Иден
— Ар-р-р, — рычу я, замахиваясь ногой.
Мой удар приходится на перчатку на руке папы, и он немного отклоняется назад, давая мне время броситься за ним и нанести новый, двойной удар, который молниеносно попадает по обеим перчаткам.
Слева я слышу, как ребята Равенна подбадривают меня, но те голоса, которые я действительно хотела бы слышать, тихи как мыши.
— Да! Умница! — гордо восклицает папа.
Он широко улыбается мне, и я улыбаюсь ему в ответ, пока мы кружим по рингу.
— Посмотрим, как ты справишься еще с одним. Алессио, залезай сюда.
— Нет, — отвечает мой брат, и все тут же замолкают.
Мой взгляд устремляется туда, где стоит Алессио, и я замечаю, что все остальные тоже смотрят на него.
— Что, прости? — В голосе папы звучит недовольство.
Алессио скрещивает на груди руки и вызывающе задирает подбородок.
— Я не буду с ней драться.
— Я не прошу тебя драться с ней. Я прошу тебя подняться сюда, надеть перчатки и помочь мне обучить твою сестру.
— Нет, — повторяет Алессио, и я почти вижу, как из ушей нашего отца начинает валить дым.
— Алессио, я не собираюсь повторять свою просьбу, — жестко произносит он, и на этот раз его тон звучит предельно безапелляционно.
Мой брат был бы глупцом, если бы снова бросил ему вызов, но в последнее время казалось, что он оспаривает каждое слово, которое папа произносит в его сторону. Даже я знаю, что так делать не стоит, а мне всего тринадцать. Пока он бунтовал, я быстро взрослела касаемо всех сфер моей жизни и была не только лучшей в своем классе, но и на ринге. За несколько месяцев я прошла путь от новичка до профессионала, сумев одолеть своих братьев, парней Равенна и даже папу — дважды.
Лука сжимает плечо моего брата, и они обмениваются взглядами, которые мне хотелось бы распознать. Мне ненавистно то, что он занял мое место, что именно ему мой брат доверяет больше всех. Раньше мы с Алессио были очень близки, даже несмотря на разницу в шесть лет. Теперь это было не так, и я понятия не имела, почему. Все изменилось в одночасье, и я никак не могла взять в толк, что я сделала, чтобы оттолкнуть его.
Мгновение спустя плечи Алессио опускаются в знак поражения, и, бросив на меня еще один недовольный взгляд, он проскальзывает под канатами на ринг. Папа бросает ему пару перчаток, и они оба отходят в угол, оставляя меня в центре.
— Готова? — спрашивает папа, и я киваю, хотя на самом деле я не готова.
Я никогда не сражалась с двумя сразу, но, полагаю, все когда-нибудь случается в первый раз, не так ли?
Они начинают приближаться ко мне одновременно, делая осторожные шаги, согнув колени и прикрывая лицо руками. Мой взгляд мечется между ними, и я понимаю, что у меня нет времени на продумывание плана — я просто должна действовать. Папа замахивается первым, и я уклоняюсь от удара, подставляя колено под его живот с большей силой, чем собиралась. Ничего не могу с собой поделать. Я возбуждена, мое тело гудит, подобно живой струне — мне безумно нравится все происходящее.
Мой отец горбится, и я принимаюсь добивать его, обрушивая кулаки на его голову, подобно мощному граду. В моей голове раздаются тревожные сигналы, и я чувствую присутствие Алессио позади себя. Следуя инстинктам, я отвожу руку назад и стремительно бью его по голове. Он пошатывается в сторону, и пока папа пытается прийти в себя, я сосредотачиваюсь на брате, нанося ему удары ногами и руками в режиме непрерывной атаки. В стороне раздаются изумленные вздохи, и я слышу, как мистер Равенна пытается подсказать Алессио необходимые движения для того, чтобы одержать верх.
Но это бесполезно.
Уже знакомая красная пелена застилает мое зрение, и ничто и никто не может помешать мне поставить их на колени.
Я снова с рычанием замахиваюсь, но в тот самый момент, когда мой кулак вот-вот столкнется с его лицом, все мое тело застывает на месте, и я переношусь в размытый туннель воспоминаний. Ощущение такое, будто я нахожусь в невесомости и бросаю вызов гравитации и всему закономерному, а какая-то неведомая сила переносит меня на три года вперед в мгновение ока.
