— Ну и просватал, ну и отдаю! А тебе-то что до этого? — запальчиво крикнул войт, ударяя палкой по снегу.
— Смилуйтесь, пане войте, — поклонился Мартын в землю, — вы же еще покойному отцу моему обещали детей соединить… Вспомните старое…
— Старое, старое!! — продолжал горячиться войт все больше и больше. — Теперь старое никому не нужно… Новое идет… Да когда б ты сам старое помнил, не смел бы ты такие речи среди улицы говорить!
— Сам знаю, простите, пане войте! — снял Мартын шапку и поклонился снова до земли. — Да и терпеть было несила, хотелось самому узнать… Пане войте! — снова заговорил он. — Что вы делаете?! Подумайте… сердце-то у вас доброе! За кого вы отдаете дочку?! Да разве ее Ходыка так, как и, жалеть будет? Да разве он будет сыном для вас? Новые пни люди, пане войте, с новыми звычаями, а уж о звычаях ихних все мисто знает. Вам ли родниться с ним?
— Молчи, блазень!! Что это ты войта учить вздумал? Или ты обучался таким звычаям в чужой стороне?! Сам знаю, что мне делать! Сам знаю, за кого свою дочку отдавать… — стучал старик по снегу палкой, и голос его звучал как-то слишком раздраженно, слишком резко.
— А, так вы хотите свою единую дочку со света сжить? — крикнул уже запальчиво и Мартын, подступая к войту. — Так не пойдет же она за него, утопится, а не пойдет!
— Не пойдет? — переспросил войт, и лицо его все побагровело, а в глазах вспыхнул тот огонек, который ясно показывал, что войта теперь уже ничто не согнет. — А я тебе говорю, что идет, — произнес он медленно, отчеканивая каждое слово, — идет с радостью.
— С радостью идет? — переспросил Мартын, отступая и как бы не понимая услышанных слов.
— С радостью, с радостью! — повторил настойчиво войт, стуча палкой и проходя мимо ошеломленного Мартына. — Земли не слышит под собой!
На другое утро уже по всему городу бежала и страшная, и неслыханная новость, что червоный дьявол, влетевший вчера в город, добивался ночью в дом войта.
— Подлетел, расправивши красные крылья, да так и опустился у окна, — рассказывала бабуся столпившимся вокруг нее женщинам. — Мы уже с Галей начали все молитвы читать, страстные свечи у образов зажгли, окропили окна и двери святой водой — так он и пропал, так и пропал, — повторяла она, разводя руками, а соседки кивали с ужасом головами, — словно сквозь землю ушел или тучей поднялся!
На Житнем торгу, и на ратушной площади, и у Мийской брамы, и даже на Вышнем замке только и говорили, что об этом странном происшествии. Притом редакции рассказа делились на две версии: одни утверждали, что дьявол в огненном столбе провалился сквозь землю, другие же спорили, что полетел огненной тучей над землей. Настроение было тревожное… Ждали всяких бедствий: голода, наводнения или нашествия татар…
Один только войт знал более или менее, кто был тот червоный дьявол, добивавшийся с вечера в его дом. Но после вчерашней встречи он все время молчал, угрюмо уставившись в угол и подперши голову рукой. Короткая люлька войта то и дело гасла; видно, думы его были очень глубоки… Однако войт не решался оставить дом, опасаясь, как бы червоный дьявол не постучался к нему и среди бела дня.
Уже Галя с наймичкой подоила коров и, закончив дневные труды по хозяйству, присела отдохнуть и помечтать в сумерках, когда дверь в горничку Гали весело скрипнула и в комнату вбежала Богдана.
— Здравствуй, сестричка, опять пригорюнилась? — заговорила она быстро и громко, подбегая к Гале, которая сидела, подперши голову, у маленького окна. — Я тебе новость несу хорошую, веселую!
— Какую, какую? — встрепенулась Галя, подымаясь навстречу подруге, и все ее печальное личико вдруг оживилось при словах Богданы.
— Мартын Славута приехал! — выпалила Богдана разом, останавливаясь перед ней.
— При… приехал… — захлебнулась Галя, вся кровь отхлынула у ней от лица, ноги задрожали, и, будучи не в силах стоять, Галя опустилась на табурет.
— Чего ж ты? Чего испугалась? — затараторила Богдана, теребя Галю со всех сторон. — Разве не рада? А?
— Рада, рада, сестричка! — вскрикнула Галя, бросаясь Богдане на шею и чувствуя, как горячая краска заливает ей всю шею, все лицо. — Так рада, так рада, серденько, что и сказать не могу, — повторяла она, прижимаясь к Богдане. — Когда б ты знала, как я ждала его, как молилась, — но тут губы у Гали задрожали неожиданно, захлопали как-то растерянно, быстро ресницы, и вдруг крупные-крупные слезы покатились одна за другою из глаз.
