справедливо. Тэннер. Дорогой мой Тави, ты, как всякий благочестивый англичанин, привык
смотреть на мир, как на гимнастический зал для нравственных тренировок,
выстроенный специально, чтобы ты мог упражняться в силе характера. Вот
что подчас заставляет тебя думать о своих дурацких принципах там, где
следовало бы думать о чужой нужде. В настоящую минуту самое
существенное - счастливая мать и здоровый ребенок. Устреми на это всю
свою энергию, и тебе сразу станет ясно, что делать.
Октавиус, растерянный, выходит из комнаты.
Рэмсден (внушительно смотрит на Тэннера). Ну, а нравственность, сэр? Что
будет с нравственностью? Тэннер. Вы хотите видеть кающуюся Магдалину и невинное дитя, заклейменное
позором? Нет, благодарю вас. Нравственность - к черту, ее прародителю. Рэмсден. Я так и думал, сэр. В угоду распутникам обоего пола нравственность
должна быть послана к черту. И это - будущее Англии? Тэннер. Ну, Англия переживет как-нибудь ваше неодобрение. А пока что
разрешите считать, что вы согласны со мной относительно практических
мер, которые нам следует принять. Рэмсден. Да, но в ином смысле, сэр; и из иных побуждений. Тэннер. Это все вы можете объяснить, если от вас потребуют отчета на этом
свете или на том. (Отходит к стене и мрачно созерцает мистера Герберта
Спенсера.) Энн (встает и подходит к Рэмсдену). Дединька! Мне кажется, вы должны пойти в
гостиную и сказать им, что мы решили. Рэмсден (искоса глядя на Тэннера). Не хотелось бы мне оставлять вас наедине
с этим господином. Может быть, вы тоже пойдете в гостиную? Энн. Мисс Рэмсден не захочет вести этот разговор при мне, дединька Лучше мне
не ходить. Рэмсден. Вы правы; как это я сам не подумал! Вы умница, Энни. (Треплет ее по
плечу. Она поднимает на него сияющие глаза, и он выходит из комнаты,
окончательно растроганный.)
Спровадив его, Энн поворачивается к Тэннеру. Так как он
стоит к ней спиной, она быстрым движением поправляет
прическу, затем бесшумно подходит к Тэннеру и почти над
самым его ухом произносит
Энн. Джек!
Он вздрагивает и оглядывается.
Вы довольны, что будете моим опекуном? Или, может быть, вам неприятно,
что пришлось взять на себя такую ответственность? Тэннер. Ценное приобретение для вашей коллекции козлов отпущения, не правда
ли? Энн. Опять эта глупая старая шутка! Пожалуйста, не повторяйте ее. Зачем вы
говорите то, что заведомо должно меня огорчить? Я так стараюсь угодить
вам, Джек; раз вы мой опекун, я теперь могу вам сказать об этом. Мне
будет так грустно, если вы не захотите, чтоб мы были друзьями. Тэннер (разглядывая ее так же мрачно, как до того разглядывал бюст
Спенсера). Вам нет никакой надобности улещать меня. Многого стоят наши
моральные суждения! Вот я, например, знаю, что у вас нет и тени
совести, одно лицемерие, - впрочем, для вас это одно и то же, - и
все-таки чем-то вы для меня привлекательны. Как-то всегда выходит, что
я исполняю ваши капризы. Если б вы вдруг исчезли из моей жизни, мне бы
вас недоставало. Энн (спокойно берет его под руку и вместе с ним идет по комнате). Что же тут
удивительного, Джек? Мы знаем друг друга с детства. Вы помните... Тэннер (резким движением высвобождая руку). Молчите! Я все помню. Энн. Ах, правду сказать, мы часто делали глупости, но... Тэннер. Довольно, Энн. Я уже вышел из школьного возраста и еще не
превратился в слабоумного старикашку - что неизбежно, если я доживу лет
до девяноста. Дело прошлое; дайте мне забыть об этом. Энн. А разве не хорошо было тогда? (Делает попытку снова завладеть его
рукой.) Тэннер. Сядьте и ведите себя как следует. (Силой усаживает ее в кресло у
письменного стола.) Конечно, вам тогда было хорошо. Вы были примерной
девочкой и ни разу себя не скомпрометировали. И тем не менее вы
веселились больше, чем самые отъявленные шалуньи, которым то и дело
достается за проказы. Я отлично понимаю, каким образом вам удалось
держать в подчинении других девочек: вы их подавляли своей
добродетелью. Но скажите мне вот что: встречали вы когда-нибудь