Посетили потрясенные болгары и совершенно разрушенный мадридский вокзал, где больше всего их поразила непостижимая сила взрыва, далеко расшвырявшая стальные рельсы со шпалами, к которым они были прикреплены, и не только расшвырявшая, но и скрутившая их в мотки, словно веревки.
На другой день они встали очень рано, к чему, как все болгары, были приучены с детства. За окном едва брезжил пасмурный рассвет. После не слишком-то обильного завтрака Янов повез их к «шефу».
Большое здание Центрального Комитета, к которому подкатила яновская машина, снаружи охранялось взводом гуардиа де асальто, в темно-синей форме с белыми кантами. Янов пояснил, что в переводе на русский это «штурмовая охрана» и что создана она была после свержения монархии в 1931 году в противовес гуардии сивиль, то есть «гражданской охране», бывшей при короле главной опорой режима, недаром почти все гражданские гвардейцы примкнули к мятежу. Что же касается гуардиа де асальто, то, хотя в нее подбирались умеренные элементы, в Мадриде на них сумели оказать влияние коммунисты, так что известная часть их и даже несколько младших офицеров вступили в партию.
Здание украшали большие портреты Сталина и очень красивого, но грустного Хосе Диаса.
Внутри же оно, скорее всего, походило па пчелиный улей. В довершение сходства все этажи его напряженно и грозно гудели. По широким мраморным лестницам, будто взволнованные пчелы и тоже без видимого смысла взапуски бегали милисьяносы, обвешанные перекрещивающимися пулеметными лентами и болтающимися на поясах ручными гранатами. Иногда среди них попадались немолодые рабочие, тащившие на спинах, держа обеими руками за веревочную петлю, тяжеленные деревянные ящики с винтовочными патронами.
На площадке между этажами два худых обтрепанных старика вручали разного возраста и по-разному одетым людям завернутые в промасленную бумагу винтовки с привязанными поверх тесаками в ножнах и болтающимися на шнурках конвертиками, в которых находились пристрелочные паспорта. На самой верхней площадке две молоденькие и очень хорошенькие девушки в «моно» с приколотыми к груди значками КИМа, выдавали пачки кустарно отпечатанных брошюр сосредоточенным париям, судя по всему, только что надевшим темно-коричневое комиссарское обмундирование.
— Знаете, что это раздают? — проходя мимо, спросил Янов.— Вместе со мной на Арагонский фронт прибыл из Парижа немецкий писатель Людвиг Рейн. Не успел он и пяти дней провести в окопах с добровольцами из центурии Тельмана, как его затребовали в Мадрид. Так как он не только писатель, но и кадровый офицер германской императорской армии, то его, говорят, по совету Кольцова засадили за изготовление популярных инструкций по военному делу для испанских добровольцев. Вот эта книжечка и есть одно из последствий педагогической деятельности Ренна в переводе на кастильский...
В глубине темного коридора Янов постучался в закрытую дверь, не дожидаясь ответа, открыл ее и пропустил вперед Петрова и Белова. В обширном кабинете за письменным столом сидел полный человек с круглым лицом.
— Камарада Петров и камарада Белов, а перед вами камарада Луис[Псевдоним Викторио Кодовильи.],— представил Янов вошедших и хозяина кабинета.
— Я тебя где-то уже видел,— очень плохо выговаривая по-русски, обратился Луис к Белову.
— Мне нередко приходилось бывать в доме у Кутафьи,— быстро проговорил Белов.
— Passons[Не стоит говорить об этом (фр.).],— властно перебил Луис, перейдя на французский.— По анкетам ни один из вас испанского не знает,— он посмотрел в бумагу перед собой,— но Белов поймет по-французски, а Петрову пусть Янов переведет.
Хотя его звали не Луи, а Луисом, слова произносил он, как парижанин, и был предельно лаконичен и ясен, будто читал хорошо написанную речь. Из того, что Луис сказал, следовало, что еще до падения Толедо, то есть почти месяц назад, возникла идея развернуть партизанское движение в тылах мятежников и прежде всего в недавно захваченной Эстремадуре. По существу, в руках мятежников только города и лишь днем контролируемые главные шоссе. Надо также принять во внимание, что наступали там почти исключительно терсио, то есть иностранный легион и несколько таборов марокканцев, что должно было сильно задеть национальную гордость эстремадурских крестьян. Беспощадный же террор завоевателей вызывает не страх, а раскаленный народный гнев.
В одном Бадахосе, и только на арене для боя быков, расстреляно, заколото штыками и прирезано навахами свыше тысячи пятисот рабочих, ремесленников, мелких служащих и окрестных крестьян, оказавших вооруженное сопротивление, а то и просто состоящих в профсоюзах. Так что горючего материала там хватит, надо лишь поднести спичку. Такой спичкой и должны стать прибывающие в Испанию проверенные кадры. Практически вопрос сейчас лишь в том, как отнесутся к такому заданию товарищи Петров и Белов.
Белов слушал Луиса, устремив на него блестящие глаза, и только нервно потирал тыльную сторону кисти то одной, то другой руки. Петров же, не понимавший говорившего, опустив голову со свесившимся чубом, согласными кивками поддерживал быстрый шепот Янова.
Едва Луис закончил, как Белов на несколько затрудненном, но грамматически правильном французском ответил и за себя и за Петрова, что, будучи не первый год членами ВКП(б), а также состоя в Болгарской секции Коминтерна, оба они твердо знают его уставное положение, по которому каждый коммунист беспрекословно подчиняется решениям той партии, на территории каковой находится. Приехали же они в Испанию добровольно, и, следовательно, вопрос исчерпан.
Луис одобрительно качнул двумя своими подбородками, встал, протянул мягкую ладонь сначала Петрову, затем Белову, наконец, и Янову, что-то сказал тому по-испански, и все трое покинули кабинет.
— Поехали к товарищу, которому поручено все это предприятие,— объявил Янов.— Только сначала еще и одному знающему человеку зайдем посоветоваться.
— Кто этот Луис, ты его знаешь? — спросил Белова на лестнице Петров.
— Один из основателей аргентинской компартии. Он итальянец, но родители его перекочевали в Аргентину, когда он был ребенком. Последнее время в секретариате Коминтерна работал...
Минут через пятнадцать шестиместный их «линкольн» под непрерывные звонки трамваев и какофонию автомобильных гудков пробился сквозь откровенно аварийное движение в центре воюющей столицы и, обогнув протяженное мрачное здание, въехал во двор его мимо стоявших у ворот двух бойцов гуардиа де асальто, видимо знавших и машину и шофера. Остановился он у невзрачного входа с узкой дверью. Перед нею тоже стоял штурмовой гвардеец, держа прикладом к ноге винтовку с примкнутым тесаком. Отдавая Янову честь, небрежно взглянул на его документ, но долго и внимательно изучал удостоверения его спутников.
Сразу за второй, такой же узкой, но, как у сейфа, массивной стальной дверью висело обыкновенное солдатское одеяло. Янов отодвинул ого и придержал, давая пройти Петрову и Белову. За «портьерой» начиналась ведущая в глубокое подземелье бетонная лестница без перил. Похоже, что они были в подвале какого-то банка[Из-за полнейшей в первое время беззащитности города от фашистских бомбежек командный пункт генерала Миахи (глава Хунты обороны Мадрида) был устроен в подвале министерства финансов, где до мятежа хранился государственный золотой запас]. Потянулся пахнущий плесенью низкий коридор с подвешенными шагах в двадцати одна от другой еле тлеющими и голыми электрическими лампочками. От центрального прохода иногда вправо и влево отходили темные, как ночь, ответвления, куда без карманного фонарика нечего и соваться.
В конце коридора был поворот налево, и Янов свернул в него. Вскоре они очутились перед кое-как сколоченной дощатой перегородкой с вырезанным в нее входом. Он перекрывался подобием садовой калитки. Переступив через широкую доску, заменяющую порог, они попали в еще более тесный коридор, справа он был ограничен не доходящей до потолка стенкой из неотесанных досок, окрашенных, однако, ярко-зеленой краской. В стенке этой, метрах в пяти одна от другой, виднелись тоже дощатые двери, скрепленные наискосок бруском. По здесь каменный пол коридора был, как в гостинице, устлан ковровой дорожкой, в конце которой находился странно выглядевший тут лакированный ломберный столик, инкрустированный бронзой. На нем теснились два черных городских телефонных аппарата и один половой — в полированном ящике, а за телефонами сидела — еще меньше, чем лакированный стол, подходящая к убогой обстановке — прелестная блондинка в накинутом на плечи мужском осеннем пальто.
— Привет, Ляля! — поздоровался с ней Янов.
— Привет,— деловито, без тени кокетства, отвечала она.
— Мы вот с товарищами к Фаберу[Псевдоним советника Хаджи Мансурова.]. Он здесь?
— Ты совсем, Янов, оторвался от жизни,— упрекнула Ляля.— Или ты забыл, что сегодня решающая операция? Все там. Здесь одна я оставлена, да еще полковник Лоти[Помощпик В. Горева — Львович.], на случай, если понадобится связаться с министерио.
— Всем нам радоваться этому нужно,— ответил Янов.— Наконец-то начинает соблюдаться военная тайна. Ну зачем мне, спрашивается, об этой операции заранее знать, когда я в ней не участвую?.. Однако вот что, камарадас мисс, раз Лоти здесь, давайте сходим к нему...