— Чего ж ты плачешь, чего плачешь, дурашечка? — целовала Богдана темноволосую головку, припавшую к ее пышному плечу, но на лице ее, полном и красивом, которого теперь не могла видеть Галя, отразилось крайне неприязненное, завистливое чувство.
— От счастья, от радости, Богдана, — подняла на нее Галя свои счастливые, полные слез глаза. — Горе мое несчастное! Я ведь на бога роптала, думала, что Мартын и забыл меня… Глупая… Глупая… — улыбнулась она счастливой сияющей улыбкой и прибавила, тихо вздохнувши — Думала, что он полюбил другую…
— А ты уверена в том, что нет? — спросила ее Богдана с какой-то недоброй, странной улыбкой.
— Прежде думала, что да, — улыбалась Галя, обвивая руками шею подруги, — а теперь уверена, уверена в том, что он не забыл меня! — вскрикнула она с жаром, отклоняя свое лицо от подруги и глядя на нее горящими восторгом глазами. — Когда б ты знала, Богданочка, как я ждала его, как молилась… как бога просила… — снова говорила она поспешно, как бы стараясь опередить свои слова. — Думала, что он уже застанет меня с белой головой, только нет, нет! Умерла б, а не пошла б за Ходыку! Господи, Богдана, скажи мне, — улыбнулась она, опуская руки на плечи подруги и забрасывая головку назад, — скажи мне, все ли закоханные дивчата таки дурни?
Но, не получивши от Богданы ответа и не замечая впечатления, произведенного ее словами на Богдану, Галя продолжала с новым приливом восторга:
— Ах, да я и не спрашиваю тебя главного: когда он приехал? Откуда ты узнала о нем?
— Вчера вечером, а пришел он сегодня к нам сам.
— К вам? — протянула Галя, устремляя на нее изумленные глаза. — Почему же он к нам не пришел?
— Не знаю… — ответила Богдана как-то неопределенно и отвела в сторону глаза.
— Ах да, — вспомнила Галя, кивая головой, — верно, узнал о нашем горе, да и не хотел так сразу попасться отцу на глаза. А ты ж говорила ему о моем несчастье?
— Говорила.
— Что ж он? — сжала Галя руки Богдане.
— Ничего, — ответила Богдана тем же странным, ничего не выражающим голосом.
Но Галя улыбнулась про себя: конечно, он ей не скажет ничего, она ведь знает своего Мартына, знает, какое у него гордое, зухвалое сердце.
— Богдана, голубочка, родненькая! — защебетала она, заглядывая подруге в глаза. — У меня к тебе просьба: зробы ласку, моя рыбочка, пошли кого переказать ему, что я измучилась, дожидаясь его, что не люблю Ходыку, что замуж за него не пойду, что если не за Мартына, так хоть под лед воду пить.
По лицу Богданы пробежала какая-то сомнительная улыбка.
— Хорошо, хорошо, голубочка, я ему все расскажу.
— Ну вот, вот! — вскрикнула Галочка, звонко целуя подругу. — А завтра на цеховом празднике, может, удастся хоть словом перекинуться. Ты скажи ему, мое солнышко, что пусть делает, что знает: я рада за ним и на край света пойти!
Еще ленивое зимнее солнце не успело подняться из-за гор киевских, а Галочка поднялась уже со своей мягкой постели. Поспешно вытащила она из-под подушек свое дорогое сокровище — венецийское зеркальце и, поставив его на столе, начала свой туалет. Сегодня Галя хотела одеться так хорошо, как только могла. Господи! Да ведь уже больше года, как он не видел ее! Надо же, чтобы он увидел, что и в Киеве могут одеться не хуже краковских красунь! «Радость моя, счастье мое, сокол мой ясный, голубь мой сизый», — шептала Галя, вынимая один за другим из большой скрыни, расписанной по зеленому полю разноцветными цветами, и свои, и материнские, и бабкины наряды. Она разложила на кровати целый ряд самых ярких саетных, аксамитных и златоглавовых жупанов, байбараков и спенсеров. Долго стояла перед ними Галя в недоумении, подперши щечку рукой, не зная, на чем остановить свой выбор. Наконец выбор был решен. Опоясавши свой тоненький стан шелковой, затканной золотом плахтой и оправивши шитый золотом подол, Галя надела нежно-голубую шелковую попередницу, темно-красный бархатный спенсер, зашнурованный спереди золочеными шнурочками, и нежно-розовый адамашковый байбарак, густо опушенный соболем.
