Дети скучают в городе.
Кирик сидит на тумбе бульвара Профсоюзов и жалуется малышам:
- Голова болит и ноги слабенькие.
- А ты проси тятьку отпустить тебя на родину.
- Какую родину?
- Да ну, дурак, в деревню, в село.
- Никакого села я не знаю, - возмущается Кирик, - про что ты говоришь? Дядя Андрей ездил к родным, а я не ездил.
- Кто, дядя Андрей?..
- Мамочкин муж... как его?.. отчим.
- А-а... - мальчишка задумался, а вихлявая девчонка посоветовала:
- Ты с мамкой поезжай к евоным родным.
- Мы-то, к ним?.. - засмеялся Кирик. - Мамочка не поедет.
- Они разругамшись?
- Нет, что ты!..
- Так почему же?..
Кирик задумался. Почему бы, в самом деле, не поехать? Вспомнился дядя Николай, машинист, евший с ножа, маме он не понравился... Нет, в деревню им не поехать.
- Мама не любит деревенских.
- Ишь ты, Кирка. Форсишь! Чего форсишь? Гвоздев рабочий.
Кирик вспыхнул, сам не зная почему, и топнул ножонкой:
- Я не Гвоздев, я - Алакаев, мамочка была папиной женой, папа офицер, только он умер.
- Ффью! - свистнул мальчишка. - То-то у тебя нос воробьиный. Истончали вы, офицеры!..
Кирик нахохлился, как птичка, и пошел прочь. Девочка побежала следом.
- Не сердись, Кирка, - зашептала. - Петька от зависти. У-у жигаль!.. Ему жаль, что Гвоздев пайки заграбастывает.
Кирик молчал. Она стала еще угодливее:
- Ты добренький, Кирка, принеси мне воблинку, одну воблинку, сегодня вечером, я никому не скажу.
- Принесу.
- Тебе мамка не даст, так ты утащи.
Кирик думал ответить, что таскать нехорошо, но не хотелось показаться жадным... Он добренький, для доброго дела можно и утащить разочек.
- Принесу, ладно.
В кухне поспевал скромный обед. Кирик следил за ножом в маминой руке, втайне негодовал на тонкие ломтики сала.
- Мама, ты Алакаева? - спросил внезапно.
- Нет, Кикочка, ты же знаешь...
- Так ты называешься Гвоздева?
- Конечно.
- А почему мы в деревню не поедем?
- Ай да Кика! - сказал Андрей. - Ты - Гвоздева, поезжай в деревню.
- Откуда ты явился, мальчишка? - вспыхнула мать.
- С бульвара. Петька сказал, что у меня нос воробьиный, потому что папа был офицером.
- Сколько раз я говорила, не ходить на бульвар!
- Ну, уж оставь, пожалуйста, Птиченька, - вмешался Андрей. - Слушай, Кика. Покажи-ка свой нос воробьиный.
- И совсем не воробьиный, а мой собственный.
- Верно, малыш. Нет никаких носов, кроме человеческих. И люди все одинаковые, что рабочий, офицер, крестьянин, если они все трудятся и не вредят друг другу. Твоя мама была папина, Алакаева, а теперь Гвоздева, папа твой работал - (так, жена?) - и я работаю, носы от честной работы не меняются.
Кирик уловил на материнском лице пренебрежение.
- А у папы был... мундир... - нерешительно протянул он.
- А у меня куртка! - засмеялся Андрей. - Вот и вся разница. Папа твой умер, не надо часто мертвых поминать.
- Ну, вот еще... - возразил Кирик сквозь большой кус хлеба. - Перед сном я молюсь за нас всех, а потом за папу.
Вилка Андрея заколебалась в воздухе, лицо Птиченьки порозовело.
- Неужели, Катя, ты молишься с ним?
- Он привык... Не отучать же!..