вероятно, случилось.
Мистер Джон Тэннер рывком отворяет дверь и входит в
комнату. Не будь он так молод, о нем можно было бы
сказать кратко: высокий мужчина с бородой. Во всяком
случае, ясно, что, достигнув средних лет, он будет
относиться именно к этой категории. Сейчас его фигуре
еще свойственна юношеская стройность,но он меньше всего
стремится производить впечатление юноши; его сюртук
сделал бы честь премьер-министру, а внушительный
разворот его широких плеч, надменная посадка головы и
олимпийская величественность гривы, или, скорее, копны
каштановых волос, откинутых с высокого лба, больше
напоминают Юпитера, чем Аполлона. Он необыкновенно
многоречив, непоседлив, легко увлекается (отметьте
вздрагивающие ноздри и беспокойный взгляд голубых глаз,
раскрытых на одну тридцать вторую дюйма шире, чем
нужно), быть может, слегка безумен. Одет с большой
тщательностью - не из тщеславной слабости к внешнему
лоску, но из чувства значительности всего, что он
делает. И это чувство заставляет его относиться к
простому визиту, как другие относятся к женитьбе или к
закладке общественного здания. Впечатлительная,
восприимчивая, склонная к преувеличениям, пылкая
натура; одержим манией величия, и только чувство юмора
спасает его.
В данную минуту это чувство юмора ему изменило. Сказать,
что он взволнован - мало; он всегда находится в той или
иной фазе взволнованности. Сейчас он в фазе панического
ужаса; он идет прямо на Рэмсдена, как бы с твердым
намерением пристрелить его тут же, у его собственного
камина. Однако из внутреннего кармана он выхватывает не
револьвер, а свернутый в трубку документ и, потрясая им
перед носом возмущенного Рэмсдена, восклицает:
Тэннер. Рэмсден! Вы знаете, что это такое? Рэмсден (высокомерно). Нет, сэр. Тэннер. Это копия завещания Уайтфилда. Энн получила его сегодня утром. Рэмсден. Под "Энн" вы, я полагаю, подразумеваете мисс Уайтфилд? Тэннер. Я подразумеваю нашу Энн, вашу Энн, его Энн, а теперь - да поможет
мне небо! - и мою Энн! Октавиус (встает, сильно побледнев). Что ты хочешь сказать? Тэннер. Что я хочу сказать? (Взмахивает документом.) Знаете, кто назначен
опекуном Энн по этому завещанию? Рэмсден (холодно). Полагаю, что я. Тэннер. Вы! Вы и я, сударь. Я! Я!! Я!!! Мы оба! (Швыряет завещание на
письменный стол.) Рэмсден. Вы? Этого не может быть. Тэннер. Это ужасно, но это так. (Бросается в кресло, с которого встал
Октавиус.) Рэмсден! Делайте, что хотите, но избавьте меня от этого. Вы
не знаете Энн так, как я ее знаю. Она совершит все преступления, на
которые способна порядочная женщина, - и во всех оправдается,
утверждая, что исполняла волю своих опекунов. Она все будет сваливать
на нас, а слушаться нас будет не больше, чем кошка пары мышат. Октавиус. Джек! Я прошу тебя не говорить так об Энн! Тэннер. А этот голубчик влюблен в нее! Вот еще осложнение. Теперь она или
насмеется над ним и скажет, что я его не одобрил, или выйдет за него
замуж и скажет, что вы ее заставили. Честное слово, это самый тяжелый
удар, какой только мог обрушиться на человека моего возраста и склада! Рэмсден. Позвольте взглянуть на завещание, сэр. (Подходит к письменному
столу и берет документ в руки.) Не могу себе представить, чтобы мой
друг Уайтфилд проявил такое отсутствие доверия ко мне, поставив меня
рядом с... (По мере чтения лицо у него вытягивается.) Тэннер. Я сам виноват во всем - вот жестокая ирония судьбы! Он мне как-то
сказал, что наметил вас в опекуны Энн; и нелегкая меня дернула ему