Лекси
Как только машина замедлила ход и остановилась, я выскочила из нее и бросилась к входу больницы с Амандой за спиной и моим сыном на руках.
— Помогите! — я тяжело дышала, мой голос прохрипел: — Мне нужна помощь!
Два медработника бросились вперед, и пока женщина открывала глаза моего маленького монстра, светя в них фонариком, мужчина спросил:
— Что случилось?
Что случилось?
У меня возникло безумное желание громко рассмеяться.
Иисус Христос. Сколько у него времени? Потому что, о Боже, мне есть что рассказать.
К счастью, Аманда ответила от моего имени.
— Ему дали «Фенерган», и мы не знаем сколько. — Она посмотрела на ЭйДжея сверху вниз. — Судя по его поверхностному дыханию, предполагаю, что по меньшей мере двойную дозу.
Медсестра приложила стетоскоп к груди моего сына и нахмурилась, прежде чем передвинуть его. Когда она нахмурилась еще сильнее, усталость последних нескольких дней настигла меня, и мои руки начали дрожать, но я изо всех сил пыталась удержать своего маленького мальчика на руках.
Мою дрожь заметили все.
Аманда произнесла:
— Позволь мне взять его, Лекси.
Но я сделала шаг назад.
Нет.
Никто не заберет его у меня. Я этого не допущу.
Когда медбрат протянул руки, моей первой реакцией было открыть рот и изрыгнуть длинную череду злобных непристойностей. Но мое нынешнее состояние истощения делало даже это слишком большим. Вместо этого я просто покачала головой, переводя взгляд с медбрата на медсестру.
Медсестра громко вздохнула.
— Послушайте. — Ее тон сказал мне, что она покончила с моим дерьмом еще до того, как оно началось. — Мне нужно надеть этому маленькому мальчику респиратор. Мне также нужно ввести ему капельницу, а я не могу этого сделать, пока Вы так дергаете его.
Я моргнула, глядя на своего сына, и на какое-то мгновение мне стало по-настоящему страшно отпускать его.
Мои плечи затряслись от рыданий, когда я опустила лицо к щеке ЭйДжея и прижалась к ней дрожащими поцелуями. Я посмотрела ей в глаза, и мое дыхание сбилось, когда я прохрипела:
— Пожалуйста, не забирайте его у меня.
Неужели они не понимают?
Я только что вернула его обратно.
Моим самым большим страхом на данный момент было то, что ЭйДжей проснется в незнакомой комнате, в незнакомом месте без меня.
Он нуждался во мне.
Нет.
Я нуждалась в нем.
От моего неприкрытого страха лицо женщины смягчилось.
— Вы пришли к нам за помощью. Так давайте поможем ему, милая.
Когда чьи-то руки нежно опустились на мои плечи, я вскинула голову, и его мягкие карие глаза, это все, что удерживало меня.
— Отпусти, детка.
Я покачала головой, мои губы задрожали.
— Нет.
Твитч медленно двинулся, а затем оказался рядом со мной. Его глаза не отрывались от моих, и твердыми, но нежными руками он принялся вырывать моего сына из моих рук.
Мне потребовалась секунда, чтобы среагировать. Оскорбленная, я скривила губы, когда поняла, что он делает. Я попыталась отступить, но его свободная рука обхватила меня за талию.
— Отпусти.
Почему он этого не понимает?
Я не могу.
Я просто не могу.
Мы боролись, пока он пытался отобрать у меня моего сына.
— Нет.
И все мое тело ослабло, когда он произнес:
— На этот раз ты вернешь его, Ангел. Обещаю. Просто отпусти.
Мой страх был высказан вслух, мое дыхание сразу же покинуло меня. Горе поразило, как удар под дых.
В моем ухудшающемся состоянии ему удалось отнять у меня нашего сына, и когда я подняла голову и открыто заплакала, а мои колени задрожали, он крепко держал меня. Я услышала, как он сказал:
— Возьмите его, — и я смотрела, как медработники забирают моего сына.
Они забрали его у меня во второй раз.
И я сделала единственное, что могла в тот момент.
Я разрыдалась.
Я выплакала все свое сердце.
***
— Антонио Юлий Фалько.
В тот момент, когда прозвучало его имя, я соскочила с колен Твитча и бросилась к довольно молодому доктору. Где я черпала энергию, можно было только догадываться.
— Да. Это я.
Я снова повернулась к Твичу и не могла не заметить темные круги у него под глазами. На мгновение я почувствовала себя ужасно. В своем маниакальном состоянии я совсем забыла о том, что он, должно быть, чувствует. Он проделал такую хорошую работу, заботясь обо мне, что я забыла вспомнить, что это было не обо мне. Это было о нас. И, возможно, мой обычно сильный мужчина нуждался в утешении в моих объятиях так же сильно, как я нуждалась в его утешении.
