Йен
Настроение начинает неизбежно меняться, чем ближе подъезжаю к зданию суда. От Оливера я знаю, что Нильсон в последнее время не в себе. Разговоры в одиночной камере, агрессивное поведение, попытка покалечиться. Вставал вопрос о его психическом здоровье, однако ни один из диагнозов не подтвердился.
По пути звонит Тоб и мы договариваемся встретиться вечером в головном офисе, обсудить дальнейшие шаги по внешней политике компании. Это ненадолго отвлекает. Заканчиваю разговор, когда подъезжаю к зданию. Парковка забита. Суд будет открытый, потому что дело громкое. О нем уже знают многие СМИ, общественность следит за процессом и ждет публичной порки. И сегодня она состоится.
Надеваю солнечные очки и выхожу из машины. Поднимаюсь в здание, по пути отказывая в комментариях троим журналистам. Мое имя и без того мелькало в СМИ, поскольку фигурирую как пострадавшая сторона. Что-то дополнительно комментировать нет желания. Не стремлюсь к такой славе. Да и в принципе не стремлюсь.
В зале стоит гул и тоже присутствуют журналисты. Узнаю и нескольких бывших коллег Эстер. Странно, что не сложили дважды два и не поняли, что Эс в этом замешана. Да и в целом удивительно, что еще никто не узнал, кто эта загадочная пострадавшая девушка. Впрочем, для нас это только плюс.
Здороваюсь с адвокатом и несколькими знакомыми и сажусь так, чтобы было видно обвиняемого. Да, я хочу увидеть лицо Нильсона, когда ему объявят приговор.
В кармане вибрирует телефон. Тянусь и читаю сообщение от Эстер.
«Что думаешь по поводу черной посуды? Хочу такую в нашу квартиру». Следом прилетает фото.
Обустраивается. Невольно расплываюсь в улыбке, разглядывая черные тарелки. Мне по большому счету все равно черная, белая или прозрачная посуда. Пусть берет любую, если нравится.
«Красиво, давай купим», — отправляю в ответ и блокирую телефон.
Справа от меня начинается шум, вспышки камер и перешептывания. Через пару секунд становится ясна причина. Нильсона вводят в наручниках и тюремной форме. Он бросает злые взгляды на фотографов, закрывается от журналистов и одергивает плечо, когда конвоир пытается его усадить на скамью, на всех смотрит исподлобья. Его адвокат сидит рядом и не спеша перекладывает бумаги.
На самом деле защитник Кристиана — чистая формальность и не сильно старается выбить для него условия полояльнее. Все в зале понимают тщетность этих попыток. Хотя не исключено, что попросит для него срок поменьше.
Кристиану грозит сесть на двадцать пять лет. Столько для него попросило обвинение. Но моими стараниями сегодня вскроются дополнительные подробности о его махинациях с одной из продуктовых сетей города и срок увеличится до тридцати. Ради этого момента я здесь.
Удивительно, скольких людей он умудрился подставить за короткое время. Его бы старания да в мирное русло. Смотрю на часы в зале. Почти полдень, скоро начнем.
— Жалко парнишку, совсем молодой, — слышу сзади женский голос.
Жалость, это последнее, что я к нему испытываю, хочу ей ответить, но подруга дамы меня опережает:
— Из-за этого подлеца девчонка чуть не погибла и много людей обманутых. Нечего его жалеть. Пусть сидит.
Откашливаюсь и отворачиваюсь. Не понимаю этой темы всепрощения и тем более жалости. И вряд ли когда-то пойму.
Ровно в двенадцать появляется судья и приступает к делу. Дальше все по протоколу. Нильсону зачитывают обвинение, адвокат просит слово, перечисляет все пункты, приводя доказательства. И как вишенка на торте добавляет в конце:
— Господин судья, нам стали известны дополнительные факты о деятельности обвиняемого, о которых я считаю должным сообщить. А именно: нам стало доподлинно известно, что господин Нильсон помимо ранее озвученных эпизодов махинаций, также имеет отношение к поставке некачественных товаров одной из продуктовых сетей города.
Всю эту информацию я знаю. Знаю, что поставлялось, в каких объемах и куда, поэтому слежу не за речью адвоката, как большинство присутствующих в зале, а за Нильсоном.
Сначала его лицо бледнеет, а зрачки сужаются от испуга. Не ожидал, что еще и эта подробность вскроется. Но точно знает, что это увеличит срок.
— В связи с озвученным, — заканчивает свою речь адвокат, — прошу для обвиняемого тридцать лет заключения в колонии строго режима.
Мы пересекаемся с Нильсоном взглядами. Хочу, чтобы он понимал, кто помог продлить его срок. И он понимает. Дальше я вижу, как напрягаются вены на его шее, как сжимаются губы и расширяются ноздри. Вот-вот и кинулся бы на меня. Но не сможет.
Вижу, как адвокат Нильсона вздыхает и просит время на ознакомление с документами. Вот к нему я, пожалуй, испытываю сожаление. Он наверняка рассчитывал, что сегодня все закончится, но вынужден и дальше изучать новые иски.
Щелкают вспышки камер, начинается гул, суд объявляет перерыв.
Чувствую удовлетворение внутри. Поделом, ублюдок. Дальше не остаюсь, выхожу из зала. Знаю, что судья примет сторону обвинения. Это только отсрочка. Я получил, что хотел и делать мне здесь больше нечего.