Галя осмотрела себя, насколько было возможно, и осталась довольна своим костюмом. Теперь начиналась самая важная часть туалета. Галя придвинула табурет к столу и открыла дорогую штучную шкатулочку, также купленную отцом у иноземных купцов. Одну за другой вынула Галя нити перл урианских, венецианских, розовых кораллов, гранат и туркуса бирюзы. Когда ее тоненькая шейка вся обвилась в несколько раз драгоценным монистом, Галя повесила посредине еще большой золотой дукач, а в розовые ушки вдела длинные тяжелые серьги с жемчужными подвесками. Взглянувши в зеркало, Галя не могла не улыбнуться тому милому изображению, которое отразилось в нем. Оставалось надеть только головной убор. Галя вынула из шкатулки черную бархатную повязку в виде диадемы, вышитую всю золотом и бриллиантами. Галя взглянула еще раз в зеркало; все ее продолговатое личико с пушистыми волосами казалось в этой драгоценной раме еще миниатюрнее, еще миловиднее. Довольная улыбка пробежала у ней по лицу, и в глубине, в самой глубине сердца Гали шевельнулась одна тайная мысль: ну, если же у него только не каменное сердце, не может он не сознаться, что и в Кракове таких девчат поискать. Но тут же Галочка устыдилась своей мыс ли и, вся зардевшись, сунула зеркальце под подушку и уселась у окна поджидать отца.
Никогда, кажется, не мешкался так войт, как в этот день! Наконец появился на пороге и он в длинном коричневом аксамитном кафтане и в бобровой шапке на седой голове.
Когда Галя шла с отцом по улицам, мийские местные кумушки, кланяясь войту, шептали друг другу: «Ай да красуня ж войтова дочка! Жаль, что Ходыке достанется такой крам!»
И от этого одобрительного шепота угрюмое лицо пана войта светлело, добрая улыбка появлялась под длинными седыми усами, и важный пан войт киевский приветливо кланялся на поклоны встречных горожан.
Между тем по направлению к церкви Стретения господня, братской церкви цеха золотарей, стремилась уже по улицам киевским самая пестрая и нарядная толпа. Горожанки, разодетые в свои едвабные и аксамитные байбараки с меховой опушкой, старшие с головами, повязанными длинными белыми шелковыми вуалями,[21] шли с достоинством и спокойно; молодые в черных бархатных повязках едва сдерживали свои улыбки и веселые речи, зато их карие глазки так и стреляли по сторонам. Почтенные горожане в длинных темных кафтанах и меховых шапках выступали около своих жен степенно и важно, а вечно неугомонная молодежь шла среди улицы веселой толпой, то подкручивая усы, то отпуская более или менее остроумные замечания на счет горожан. Солнце светило ярко и ласково. Со всех крыш быстро и весело капала вода. Воробьи и снегири звон ко чирикали кругом.
Богатая церковь цеховых братчиков была полна уже и самих цеховых, и других приглашенных почетных гостей, когда войт вступил в нее со своей дочкой. При виде пана войта все присутствующие почтительно расступились и пропустили их вперед. Войт занял свое место на клиросе среди самых почетных цехмейстров, а Галя отошла к левой стороне, в так называемый бабинец, где стояли все женщины. Впереди всех у самой решетки, важно выступивши вперед, стояла поважная Духна Кошколдовна, дочь покойного войта, мать Богданы; она тяжело дышала, изнемогая от жары и от тяжести драгоценных мехов, надетых на нее. С ее полного, крупного немолодого лица, теперь принявшего сине-багровый оттенок, катился крупный пот; она то и дело вытирала лицо шитым платочком, выставляя всем на вид свою пухлую белую руку, унизанную бесконечным множеством драгоценных перстней. Байбарак Богданы был такого яркого красного цвета, что красные круги мелькали в глазах каждого, кто взглядывал на него. При виде Гали Богдана весело закивала ей головой и, отступивши, дала место подле себя. С одного взгляда заметила Галя, что и подруга употребила все старание, чтобы выглядеть сегодня получше. Но, несмотря на церковную службу, на всю строгость и торжественность дня, Галя не могла удержаться, чтобы не оглянуться в ту сторону церкви, где стояли мужчины, и взгляд ее сразу встретился с ним. Вся вспыхнула от радости Галочка. А он стоял такой статный и красивый, не спуская с нее глаз… Но, к удивлению своему, Галя заметила, что лицо Мартына было недовольно и глаза глядели мрачно…
«Голубь мой родненький! — подумала Галя. — Верно, сердится на батька и не знает, что я его все равно не послушаю, а за своим Мартыном и босиком пойду!» Галя хотела было еще раз оглянуться на Мартына, но, встретивши сердитый взгляд войта, потупила глаза и начала радостно, быстро шептать молитвы.
— Богдана, — проговорила она потом чуть слышно, не поворачиваясь к подруге, — ты пересказала все Мартыну?
— Все, все! — улыбнулась Богдана.
— Ах, голубка моя, когда б ты знала, какая я счастливая! — сжала Галя ее руку. — Что ж он сказал тебе, что?!