Мура металась по комнате, не зажигая света. Ледяными пальцами сжимала то горло, то лицо. Прижималась лбом к ледяной печке и тогда видела:
...Гнусный свет газа... Картошин сидит, - красный, взволнованный... На коленях у него - женщина в черном модном корсете. Волосы взбиты, шея в жилах, нос - туфлей, в пудре... Оба хохочут, курят, целуются...
Мура стонала, металась, прижималась лбом к зеленым изразцам печки и слышала...
Картошин. Ты чудная, ты моя мечта, целуй меня, целуй...
Она (хохочет). Ужасно приятный мужчина...
Он. А вот у меня дома так - драная кошка.
Она. Жена твоя? Ха-ха-ха. Почему она драная кошка?!
Он. Нервная, волосы висят. Никакого влечения. Не женщина, а понедельник...
Она. Какая она странная. Как я ее жалею... Хи-хи...
Он. Давай над ней смеяться. Хо-хо-хо, она думает, я за папиросами пошел. Ха-ха-ха...
(Целуются, смеются, она гордится красотой, бельем, он - красный, счастливый - обещает ей книгу с надписью.)
Она. Твоя жена бумазейное белье носит, конечно?
Он. Бумазейное. Ху-ху-ху.
Она. Чулки сваливаются?
Он. Английскими булавками прикалывает. Хм-хм-хм.
Она. Из корсета кости торчат? Рубашка желтая?
Он. У, ты, моя радость, счастье!
Она. А ты жену брось, брось, брось...
Мура кидалась на кровать, ничком. Кусала подушку. Кабы дома быть, в России, - в прислуги бы пошла. А здесь - некуда, никому не нужна, все чужие, каменные. Мечись по комнатешке. Весь твой мир - кровать, печка, диван, стол... За окном - ночь, дождь, немцы.
Мура соскочила с кровати, вплотную придвинулась к зеркалу, всасывалась в свое отражение и не видела ничего, как слепая.
ВТОРАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
В это время Картошин и Адольф Задер сидели у "Траубе", ели шницель по-гамбургски и пили мозельское вино. Адольф Задер говорил:
- Уж если я поведу, - будьте спокойны: напою и накормлю. Я кутил во всех городах Европы.
- Я сразу понял, Адольф Адольфович, когда увидел вас за обедом, - вот, думаю, человек, который умеет жить...
- Живем, хлеб жуем, как говорится. Вы слышали, что я рассказывал этим двум дурам? Оставьте. Я взглянул на роскошные плечи Сони Зайцевой, и мне точно кто-то сразу продиктовал мою биографию. Эти плечи нужно целовать! Чего она ждет, о чем думает ее мамаша? Чокнемся. Я не художник. Я родился в Новороссийске, в семье известного хлеботорговца - вы, наверно, слыхали: знаменитый Чуркин. Я его приемный сын. Это была такая любовь ко мне со стороны хлеботорговца, что вы никогда не поверите. Он говорил постоянно: "Адольф, Адольф, вот мои амбары, вот мой текущий счет, бери все, только учись". Широкая, русская душа. Но я презирал деньги, я был и я умру идеалистом. Чокнемся. В гимназии я - первый ученик, я - танцор, я ухажер. Вы могли бы написать роман из моего детства. Незабываемо! У меня был лучший друг, князь Абамелек, не Лазарев, а другой, его отец осетинский магнат. Половина Кавказа - это все его. Эльбрус - тоже его. Дворец-рококо в диких горах. Я там гостил каждое лето. Бывало, скачу вихрем на коне. Черкеска, газыри, кинжал, - удалая голова. Находили, что я красив, как бог. Старый князь меня на руках носил. "Адольф, Адольф, ты должен служить в конвое его величества". Поди спорь со стариком. Так и зачислили меня в конвой. А там - Петербург, салоны, приемы... Николай Второй постоянно говорил среди придворных: "У меня в Петербурге две кутилки - Грицко Витгенштейн и Адольф". Наконец я опомнился (после дуэли на Крестовском из-за одной аристократки). Зачем я гублю лучшие силы? Двор мне опротивел, - дегенераты. Чуркин - ни слова упрека, но постоянно пишет: "Адольф, займись полезным делом". Тогда я кинулся в издательскую деятельность. Я основываю издательства, журналы, газеты, Маркс, Терещенко, Гаккебуш со своей "Биржевкой"... Наконец между нами - Суворин... Я организую, я даю деньги, я всюду, но я - инкогнито... Бывало, Куприн кричит в телефонную трубку: "Адольф, выручай: не выпускают из кабака". Пошлешь ему двадцать пять рублей. Великий князь Константин Константинович... Но об этом я буду писать в своих мемуарах... Я все потерял в революцию, но у меня колоссальные деньги были переведены в английский банк... Сейчас я приехал в Берлин - осмотреться. Хочу навести порядок среди здешних издательств... Что вы на это скажете?
