- Тридцать две тысячи восемьсот сорок рублей пятьдесят копеек.
- Н-да, - сказал Гаврилов из своего угла, - капитал хороший. Только бы бог помог.
- Дай-то господи! Капитал отличный. Вот бы Марфа моя Степановна обрадовалась!
- Н-да. Возымели бы мы с тобой хорошую копеечку...
Сильным сопением Пушных напомнил собеседникам о своем существовании.
- Ишь, сопит свинья! - с презрением сказал Чепурников. - А ведь и ему придется дать.
И через полминуты он добавил с закипающею досадой:
- Спрашивается: с какой стати?
Опять тишина.
- Гаврилов, а Гаврилов!
- Что?
- А вы верно знаете, сколько с ним золота?
- Верно. По этому самому расчету они уж и раздуванили в тайге. Черкес с Мандрыковым за себя весь песок взяли!
- Гм... Жалко!
- Что тебе жалко?
- Маловато выходит.
- Что так?
- Да так, не хватает мне мало-мало по моим расчетам. Еще бы мне тысячки хоть три, я бы на Горе у вдовы у Мятусовой домик купил. Славный домик, с огородом и с мензелинчиком. А теперь придется у Степанова купить. Тоже домик ничего, а нет того виду... Тот на господскую ногу... Я ведь службу-то брошу...
- Бросишь?
- Ну ее! С капиталом какая надобность? Теперь я перед каждым офицером тянусь, а тогда он у меня, офицер, на чашку кофею будет зван. Так ай нет?
- Пустое! - сказал писарь решительно.
- Как пустое?
- Так, суета, честолюбие одно, - подтвердил Гаврилов философски. Думаешь, хорошо: станешь ты по этой причине форсить, нос кверху драть? Нет, брат, хорошего тут мало...
Я насторожил уши. Писарь говорил тихо, и голос у него мне показался чрезвычайно приятным. Я устал от холодного, угрюмого пути и от этих жестких, наивно-грабительских разговоров. Мне показалось, что я наконец услышу человеческое слово. Мне вспомнились большие глаза Гаврилова, и в их выражении теперь чудилась мне человеческая мечта о счастии...
- Вот ты как разговариваешь, - сказал несколько озадаченный Чепурников. - Ну, а ты что станешь делать?
- Я?.. Мне бы привел господь, я бы женился.
- А ты разве неженатый?
Гаврилов сделал на своей постели нетерпеливое движение.
- Ты знаешь ли, - спросил он резко, - почем в нашей стороне пул хлеба?
- Пожалуй, не рупь ли с полтиной...
- То-то. Так неужто же при наших достатках жениться?
- А ты бы другого места поискал.
- Бывал и в других местах. Не фартит. На приисках служил и спирт нашивал... Только и нажил что ломоту в ногах. Нет, по нашему месту надо совсем бессовестному человеку быть, тогда станешь богат...
- А невеста есть?
Гаврилов молчал. Слабый огонек его цигарки как-то задумчиво вспыхивал и угасал за перегородкой. Писарь курил и мечтал.
- Поглядываю тут на одну. Да что! Я беден, она и того беднее. Так и не говорил ей ни разу... Другое бы дело, кабы бог помог... Уехали бы мы с ней из этого гиблого места, зажили бы себе тихонько, свое бы дельце завели.
- Какое бы ты дело стал заводить?
- Я-то?
- Да.
Опять Гаврилов замолчал, как будто не решаясь посвятить Чепурникова во святая святых своих мечтаний.
- Кабак в своем месте открыл бы, - сказал он. - Чего лучше? Спокой!.. А народ у нас к вину наваженный...
III
Огонь в печке угасал. Как это часто случается после сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет снегом в окна.
Вдруг с одним из этих порывов до меня долетел слабый звон колокольчика. Звук этот чуть коснулся слуха и тотчас же потонул в шипении метели. Но через минуту он повторился, опять исчез и потом зазвенел яснее, дольше, с короткими перерывами. Чуткий Гаврилов поднялся за перегородкой, зажег свечу и кинул несколько поленьев в печку.
- Ох-хо-хо! - зевнул он и перекрестил при этом рот. - Господи-владыко, царица моя небесная!.. Кого еще бог дает, уж не почтмейстер ли? Едет что-то шибко... Простого пассажира этак не повезут...
Дверь отворилась. Староста в дохе и теплой шапке появился на пороге с ручным фонарем.
- Проезжающий, Степан Гаврилович! Слышите, что ль?
- Слышу. Пожалуй, не почтмейстер ли из Киренска. Торопи ямщиков на всякий случай. Чтоб без задержки.
- Выкатили. Лошадей хомутают.