И на этом все останавливается — на том моменте, когда мне стукнуло шестнадцать лет. Точнее, через два месяца после моего шестнадцатого дня рождения, когда папа решил уделить особое внимание моему обучению обращения с ножами. Я все еще в подвале, как и в тот день, но ринга уже нет, и я стою посреди помещения в одиночестве. Опускаю взгляд на свою руку и вижу острое как бритва лезвие, крепко зажатое в ладони.
— Бросай его, Иден. Давай же! — инструктирует меня папин голос, переключая мое внимание.
Рефлекторно вскидываю руку и чувствую, как лезвие вылетает из руки, попадая в яблочко, висящее в противоположном конце комнаты. Отец хвалит меня, как всегда, и призывает продолжать, хлопая в ладоши.
Но как это сделать?
Ведь я только что бросила единственное лезвие, которое у меня было. Здравый смысл подсказывает мне вернуть его, но когда я делаю шаг вперед, то чувствую их. Вернее, ощущаю кожей. Мой взгляд устремляется на бедра — вот они, лезвие за лезвием, закрепленные в кобурах, пристегнутых к моим ногам. Я вытаскиваю один из них через отверстие, кручу его в пальцах, и на моем лице расплывается широкая ухмылка, по мере того как воспоминания об этом моменте поглощают меня. Внезапно в поле зрения попадают развешанные на стенах мишени. Урок давно усвоен, но цели по-прежнему неизменны.
— Запускай таймер, — произношу я, готовясь к предстоящей забаве.
Папа восторженно смеется, и краем глаза я замечаю, как он достает из кармана секундомер. Из-за разделяющего нас расстояния я не должна слышать щелчок нажимаемой кнопки, но я слышу. Он громкий, и звук отдается эхом, побуждая меня к действию без указания отца. Один за другим я бросаю все имеющиеся у меня в руках клинки, вращаясь по безупречно ровному кругу, чтобы попасть в мишени, расположенные по всему помещению. Я нахожусь в нескольких секундах от того, чтобы вытащить последний завершающий клинок, когда свет меркнет… сначала медленно, но затем слабеет все быстрее и быстрее, пока лампочки не разлетаются вдребезги.
Темнота.
Ничего, кроме темноты.
Единственный звук, который можно услышать — это мое дыхание. Лезвие в руке вдруг кажется очень тяжелым, а когда я поднимаю его, чтобы изучить на ощупь, комната снова освещается, и мое тело автоматически встает в стойку — правильную позицию при прицеливании из пистолета. Потому что именно он находится в моих руках — первый пистолет, который папа разрешил мне взять в руки в восемнадцать лет. Мой палец дергается на спусковом крючке, но цель неясна. Позади меня появляется кто-то, и только по вибрации голоса я узнаю, что это папа.
— Сосредоточься, Лепесток. Не забывай целиться чуть выше, и только тогда…
— Нажимай на курок, — непроизвольно продолжаю его наставление я.
Мое подсознание понимает, что этот момент нереален, но остальная часть моего разума и тело просто выполняют все действия, подобно запрограммированному роботу.
Папа сжимает мои плечи и одобрительно хмыкает, прежде чем отступить на несколько шагов.
— Алессио, давай! — приказывает он, и через мгновение три мишени, очертаниями напоминающие человека, спускаются с потолка.
Я не успеваю толком осознать происходящее, когда мой палец нажимает на спусковой крючок, и первая пуля вылетает на свободу, попадая в мишень, расположенную впереди и в центре, в левую часть «груди». Далее следует шквал огня из пороха и металла, пробивающий бумагу в самых смертельных местах. Если бы это были настоящие люди, они, несомненно, были бы уже мертвы.
Раздается щелчок, предупреждающий о том, что у меня закончились патроны, но, повернувшись лицом к отцу, я обнаруживаю, что оказывалась одна на тускло освещенном складе.
Как одна половина комнаты может быть подвалом, а другая — еще каким-то помещением?
Вид ржавых стен широко распахивает ворота моего прошлого, и меня мгновенно захлестывает воспоминание…
Воспоминание о моем первом убийстве.
Питер Майерс, более известный как продажный коп, пристрастившийся к наркотикам и умолявший моего отца одолжить ему несколько тысяч долларов на содержание ребенка. Эти деньги якобы предназначались для выплаты алиментов его полоумной бывшей жене, которая несправедливо получила право на приоритетную опеку над их детьми. Очевидно, что эта история оказалась фикцией, и он стал первой меткой, которую папа предназначил для меня сразу после того, как мне исполнился двадцать один год.
Вижу Питера, спускающегося по лестнице к тому месту, где я стою — там же, как и в тот день, шесть лет назад. Внимательно наблюдаю за ним, замечая, как его рука проскальзывает под пиджак, в который он одет, когда он замечает меня посреди комнаты. В его глазах вспыхивает паника, и он достает свой пистолет, нацеливая его на меня, как только делает последний шаг. Мое зрение настолько четкое, что я вижу, как его палец готовится нажать на курок, и я незамедлительно делаю то же самое три раза подряд. Два ранения в грудь и одно в голову валят его на колени, после чего он падает на грязный пол. Кровь начинает собираться вокруг него, и я, видя ее, ощущаю радость победы, которая приходит с этим зрелищем.
— Иден…
Я слышу, как кто-то шепчет мое имя, и поворачиваюсь на звук, но все, что обнаруживаю — это дверь в конце помещения, которую я не видела ранее, освещенную ярким светом через образовавшиеся щели.
Переступив через безжизненное тело Питера, я в оцепенении бреду к источнику света. Мое оружие выскальзывает из рук, и вместо того, чтобы поднять его с пола, я протягиваю руку и хватаюсь за ручку двери. Она холодная и одновременно теплая… а еще немного влажная. В темноте я не могу разобрать, что это, но что бы это ни было, оно полностью покрывает мою ладонь, пока я держусь за нее и проникаю на другую сторону.
Белый свет мгновенно ослепляет меня, и я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза, щурясь от яркости. Я не знаю, где я и куда иду, но, несмотря на это, продвигаюсь вперед осторожными шагами. Чем дальше я иду, тем слабее становится свет, и вдруг я оказываюсь в белой комнате с одиноким белым стулом в центре. В ней нет ни дверей, ни окон, ничего.
Мое сердце тревожно стучит, и я кручусь на месте, желая вернуться тем же путем, что и пришла… но не могу. Двери нет. Я заперта в комнате, из которой нет выхода. Осознаю это и ударяю рукой по стене. Густая багровая жидкость покрывает кожу руки и блестит на свету, когда я пытаюсь рассмотреть ее поближе и увидеть, как она стекает по пальцам к запястью. Это завораживает, я погружаюсь в состояние оцепенения, а где-то в глубине моего сознания тоненький голосок, с которым я уже хорошо знакома, призывает меня сесть на стул. Так я и делаю. Поворачиваюсь к нему и опускаюсь на твердое дерево.
И тут начинается…
Серия снимков в хронологическом порядке. Я наблюдаю за тем, как эволюционирую от убийства к убийству каждой метки, которая погибает по моей милости. Первоначальное чувство победы снова поглощает меня, и я усаживаюсь повыше, расправляя плечи, наслаждаясь каждым воспоминанием, которое каким-то невероятным образом проносится передо мной. Но внезапно образы начинают мельтешить быстрее, и вскоре комната тоже начинает кружиться. Чем быстрее мелькают образы, тем быстрее вращается комната, смешивая все в тошнотворный, хаотичный беспорядок. Я вцепляюсь в край стула и крепко зажмуриваю глаза, а мое сердце вновь колотится с бешеной скоростью. Все, что я могу сделать — это держаться за сидение и надеяться, что все скоро закончится, чем бы оно ни было.
Не знаю, сколько проходит времени, но в какой-то момент раздается угрожающий смех, который становится все громче и громче, пока в одно мгновение все не прекращается. Я открываю глаза, и передо мной предстает темная комната, которую я узнаю, как одну из камер в подвале резиденции моей семьи. Это так называемый офис Алессио — его чертоги, если можно так выразиться, и я вспоминаю о том, что он позволил мне устранить здесь одну сложную метку.
Вновь раздавшийся в помещении смех, разносящийся вокруг резким эхом, приковывает к себе все мое внимание. Я понимаю, что уже не сижу, а стою в нескольких шагах от этого звука. Повернувшись к его источнику, я обнаруживаю, что Франциско Беллини — насильник и проворовавшийся брокер по продаже недвижимости — прикован к стулу, его руки связаны за спиной, а лодыжки прикованы к толстым бетонным кольцам в земле. Это точная копия того момента, когда я убила его, вплоть до его дешевого и очень помятого костюма в полосочку. Его черные глаза-бусинки сосредотачиваются на моей фигуре, и он снова смеется.
— Мы собираемся на второй заход, мисс Скарзи? — спрашивает он, гораздо более прямолинейно, чем мне хотелось бы.