Сделав небольшой шаг назад, я вложила свою холодную руку в его, выдержала его взгляд и исправила свое заявление.
— Это мы. — Я снова повернулась к доктору. — Мы его родители.
— Я доктор Прахеш. — Доктор секунду внимательно наблюдал за нами обоими. — Вашему сыну дали довольно большую дозу «Фенергана». Количество, которое ему дали, привело к передозировке. Мы ввели ему активированный уголь. Мы используем его для лечения отравлений. Он останавливает дальнейшее всасывание в кишечнике и задерживает токсины, которые потом будут выводиться другим путем. — Он посмотрел на Твитча. — Антонио помещен в отделение интенсивной терапии. — Разговор принял неожиданный оборот, когда губы доктора сжались, и он признался: — Мы надеялись увидеть какой-то результат к настоящему времени, но пока никаких изменений в его жизненных показателях нет. — У меня внутри все сжалось, когда он продолжил. — Его дыхание — это то, что нас больше всего беспокоит.
Мое сердце бешено колотилось, пока я пыталась осмыслить то, что он говорил.
— Но ему не стало хуже. — Я сжала руку Твитча. — Это уже что-то, верно?
Типичная Лекси. Всегда ищешь луч надежды.
Доктор Прахеш согласился:
— Определенно. — Он посмотрел на нас, на пару перепуганных родителей, и сжалился, произнеся: — Вы можете посидеть с ним, если хотите.
— Да, — немедленно сказала я. — Нам бы этого хотелось.
Я не могла не заметить, что рука Твитча была такой же липкой, как и у меня. Сжав челюсть, он кивнул, и его приятный, как виски, голос прозвучал слишком хрипло, на мой вкус.
— Показывайте дорогу.
И как будто весь мир был против того, чтобы мы были с нашим сыном, голос, раздавшийся сзади, остановил нас резким:
— Антонио Фалько. — Мы оба обернулись и увидели сержанта Габриэля Бланко с напряженным выражением лица, и оно было сосредоточено исключительно на Тони. Когда он заговорил снова, он не стал утруждать себя любезностями. — Мне нужно, чтобы ты пошел со мной.
Твитч оглядел мужчину с ног до головы. Его тон был скучающим, когда он ответил:
— Зачем?
— Женщина мертва. Мне нужно заявление.
Гейб, человек, с которым я пила кофе дюжину раз, человек, который утешал меня в отсутствие моего сына, смотрел на моего мужа так, как будто тот был куском дерьма. И, хоть убей, я ничего не могла с собой поделать.
Я высвободила свою руку из руки Твитча и скользнула перед ним, человеческая баррикада. Мои глаза были полны ярости, я проигнорировала отрывистое биение своего сердца и шагнула к сержанту.
— Это чудовище отравило моего сына, Гейб. Она отравила его, и я не знаю, очнется ли он. — Мой голос был обманчиво спокоен, пока я тщетно пыталась выровнять дыхание. Мои руки дрожали, когда я выдавила из себя эти слова. — Хочешь заявление? Ладно. Я дам одно. — Глядя Габриэлю Бланко в глаза, я не заикнулась, когда позволила обвинению вылететь. — У вас есть все ресурсы мира, и вы не смогли сделать за несколько дней то, что моя семья сделала за одну ночь. Сегодня из всех ночей. — Я слегка покачала головой. — Позор тебе, сержант Бланко.
Прошла минута молчания, и чем дольше длился этот момент, тем отчетливее я видела, как Гейб Бланко задавал себе вопросы. И я была рада этому.
Снова взяв Твитча за руку, я посмотрела на Гейба, но обратилась к своему мужчине.
— Ну же, милый. — Мой голос был тусклым и безжизненным. — Мы должны быть там, когда он проснется.
Когда мы уже уходили, Гейб крикнул:
— Вы не можете убежать от этого. Я скоро вернусь.
Его пламенное заявление меня не испугало.
Мы не убегали.
Злодей из нашей сказки наконец-то был побежден, раз и навсегда.
Нет. Мы покончили с бегством.
Твитч притянул меня к себе и нежно поцеловал в лоб. Я положила руку ему на грудь и глубоко, с любовью вздохнула, пока мы подходили все ближе и ближе к тому, кто удерживал нас от безумия.
Наш сын.
Тишина пришла как передышка, и именно тогда я поняла, что единственное место, куда мы могли бы бежать в будущем — это объятия друг друга.
Потому что мы принадлежали друг другу, и ничто не могло разлучить нас.