Идя в обратном направлении, Янов вслух считал двери слева и постучался в третью.
— Сига[Входи (исп.).], — прозвучал по-испански сонный голос из-за перегородки.
В крохотном чуланчике, обклеенном веселыми в цветочек обоями, на казарменной железной койке лежал бледный человек в роговых очках. Увидев входящих, он сбросил прикрывавшее ого кожаное пальто и вскочил.
— Позвольте, товарищ Лоти, представить вам двух моих давних знакомых, присланных сюда из Большой деревни.
Кроме койки в комнатушке стояли некрашеный стол, гостиничная тумбочка у изголовья кровати, четыре видавшие виды венских стула. На тумбочке красовалась початая бутылка французского коньяка знаменитой марки и несколько рюмок. Лоти перебросил с одного из стульев на койку расстегнутую кобуру, из которой выглядывал «ТТ».
— Коньяку? — пожимая вошедшим руки, предложил он.
— Можно,— согласился Петров.
Белов взял одну из рюмок и обнаружил, что ею кто-то недавно пользовался.
— Далеко ходить для мытья. Коньяк же дезинфицирует,— успокоил его Лоти.— Так что не брезгуйте.
Он наполнил рюмки.
— Без этого долго здесь не протянешь,— заметил Лоти.— Сырость как в склепе. Простыни всегда влажные. В теории никто из нас здесь не живет, у каждого номер в гостинице. На практике же там только чемодан с вещами, но чаще раза в неделю ни один из нас к себе в номер не попадает, да и то — не выспаться, а чтобы белье сменить и, если горячая вода идет, душ принять. И днюем и ночуем здесь. Что поделаешь: война. Ну, давайте.
Все выпили не спеша.
— Раз вы ко мне, а не к Хаджи попали, или не к Фаберу, как он чаще именуется, а то его еще и Ксанти зовут, то я вам сразу все скажу. Партизанское движение в Остремадуре трудноосуществимо.
Янов при этих словах даже привстал, но сел опять, удивленно приподняв брови, а Петров и Белов быстро переглянулись.
— Да, да, трудноосуществимо,— повторил Лоти.— Слишком много тут трудностей, и первая из них, что сама Эстремадура — типично испанская историческая условность. По существу, это старинное общее название двух соседних, но очень различных провинций, с различными природными условиями и, что еще важнее, с разным населением, говорящим каждое на своем диалекте. Иностранные же добровольцы почти все из того же гнезда Димитрова, что и вы, и, понятно, не только местных диалектов не знают, но и на общепринятом кастильском «Мундо 0бреро» прочитать не могут. Много ли от них проку? Не ясно ли, что обосноваться и начать что-то делать в Эстремадуре смогут люди, отлично представляющие себе главные особенности этих районов, все склонности жителей их, да не вообще, а отдельно крестьян, отдельно ремесленников, отдельно рабочих и даже учителей начальных школ. Необходимо назубок усвоить и топографию местности, да не по карте, а собственными ножками протопав по пыльным сельским дорогам и по каменистым горным тропинкам. Надо помнить и где какая речка течет, и которую из них курица летом перейдет, а какую и цыпленок вброд одолеет. Не говоря уж о том, что лесов здесь почитай что нет, но зато у восставших генералов есть авиация, почему на открытом месте больше чем двоим в толпу собираться небезопасно. Короче, от уже отправленных групп больше недели ни слуху ни духу. Вы должны были попасть в третью.
Янов с откровенным сомнением смотрел на Лоти. Тот как бы в ответ на это продолжал:
— Только не вообразите, пожалуйста, что я вселяю в вас пессимизм перед отправкой на опасное задание. Просто мне известно, что вас на него уже не отправят. Все дело в том, что представители французской, итальянской и польской компартий окончательно договорились с правительством о разрешении начать создание боевых единиц из прибывающих иностранных добровольцев на условии, что каждая будет представлять все партийные и профсоюзные организации, входящие в Народный фронт. На этом основании наш военный атташе приказал Хаджи всех товарищей, являющихся в его распоряжение, направлять в город Альбасете, на базу формирования интернациональных соединений. Новость эта до вас, другарь Янов, очевидно, еще не успела дойти.
Петров и Белов опять переглянулись, но на этот раз заметно жизнерадостнее.
— Единственно, кого Хаджи имеет право оставлять у себя, это специалистов подрывного дела. Думаю, вы к ним не принадлежите. Вот вы, судя по возрасту, должно быть, обладаете определенной военной квалификацией? — обратился Лоти к Петрову.
— Этой весной закончил академию имени Фрунзе и аттестован полковником запаса Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
— Ого! А вы?