешают развести огонь, и девушка получит романтику и тепло, пусть даже в Калифорнии не зима, а одно название.
Кеара вернулась, мы вместе приняли душ, перекусили едой из китайского ресторанчика, однако, недоев, оставили на кухонном столе. Я пил пиво, а Кеара решила сполоснуться. Она выскочила за полотенцем, и я отодвинул занавеску, чтобы поставить в раковину холодное пиво. Соскользнув с влажной поверхности, бутылка разбилась, по полу растеклась коричневая пена, а я, выходя из ванной, ухитрился порезать ногу. Красная кровь, щедро разбавленная водой из душа, растекается по белой керамической плитке и, кружась в водовороте, стекает в дренаж. Красиво, как в фильме «ужасов»!
Мокрый, я растянулся на коврике перед камином, где занимались доски, а Кеара обрабатывала рану салфетками, пропитанными каким-то спиртовым раствором (боже, снова этот запах!). Обнажённая, она сидела на корточках; при каждом движении на животе образовывались складки, каштановые кудри свесились на лицо, на плечах веснушки, на ключице родинка, мелькающая в отблесках пламени. Распутин устроился на диване — никак не может привыкнуть к новому дому, морщится от дыма, прислушивается к голосам.
Наконец перевязка окончена. Я глотнул холодного пива и хотел встать, но Кеара, легонько коснувшись моего плеча, вернула на коврик. Поцеловала мои глаза, губы, скользнула вниз. Надо же, будто бабочка по мне порхает! Я потянулся было к ней… Кеара, продолжающая исследовать мои бёдра и ноги, оттолкнула.
Если я пытался привстать, она останавливала меня, закрывала мне глаза, садилась верхом и ритмично двигала бёдрами. Если я шевелился, она замирала.
— Ш-ш, тихо, — шептала она. Я чувствовал её движения, тепло пламени, ласкающего лицо, руки, грудь.
Прикоснулся к нежной коже Кеары, но она снова меня оттолкнула. Вверх-вниз, по кругу, восьмёркой, не спеша, ме-е-едленно.
Правый бок окончательно испёкся. Я сел, крепко её обнял и после недолгой борьбы оказался сверху. Всё это время я думал только о ней. Девушка молчала: ни слова, ни звука, лишь мягкое потрескивание пламени.
Мы двигались медленно, очень медленно. Прильнув к Кеариной шее, я вдыхал её запах и слышал шелест дыхания. Мысли, пульс, текущая по жилам кровь — всё замерло, сосредоточившись в чреслах. Нужно остановиться, иначе кончу первым или, не дай бог, сознание потеряю. Всё, больше не могу сдерживаться… Я весь напрягся, когда из какого-то глухого дупла брызнула живица, раздался треск. Одна-единственная. Крошечная. Искра. Описав дугу, взмыла в воздух, и в самую неподходящую из всех возможных секунду в левое бедро вонзилась раскалённая добела игла. Я пытался побороть боль и сосредоточиться на оргазме, я пытался сдержать оргазм и отрешиться от боли. Не удалось ни то, ни другое: оргазм вместе с болью пронзил мозг и сердце; я видел лишь Кеарино лицо и мозгом костей чувствовал шёпот Бога.
Я снова лежу на спине и, с трудом разлепив веки, смотрю в тёмно-карие, почти чёрные глаза. Сквозь багровую пелену боли я улыбаюсь: «Опять!» Опять Кеара обнажённая сидит у камина — бальзам и марлевые повязки наготове — и осторожно переворачивает меня на бок, чтобы взглянуть на ожог.
По венам растекалось блаженство, словно от первой дорожки кокаина, который я попробовал несколько лет назад: собственное тело кажется лёгким, невесомым, идеальным. По лицу градом катился пот; Кеара наверняка думает, что от боли. Ничего подобного, меня кружил ураган любви, какой я ни разу в жизни не испытывал.
— Я тебя люблю, — сказал я, но не вслух, а про себя.