У Картошина вспотели даже глаза. Он оставил стакан с вином и, царапая скатерть, стал развивать план небольшого, но красивого издательства, с ярко антисоветским направлением. Адольф Задер, не слушая, барабанил ногтями...
- Бросьте, - сказал он, - это мелочь. Мы будем издавать учебники. Не вытягивайте физиономии. Я поставлю дело на миллионный оборот. А вы извольте организовать мне художественный отдел. Издавайте хоть черта, дьявола, но чтобы это было нарядно, денег не пожалею...
- Я бы мог начать писать роман, захватывающая тема...
- Я вижу - вы хотите аванс. Вы не знаете Адольфа Задера. Обер, чернила и бумагу. Пишите, - вы продаете мне роман... Условия... - поставьте цифру сами, я погляжу после того, как подпишу... Обер, еще вина... Можете этим мозельвейном вымыть себе ноги. Дайте нам шампанского. Картошин, скажите прямо - сколько вам нужно на ближайшие два дня? Возьмите двести долларов. Проглотите вашу расписку. Ну, идем, я хочу спать.
Адольф Задер, отдуваясь, повалился в автомобиль. Картошин, растерянно и блаженно улыбаясь, сел рядом с этим чудо-человеком. Всю дорогу он говорил об организации дела, но Адольф Задер не слушал. Он сразу заснул на ветру, шляпа сползла ему на нос.
КИПУЧАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Адольф Задер проснулся от треска будильника в без четверти девять. С закрытыми глазами вылез из постели, вставил золотые зубы, натянул шелковые носки и лакированные штиблеты, сопя пошел к умывальнику и вылил на голый череп графин воды.
Затем со спущенными подтяжками сел пить кофе, но, отхлебнув глоток, погрузился в чтение каких-то цифр на бумажке. Пошел к двери и крикнул: "Эмилия, мои газеты!" Взял протянутую в щель пачку газет, вернулся к кофе, отхлебнул еще и развернул биржевые бюллетени. Повторяя: "А! а! а!" сильно ладонью потер череп, потел к зеркалу, и в это время ему удалось пристегнуть одну из половинок подтяжек. Шепча ругательства, надел воротник и галстук, - синий с золотыми диагоналями. Вернулся к газетам... И так далее, до половины десятого, Адольф Задер непрерывно боролся с закоренелой неврастенией.
К десяти ему удалось привести себя в волевое состояние. Он надел широкое пальто, закурил сигару и спустился на улицу, где крикнул автомобиль.
Шофер повез его на биржу и ждал его там два часа, затем ждал около банкирской конторы, около парикмахерской, затем повез его за Александерплац и ждал около прокопченного кирпичного здания, от первого до пятого этажа занятого типографиями и складами бумаги; затем Адольф Задер приказал повернуть к Моабиту и ехать не шибко, причем опустил окно автомобиля и все время оглядывал проезжие унылые улицы, точно что-то выискивал. Затем крикнул адрес пансиона. Но по пути вдруг застучал в стекло, выскочил из автомобиля, взял под руку какого-то прохожего с морщинистым, прокисшим лицом, зашел с ним в кафе. Шофер видел через окно, как прокисший человек развернул крошечный узелок и Адольф Задер рассматривал, щурясь от дыма сигары, камни и перстни, надел два кольца на палец, бросил пачку денег и вышел, посвистывая.