— Похоже на то. Готов вернуться в ад? — рычу я, будучи возбужденной до предела от одного лишь его вида.
— Только если ты сможешь прикончить меня.
— Я уже сделала это однажды, Беллини, и сделаю снова.
— О, ну конечно, — усмехается он. — И как же? Каким оружием?
Смотрю вниз и убеждаюсь, что я безоружна. Единственное оружие, которое, как я помнила, у меня было, я оставила позади, прежде чем переступить порог комнаты.
Мои глаза встречаются с его глазами, и он одаривает меня наглой, самодовольной ухмылкой.
— Похоже, тебе придется буквально разорвать меня на части, если ты хочешь моей смерти, дорогуша.
— Что заставляет тебя думать, что я этого не сделаю?! — выпаливаю я.
— Твоя неопытность. В прошлый раз ты даже не смогла как следует помучить меня. Тебе пришлось пойти по легкому пути и пустить в меня несколько пуль.
Проклятье…Да что он…
— Ты сомневаешься не в той женщине.
Качаю головой и огибаю его кресло.
— Если ты не веришь в то, что я разорву тебя живьем, то тебя ждет неприятный сюрприз.
— Поверю в это, только когда увижу. Хотя, должен заметить, что ты правильно делаешь, держа меня на привязи.
Я удивленно вскидываю одну бровь, отходя от него.
— Почему же?
— Потому что ты выросла просто сногсшибательной. Я бы не отказался прижать тебя к этой стене против твоей воли и полакомиться тобой в свое удовольствие.
В животе бурлит от отвращения, и я медленно наклоняюсь к нему.
— Ты омерзителен, — рычу я, и Франциско почти бесшумно хихикает.
— Меня называли и похуже, девочка. Парочка грубых обращений не сломает мне кости.
— Нет, но мой кулак сломает.
— Оооо, какая ты дерзкая.
В его голосе слышится возбуждение, от которого по моему позвоночнику пробегает дрожь.
— Давай, детка. Развяжи меня. И позволь мне показать тебе, как настоящий мужчина может взорвать твое сознание.
— Ты больной. Если бы у тебя оставалась хоть капля здравого смысла, ты бы захлопнул свой рот.
Он откидывает назад свою темную голову и разражается смехом, от которого едва не сотрясается пол.
— Почему бы тебе не заткнуть меня, дорогуша? Мой язык творит чудеса.
Мое лицо, искаженное отвращением, только подзадоривает его, и его губы кривятся в удовлетворении.
— Я удивлен, что такая дочь шлюхи, как ты, не жаждет, чтобы ее пи*ду хорошенько обработали, — мурлычет он.
Пытаюсь дышать сквозь ярость, которая зарождается где-то в районе ног и поднимается вверх, надеясь, что счет до десяти сможет помочь…
Один…
Два…
Три…
Четыре…
Пять…
Не успеваю добраться и до десяти, как срываюсь, в голове включается щелчок, тот самый, который усмиряет или пробуждает Молчаливого Жнеца, и внезапно все заволакивает красным туманом.
«За тобой топор», — произносит голосок в моей голове, и, не раздумывая, я разворачиваюсь и направляюсь в конец комнаты.
На стене вместе с остальным арсеналом Алессио — арсеналом, которого там не было еще несколько минут назад — висит блестящий, смертельно острый топор. Хватаю его одной рукой, он падает на пол под тяжестью своего веса, и я направляюсь обратно к Беллини, волоча за собой свое оружие. Скрежет металла о бетон усиливает момент, звуча как симфония инструмента, предназначенного для убийства. Смех Беллини раздается снова, и я вижу, что он считает мои усилия комичными, что, в свою очередь, только еще больше распаляет меня. Этот звук провоцирует мои инстинкты, и когда я подхожу ближе, щелкая каблуками по земле, мое дыхание учащается от потребности, которая не будет удовлетворена, пока он не умрет.
Сокращая расстояние между нами, я заношу топор за спину, как биту, и, бросив последний взгляд на его испуганное выражение лица — забавно, как быстро оно поменялось, не находите? — я размахиваюсь и вонзаю лезвие прямо ему в шею, и его истошный крик эхом разносится далеко за пределами этой комнаты.
А затем наступает тишина, за которой следует стук его головы, падающей на пол. Я делаю глубокий очищающий вдох, и меня охватывает чувство покоя. Однако этот покой недолговечен, потому что, бросив взгляд на отрубленную голову на полу, я понимаю, что это больше не голова Франциско…
А Ксандера…