***
Твитч
Прошло двадцать четыре часа.
Я официально сходил с ума. И пока Лекси спала в кресле в углу палаты, я лежал рядом с сыном на узкой больничной койке, наблюдая за трубками, выходящими у него изо рта и носа, и удивлялся, как мне удалось поставить человека, которого я любил больше жизни, в такое положение.
Чувство вины было для меня довольно новым чувством. Мне это не нравилось, это уж точно.
Я был в отчаянии.
И поэтому я умолял.
— Ты должен проснуться, приятель. — Ты должен, потому что я не смогу жить с этим позором. — Просто открой глаза. — Пожалуйста. — Ты нужен своей маме. — Ты нужен мне. — Пожалуйста, приятель. — Я крепко зажмурился и с трудом сглотнул, когда прошептал: — Мне так жаль, сынок.
Я тихо рыдал, чтобы не разбудить ее.
Это было самое меньшее, что я мог сделать в этом дерьмовом шторме, который создал.
***
Лекси
— Что Вы делаете? — спросила я, когда доктор Прахеш обошел кровать ЭйДжея и осмотрел респиратор, который поддерживал жизнь моего сына.
Он нажал кнопки на аппарате и некоторое время молчал, прежде чем ответить.
— Думаю, пришло время посмотреть, как ЭйДжей справляется с дыханием самостоятельно.
Твитч внезапно проснулся. Он сел, сонно моргая.
— Что Вы сейчас сказали?
— Что? — мой разум затуманился за мгновение до того, как полностью отключился. — Вы хотите отключить единственное, что поддерживает жизнь моего сына? — я не смогла бы усмехнуться, даже если бы захотела. Я наклонилась к нему, нахмурившись, и прошипела: — Только через мой труп.
— Док. — Твитч нахмурился. — Я понимаю, это Ваша работа и все такое, но — нет.
Но доктор Прахеш не видел всей серьезности в этой ситуации. Вместо этого он добродушно улыбнулся.
— Я знаю, что это трудно для вас обоих, но жизненные показатели ЭйДжея значительно улучшились. Его здоровый цвет кожи вернулся. Его лихорадка спала. А теперь я хотел бы сравнить его дыхание с тем, когда он только поступил к нам. Но я не смогу этого сделать, если мы не снимем с него респиратор.
Предполагалось, что родители должны были знать, что делать в таких ситуациях. Они должны были быть сильными, иметь план и доверять врачам. Но когда мы с Тони взглянули друг на друга, на наших лицах отразилась одинаковая неуверенность, и его неуверенность подпитала мою собственную до уровня, которого не должно быть у родителя.
Некоторое время никто не произносил ни слова.
— Сделайте это, — сказал Твитч, и мои глаза расширились от шока.
Мой рот слегка приоткрылся.
— Что? Нет!
Твитч переместился на край сиденья.
— Детка, они не могут держать его так вечно. — Выражение его лица смягчилось, и я клянусь, что в его глазах была явная печаль. — Нужно дать ему шанс, чтобы он мог летать самостоятельно.
Это были прекрасные слова, но сказанные в неподходящее время.
Мое горло сжалось, и я с тревогой прошептала:
— Но, что, если он не полетит? Что, если он упадет?
Твитч посмотрел вниз, и при этом прикусил внутреннюю сторону щеки. Он долго не отвечал, но когда поднял голову, то пожал плечами.
— Нет лучшего места, чтобы упасть, чем прямо здесь, Ангел.
— Чем дольше он находится на аппарате, тем больше у него шансов заболеть пневмонией, — сказал доктор Прахеш. — Прошло тридцать шесть часов. С вашего разрешения, я бы действительно хотел попробовать отключить его от аппарата как можно скорее.
Мое сердце находилось в состоянии войны с моей головой.
Мое тело похолодело, глаза потускнели, я мерила шагами комнату, прижимая кончики пальцев ко рту и взвешивая возможные последствия. Из двенадцати возможных исходов, которые представлял мой разум, только один из них оказался счастливым.
Мне не нравились эти шансы.
Я ненавидела эти шансы.
Запустив руку в волосы, я прошлась еще немного, пока не остановилась прямо перед Тони. Мой голос дрожал, когда я сморгнула слезы и пробормотала:
— Обычно я знаю, что делать в трудных ситуациях, но я не знаю, что делать здесь, Твитч. Что, если он не захочет дышать самостоятельно? Что, если он пострадал сильнее, чем мы думали? Я не могу потерять его, а прямо сейчас… — мой голос был немного тише. — … Мы можем потерять его.
Твитч протянул руку и взял мои пальцы в свои. Он погладил их, а потом я заметила нервный тик его челюсти.