В пансионе Адольф Задер появился в час, когда ударил гонг к обеду. За столом все уже знали, что Адольф Задер швырнул огромный куш на издательство и вообще, видимо, швыряет деньги.
Фрау Штуле положила перед его прибором вместо бумажной камчатную салфетку с серебряным кольчиком покойного коммерции советника. Фрейлейн Хильда вышла к обеду в цыплячье-желтом джемпере. Полковник Убейко, мрачный человек, похожий на льва с коробки спичек, не сводил во все время обеда с Адольфа Задера выпуклых фронтовых глаз, - взял его на прицел, с силой разглаживал на две стороны черную бороду. Картошины счастливо и растерянно улыбались, ели бессознательно. Вчерашнюю замученность Мура постаралась скрыть под пудрой, которая сыпалась ей на платье. Соня Зайцева поминутно вставала из-за стола к телефону, - ее теряющие свои бретельки плечи и роскошные бедра двигались гораздо больше, чем нужно для перехода через комнату.
После обеда Анна Осиповна подошла к Адольфу Задеру и предложила выпить у себя чашечку кофе. Картошин сказал Муре сквозь зубы: "Иди к себе", взял газету и сел в прихожей в плетеное кресло, откуда была видна дверь Зайцевых. Три четверти часа он слушал за дверью громкий голос Адольфа Задера и платком вытирал себе ладони. Время от времени в другом конце прихожей неслышно появлялась черная раздвоенная борода полковника, выпученные глаза его медленно мигали и исчезали вместе с бородой. Когда раздавался серебристый хохоток Сони, Картошин быстро опускал локти на колени и - голову в руки, а густой голос за дверью говорил, говорил, вытачивая, как песок, у Картошина всю душу.
Наконец зазвенели ложки, задвигались стулья. Адольф Задер вышел и не удивился, что к нему мгновенно придвинулись Картошин и Убейко.
- Помещение для редакции найдено? Что же вы все утро дремлете? - сказал он, таща с вешалки пальто... У Картошина мелко зазвенело в голове. Обегайте весь город, две комнаты под контору, третья под склад, завтра я хочу иметь редакцию.
Он пошел к двери. Убейко осторожно преградил дорогу:
- Беру на себя смелость спросить: могли бы вы уделить мне четверть часа беседы? Весьма важно.
- Шесть часов, кафе "Кенигин".
Адольф Задер вышел на улицу и купил сигар. На углу к нему подошел сутулый старик в золотых очках и, не здороваясь, сказал:
- Я готов, если вы настаиваете.
Адольф Задер щелкнул языком и, покачиваясь, поглядывая, двинулся по правой стороне тротуара. Он видел, как на верху автобуса проехал в незастегнутом пальто и криво надетой шляпе Картошин. Он прищуривался на чудовищные, с иголочки автомобили, - целые потоки этих новеньких машин летели по зеркальному асфальту. Он бросил мелочь слепому, с изорванным ртом солдату, который шел через улицу, держась за ременную лямку большой собаки с эмалевым красным крестом, - она подвела слепого к углу и лаяла на проходящих, протягивала им лапу, просила милостыню. Таких собак правительство дарило патриотам, ослепшим на войне.
Адольф Задер остановился около русского книжного магазина и презрительно произнес: "Пф, мы им покажем". Непроизвольно сами ноги поднесли его к другой, блестящей витрине, куда глядела шикарная женщина: мягкое платье, черный длинный обезьяний мех на шее и подоле, под мышкой ручка зонтика из слоновой кости толщиной в полено, маленькая шляпа парижской соломки - на семьдесят пять долларов без обману, и - роскошь форм, любовно колышущихся под чудным платьем.
Мутно взглянул было Адольф Задер на эту носительницу прелестей, но попятился и сейчас нее перешел улицу; он не был охотник до сорокапятилетних женщин, да еще жен знакомых дельцов.
На углу к нему подошел молодой человек, одетый, как картинка, и, не здороваясь, пошел рядом: