целомудрие, заботливость и милосердие, и основывать свои принципы на
этой подобострастной лжи. Что ж удивительного, если ваши принципы не
всегда себя оправдывают? Статуя. А что вам отвечали дамы, Жуан? Дон Жуан. Э, нет! Доверие за доверие! Сначала скажите мне, что говорили
дамам вы. Статуя. Я? Ну, клялся, что буду верен до гроба, что умру, если получу отказ,
что ни одна женщина в мире мне не сможет заменить ее... Донна Анна. Ее! Кого? Статуя. Ту, которой это в данный момент говорилось, моя дорогая. Некоторые
вещи я повторял во всех подобных случаях. Вот, например: даже в
восемьдесят лет один седой волос любимой женщины сильнее заставит меня
трепетать, чем самые толстые золотые косы самой прекрасной юной
головки. Или вот еще: мысль, что другая может стать матерью моих детей,
для меня нестерпима. Дон Жуан (с негодованием). Ах, старый плут! Статуя (не смущаясь). Ничуть! В ту минуту я сам всей душой верил в то, что
говорил. Я был человек сердца, не то что вы. Залогом моего успеха
служила искренность. Дон Жуан. Искренность? Быть настолько глупым, чтобы верить явной, наглой,
грубой лжи, - вот что вы зовете искренностью! Так жадно желать женщину,
чтобы в своем стремлении обмануть ее, обманывать самого себя, - и это
искренность, по-вашему! Статуя. Да ну вас с вашими софизмами! Я был влюбленным, а не адвокатом. И
женщины - благослови их бог! - любили меня за это. Дон Жуан. Или внушали вам, что любят вас. А что, если я вам скажу, что даже
мне, несмотря на мое адвокатское хладнокровие, они внушали подобные же
мысли? Бывали и у меня минуты ослепления, когда я нес всякую чушь и сам
в нее верил. Иногда, в порыве страсти, мне так хотелось радовать
прекрасными словами, что я забывал обо всем и говорил эти слова. Порой
же я опровергал самого себя и делал это с дьявольским хладнокровием,
которое доводило до слез. Но и в тех и в других случаях мне было
одинаково трудно спастись. Если инстинкт женщины влек ее ко мне,
оставалось одно из двух: или пожизненная кабала, или бегство. Донна Анна. Вы смеете передо мной и моим отцом похваляться, что ни одна
женщина не могла против вас устоять? Дон Жуан. Разве я похваляюсь? Мне кажется, моя роль здесь довольно жалка. К
тому же ведь я сказал: "Если инстинкт женщины влек ее ко мне". А это не
всегда бывало так; и если нет - бог мой! что за взрывы благородного
негодования! что за уничтожающее презрение к подлому соблазнителю! что
за сцены, достойные Имогены и Иакимо! Донна Анна. Я не устраивала никаких сцен. Я просто позвала отца. Дон Жуан. И он явился с обнаженным мечом, чтобы моею жизнью заплатить за
оскорбление нравственности и чести. Статуя. Вашей жизнью? Что вы хотите сказать? Кто кого убил, я вас или вы
меня? Дон Жуан. Кто из нас более искусно владел шпагой? Статуя. Я. Дон Жуан. Конечно, вы. И тем не менее вы, герой тех скандальных похождений,
о которых вы нам только что рассказывали, вы имели бесстыдство
разыграть из себя защитника оскорбленной нравственности и осудить меня
на смерть! Ведь если бы не случай, вы бы убили меня. Статуя. Это был мой долг, Жуан. Так уж водилось тогда на земле. Я не
собирался переделывать общество, и я всегда поступал так, как
полагалось поступать дворянину. Дон Жуан. Это может служить оправданием тому, что вы на меня напали, но не
дальнейшему вашему возмутительно лицемерному поведению в качестве
статуи. Статуя. А это все вышло оттого, что я попал в рай. Дьявол. Мне все еще не ясно, сеньор Жуан, каким образом подобные случаи из
земной жизни сеньора командора и вашей могут опровергнуть мой взгляд на
вещи? Здесь, повторяю, вы встретите все, чего вы искали, и не увидите
того, что вас отпугивало. Дон Жуан. Напротив, я здесь встречаю все, в чем уже разочаровался, и не вижу
того, чего мне так и не удалось найти. Я ведь уже говорил вам: пока я
чувствую в себе способность создать нечто лучшее, чем я сам, мне нет
покоя; я все время буду стремиться создать это лучшее или расчищать ему
путь. Это закон моего бытия. Это сказывается во мне непрестанное
стремление Жизни к более высоким формам организации, более широкому,
глубокому и полному самосознанию, более ясному пониманию своих задач. И
это стремление настолько превыше всего остального, что любовь стала для
меня лишь мгновенным наслаждением, искусство - лишь тренировкой моих