— Не говори так, — сказал он тихо, но твердо. — Он сильный, воспитанный надежной матерью, с генами своего упрямого отца. — Он не смотрел на меня, и я подумала, было ли это потому, что он беспокоился, что я увижу его собственный страх, отраженный в этих прекрасных глазах. — Он никуда не денется. Он выкарабкается из этого, детка.
Мой взгляд скользнул к маленькому мальчику, который выглядел еще меньше на ярко-белых простынях своей больничной койки. Так много трубок выходит из него. Я не была готова отпустить его. И когда Твитч сжал мои пальцы между своими, я поняла, что, возможно, мне и не нужно было этого делать.
Он прав.
Мне нужно дать моему птенцу шанс, если я хочу, чтобы он взлетел.
— Хорошо. — Сглотнув комок в горле, я произнесла эти слова спокойно, хотя каждая частичка моей души болела. — Сделайте это.
Коротко кивнув, доктор Прахеш вышел из палаты и вернулся с медсестрой. Они работали в паре у аппарата, пока врач осторожно отсоединял трубку.
— Итак, — произнес он, когда мое сердце остановилось, — сейчас мы увидим, на что способен наш маленький Антонио.
Он вынул трубку и внимательно наблюдал, пока прикладывал стетоскоп к груди моего сына. И его грудь была единственным, на чем я могла сосредоточиться.
Он не двигался.
Мой голос дрогнул.
— Он не дышит.
Доктор Прахеш внимательно слушал.
— Дайте ему секунду.
В полном ужасе я выдохнула:
— Он не дышит, Твитч.
Переполненные шоком и ужасом мы внимательно наблюдали за тем, как наш сын безжизненно лежал на кровати.
Доктор Прахеш нахмурился. Прошло несколько секунд, и он посмотрел на медсестру. Мне не понравился взгляд, которым они обменялись.
— Что происходит? — спросила я.
Ни один из них не произнес ни слова.
— Что происходит? — в панике прохрипела я.
Доктор Прахеш убрал стетоскоп с груди моего сына и открыл рот, чтобы заговорить, но был прерван, когда Твитч вскочил со стула.
— Смотрите.
Я посмотрела туда, куда он показывал.
Он показывал на ЭйДжея.
Точнее, на его грудь.
— Вот, — сказал он, двигаясь вперед к узкой кровати.
Доктор Прахеш снова приложил стетоскоп к ЭйДжею, но это не имело значения.
Я могла это видеть.
О Боже мой.
Я видела, как грудь двигалась.
Благодарю тебя, Боже.
Он дышал.
Доктор Прахеш улыбнулся, слушая через прибор.
— Вот так, — тихо проговорил он, обращаясь к самому себе, и его улыбка стала шире. — Хорошо и глубоко.
Шокированный смех вырвался из меня, и я боролась, чтобы дышать сквозь него. Твитч повернулся ко мне лицом, но он не улыбался. Он был неподвижен, как нерушимое дерево, выстоявшее в борьбе с жестоким ураганом.
Мне нужно было, чтобы он прогнулся.
Мне нужно было, чтобы он согнулся, прежде чем сломается.
— Милый. — Я сделала шаг вперед.
Он не ответил.
— Милый. — Я коснулась его руки, и он посмотрел на то место, которого я коснулась, прежде чем задержать свой беспокойный взгляд на мне. Я улыбнулась и смягчила свой голос. — Он дышит. — Я шмыгнула носом. Мои глаза затуманились от непролитых слез, прежде чем я рассмеялась: — Он дышит.
— Он дышит, — подтвердил восторженный доктор Прахеш. — Он отключен от аппарата искусственной вентиляции легких и дышит самостоятельно. — Он обернулся, чтобы посмотреть на нас. — Это лучшее, о чем мы могли бы просить.
— Почему? — Твитч попытался заговорить, но оборвал себя. Он попробовал снова, на этот раз медленнее, и сильные эмоции, которые я услышала в его голосе, заставили меня придвинуться и прижаться к нему. — Почему он не проснулся?
Это было то, что я хотела спросить, но была слишком напугана, чтобы это сделать.
Я внимательно слушала ответ доктора Прахеша.
— Ну, иногда, когда люди пережили травму, как Антонио, тело — это не единственное, что требует времени для заживления. Разум очень хрупок. Детский разум тем более. — Он снова посмотрел на нашего сына. — Он выздоравливает. Думаю, ваш сын проснется, когда будет в порядке и будет готов.
«Думаю» было не тем, что я хотела услышать, но я приму и это.
Доктор Прахеш был умным человеком.
А девять часов спустя маленький монстр открыл глаза и очнулся от своего долгого сна, как спящая красавица, которой он и был.