Он, кажется, слегка пьян, подумал Мэтью. Выпил для храбрости.
– Да. Для нее здесь не хватает места. Придется, наверное, часть отдать в музей.
– То есть пока не отыщется более обширный дом?
– В общем-то… э-э… требуются специальные стеллажи… в домашних условиях нет того эффекта… вот в чем проблема… я ведь раньше не собирал всю коллекцию в одном месте…
– А как же там обходился?
– Там я рассовывал по разным местам и продолжал покупать новые экземпляры.
– Прямо какая-то страсть вроде алкоголизма?
– Возможно.
– У каждого свои вредные привычки. Но как-то глупо быть владельцем и отдавать в музей, тебе не кажется?
Остин неожиданно взял одну из ваз и, нахмурившись, стал рассматривать. Мэтью невольно подался вперед и отнял сокровище.
Секунду они смотрели друг на друга. Потом Остин рассмеялся.
– Не сердись, – произнес Мэтью. – Хочешь выпить?
– От этого никогда не отказываюсь. Виски, спасибо. Чистое. А ты? Смотри-ка, а ты на старости лет стал похож на отца. Если бы этот господин не был таким заядлым трезвенником, я мог бы… мог бы… разреши, я сяду?
– Я не против выпивки, – возразил Мэтью, – только еще рановато. Рад тебя видеть, Остин.
– Рад?
– Да. И ты это знаешь.
– С чего бы это? А, нет, знаю. Видя меня, ты можешь радоваться, что у тебя совсем другая жизнь.
– Не только поэтому.
Остин снова рассмеялся:
– Не только поэтому. Прекрасно. Ты дипломат. Ну ладно, ты меня хотел видеть, и я пришел.
Он погрузился в кресло, перебросив ноги через поручень. Мэтью украдкой придвинулся поближе к своим вазам.
– Значит, ты все же набрался храбрости и пришел на меня полюбоваться?
– Нет. Ты же не картина, писанная маслом, как сказала бы моя подружка Митци. Кстати, ты знаешь, кто такая Митци? Ах да, вы уже познакомились. Этакая гигантская кариатида с душой голубки. Не любовница, сразу замечу.
– Я так и думал.
– Наплевать, что ты там думал. Я пришел потому… зачем же я пришел… затем, что ты меня позвал; и сейчас, когда наш отец почиет на лоне Авраама, ты становишься главой семьи, если она существует.
Мэтью теперь чувствовал себя спокойней. Остин опрокинул пару рюмочек, и это кстати. Небольшое сумасшествие – как раз то, что нужно. Эта встреча не должна пройти впустую, как случилось с Мэвис.
– В таком случае позволь мне как главе семьи спросить: ты уже нашел работу?
– Нет, еще не нашел, и раз уж зашла речь об этом, то у меня нет ни гроша. Ты можешь мне одолжить?
За этим он и пришел, понял Мэтью. Ну конечно, за чем бы еще? Разочарованный, раздосадованный, он все же не хотел отпускать Остина, пока не… что? Что тут можно сделать, чего добиться? До чего же все складывается не так, как он думал перед возвращением. Что-то угасло, какой-то чистый огонь. Дать, что ли, ему денег, и пусть идет с Богом? Надо быть проще. «А я хочу быть сложнее, – тут же возразил внутренний голос, – не Остин хочет, а я».
– Могу одолжить. Чековая книжка… сейчас… где-то задевалась.
И начал рыться в ящике стола.
– Ты меня, вижу, презираешь?
– Нисколько, – все еще роясь, ответил Мэтью. О, нашел! Теперь надо выписать чек, значит, Остин еще какое-то время здесь побудет. Он присел на стул. – Остин, ну давай же наконец прекратим эту вражду.
– Да?
– Ну давай простим друг другу… ты прости меня.
– Нет.
– Попытайся… Ты же только что сказал, я старый…
– Тебя это задело?
– Да, я старый, и ты тоже не юноша. И мы не случайные люди друг для друга, мы часть друг друга. И пока будет длиться вражда, мы с тобой будем впитывать яд. Неужели ты не чувствуешь в себе этого яда?
– Чувствую, – ответил Остин. – Но излечить это можно только одним способом. И это никак не прощение. Вообще пора выбросить на помойку этот церковный язык. Никакого прощения не существует. Это религиозный миф. Ты сам это знаешь, поскольку мнишь себя знатоком религии.
Остин сменил позу на менее вызывающую: он сел, слегка наклонившись вперед, пристально глядя на брата. Мэтью наклонился ему навстречу. Как шахматисты за партией, мелькнула мысль. На дворе ирландец таскал по лужайке газонокосилку.
– Слова не имеют значения, – сказал Мэтью, – существуют движения души, прекращающие раздор, позволяющие любви и состраданию…
– Я не нуждаюсь в твоем сострадании.
– Я имел в виду твое.
– Мое – к тебе? Сэр Мэтью, я сейчас лопну от смеха.
– Я знаю, ты считаешь меня счастливчиком, но это заблуждение. У каждого есть тайные раны, есть неудачи и унижения, которые доставляют боль. Я стремлюсь… я нуждаюсь в мире с тобой. Как между нами все это завязалось – один Бог знает… во всяком случае, только Бог, если он существует… почему это все так сложно, так глубоко и настолько неразрешимо для нас с тобой. Но не будем спрашивать: как это все завязалось? Нам этого знать не надо. Потому что на самом деле узел развязывается каким-то невероятно простым способом. В мире еще хватит доброй воли, чтобы это сделать.
– Мне неизвестно, сколько в мире доброй воли. И почему ты вообразил, что я хочу с тобой помириться? Почему мир с тобой должен стать целью моей жизни? Попробуй достигнуть примирения без меня, и это станет твоим триумфом. Если уж на то пошло, моя воля будет тебе только помехой.
– Твоя воля будет препятствовать этому всегда… на этот счет я не сомневаюсь. Но какой в этом смысл? Ведь из-за этого ты и сам страдаешь, разве не так?
После небольшой паузы Остин произнес негромко: