Очень рано на следующее утро, еще до рассвета, Дик встал, переоделся, вооружился снова, как дворянин, и отправился в лесное логовище. Здесь, как известно, он оставил бумаги лорда Фоксгэма; чтобы добыть их и поспеть вернуться вовремя к свиданию с молодым герцогом Глочестерским, нужно было отправиться рано и идти очень быстро.
Мороз был сильнее, чем когда-либо; погода стояла безветренная, и сухой воздух как будто сжимал ноздри. Луна уже зашла, но на небе было много блестящих звезд, а снег бросал ясный, веселый отблеск. Для ходьбы не нужно было факела, а пронизывающий холод словно подгонял идущего.
Дик прошел большую часть открытой местности между Шорби и лесом и дошел до подножия маленького холма в нескольких стах ярдов от креста святой Невесты. Внезапно в тишине темного утра раздался звук трубы, такой громкий, ясный и пронзительный, что Дику показалось, что он никогда не слышал ничего подобного по звучности. Звук этот раздался раз, потом поспешно повторился, и за ним последовал лязг оружия.
Молодой Шельтон насторожил уши и, выхватив меч из ножен, побежал вверх по холму.
Он увидел крест и убедился, что на дороге перед ним происходит яростная схватка. Нападающих было семь-восемь человек, а оборонялся только один. Но он был так проворен и ловок, так отчаянно нападал на своих противников и рассеивал их, так искусно удерживался на льду, что прежде чем подоспел Дик, он уже убил одного, ранил другого и удерживал всех.
Но все же он продолжал держаться только каким-то чудом; каждое мгновение какая-нибудь случайность, малейший промах, неловкое движение на скользком льду могли стоить ему жизни.
— Держитесь, сэр! Вот помощь! — крикнул Ричард и забыв, что, в сущности, не имеет права призывать бродяг, прибавил: — Черная Стрела! Сюда, Черная Стрела! — и бросился на нападающих с тылу.
Но те были также смелые малые; они не подались ни на дюйм при этом нападении, обернулись и с изумительной яростью набросились на Дика. При свете звезд сверкало оружие четырех людей, устремленное против одного. Искры летели во все стороны. Один из его противников упал; в пылу битвы Дик не заметил этого; потом его самого ударили по голове, и хотя стальной шлем под капюшоном защитил его, все же он опустился на одно колено, и мысли у него завертелись с быстротой мельницы.
При первом признаке вмешательства Дика человек, к которому он пришел на помощь, вместо того, чтобы принять участие в стычке, отскочил назад и затрубил опять на той же громкой трубе, которая подняла тревогу, но на этот раз еще настойчивее и громче. В следующее мгновение враги его снова бросились на него, и он опять нападал и убегал, вскакивал, ударял, падал на колено, прибегая попеременно к мечу и кинжалу, ногам и рукам, с тем же несокрушимым мужеством, лихорадочной энергией и быстротой.
Но пронзительный призыв трубы наконец был услышан. На снегу раздался глухой топот копыт, и в добрый час для Дика, который видел уже кончики мечей, приставленные к горлу, из леса с обеих сторон хлынул беспорядочный поток вооруженных всадников, закованных в железо, с копьями или мечами, обнаженными и поднятыми в руках; каждый из них, можно сказать, вез пассажира в лице стрелка или пажа, которые соскакивали один за другим со своих насестов и увеличивали вдвое отряд.
Нападавшие, видя себя в меньшинстве и окруженные со всех сторон, бросили оружие, не проговорив ни слова.
— Схватить этих людей! — сказал герой трубы; когда его приказание было исполнено, он подошел к Дику и взглянул ему прямо в лицо.
Дик ответил ему тем же и удивился, увидев, что человек, выказавший столько силы, умения, энергии — юноша, не старше его самого, довольно уродливый, с одним плечом выше другого, с бледным болезненным, безобразным лицом [4]. Но глаза у него были ясные, со смелым выражением.
— Сэр, — сказал юноша, — вы пришли в добрый час и как раз вовремя.
— Милорд, — ответил Дик, со смутным сознанием, что находится перед знатным вельможей, — вы так удивительно владеете мечом, что, я полагаю, могли бы справиться и один. Для меня, конечно, вышло хорошо, что ваши люди не замешкались.
— Как вы узнали, кто я? — спросил незнакомец.
— Даже теперь, милорд, я не знаю, с кем говорю, — ответил Дик.
— В самом деле? — спросил незнакомец. — А между тем вы бросились, очертя голову, в эту неравную битву.
— Я видел, что один человек храбро сопротивляется многим, — ответил Дик, — и счел бы себя обесчещенным, если бы не помог ему.
Странная насмешливая улыбка играла на губах молодого вельможи, когда он ответил:
— Это очень хорошие слова. Но к делу, вы ланкастерец или йорксист?
— Милорд, я не делаю тайны, я твердо стою за Йоркский дом, — ответил Дик.
— Клянусь мессой, это хорошо для вас, — заметил незнакомец.
Сказав это, он повернулся к одному из своих приближенных.
— Покончите, — продолжал он все тем же насмешливым, жестоким тоном, — покончите с этими храбрыми джентльменами. Вздерните их.
Это были пять человек, оставшихся в живых из числа нападавших. Стрелки схватили их за руки, поспешно провели к опушке леса, поставили каждого из них под деревом подходящих размеров, приготовили веревки; стрелки, держа концы, быстро взобрались на деревья и менее чем через минуту, без единого слова, выговоренного с той или другой стороны, пятеро человек качались в воздухе.
— А теперь, — крикнул уродливый вождь, — назад, на ваши посты, и являйтесь быстрее, когда я призову вас в следующий раз.
— Милорд герцог, — сказал один из людей, — умоляю, не оставайтесь здесь одни. Оставьте вблизи несколько воинов.
— Любезный, — сказал герцог, — я сдержался и не побранил тебя за медлительность. Поэтому не раздражай меня. Я верю силе своей руки, несмотря на то, что горбат. Ты медлил, когда звучала труба, а теперь слишком быстр на советы. Но это всегда бывает так: кто последний с копьем, тот первый на язык. Пусть будет наоборот.
И жестом, не лишенным устрашающего благородства, он удалил их.
Пехотинцы снова влезли на свои места позади всадников; весь отряд медленно двинулся и рассыпался в двадцати различных направлениях под сенью леса.
К этому времени день стал заниматься, а звезды меркнуть. Первые серые лучи зари осветили лица двух молодых людей, снова обернувшихся друг к другу.
— Вот, — сказал герцог, — вы видели мое мщение, быстрое и острое, как мой клинок. Но я ни за что не хотел бы, чтобы вы сочли меня неблагодарным. Вы явились на помощь мне с хорошим мечом и еще с лучшим мужеством… Если вам не противно мое безобразие — обнимите меня.
Сказав это, молодой вождь раскрыл объятия.
В глубине сердца Дик испытывал сильный страх и нечто вроде ненависти к спасенному им человеку, но приглашение было сделано в таких словах, что отказаться или колебаться было не только невежливо, но и жестоко, и Дик поспешил исполнить желание герцога.
— А теперь, милорд герцог, — сказал он, когда освободился от объятий, — верно ли я предполагаю? Вы — милорд герцог Глочестерский?
— Я — Ричард Глочестер, — сказал он. — А вы? Как вас зовут?
Дик назвал свое имя и подал кольцо лорда Фоксгэма. Герцог сейчас же узнал его.
— Вы пришли слишком рано, — сказал он, — но не мне жаловаться на это. Вы похожи на меня — я пришел сюда за два часа до рассвета. Но эта первая проба моего оружия; она или создаст мне славу, или погубит ее, мастер Шельтон. Там залегли мои враги под начальством двух старых, опытных вождей, Райзингэма и Брэклея; я думаю, у них сильные позиции, но у них нет выходов с двух сторон — они заперты среди моря, гавани и реки. Мне кажется, Шельтон, тут можно нанести сильный удар, если бы только мы могли нанести его безмолвно и внезапно.
— И я так думаю, — крикнул разгорячившийся Дик.
— Есть у вас заметки лорда Фоксгэма? — спросил герцог.
Дик объяснил, почему их нет с ним в настоящую минуту, и осмелился предложить собственные сведения, ни на йоту не уступавшие сведениям лорда Фоксгэма.
— С моей стороны, милорд герцог, — прибавил он, — я посоветовал бы вам напасть немедленно, если у вас есть достаточно людей. Потому что, знаете, при наступлении дня ночные караулы прекращаются, а дневных караулов у них нет; только всадники объезжают предместья. Теперь, когда ночная стража уже разоружилась, а остальные сидят за утренней чаркой, — теперь самая пора напасть на них.
— Сколько у них людей? — спросил Глочестер.
— У них нет и двух тысяч, — ответил Дик.
— За нами в лесу у меня семьсот, — сказал герцог, — семьсот идут из Кеттлея и вскоре будут здесь; за ними дальше, есть еще четыреста; у лорда Фоксгэма в Холивуде, на расстоянии полдня пути отсюда, пятьсот человек. Подождать их прибытия или нападать без них?
— Милорд, вы решили этот вопрос, когда повесили пятерых бедных плутов. Хотя они были простые мужики, но в такое беспокойное время их хватятся, станут искать и подымется тревога. Поэтому, милорд, если вы хотите воспользоваться неожиданностью, то, по моему скромному мнению, у вас нет и часа в запасе.
— Я тоже думаю, — сказал Глочестер. — Ну, через час вы будете в гуще сечи заслуживать шпоры. Нужно послать проворного человека в Холивуд с кольцом лорда Фоксгэма; другого на дорогу, чтобы поторопить моих лодырей. Ну, Шельтон, клянусь Распятием, это можно сделать!
Он приставил ко рту трубу и затрубил.
На этот раз ему пришлось ждать недолго. В одно мгновение открытая местность вокруг креста заполнилась пешими и конными людьми. Ричард Глочестер встал на ступени креста и посылал гонца за гонцом, чтобы ускорить сосредоточение семисот людей, спрятанных по соседству в лесах. Прежде чем прошло четверть часа, распределив всех людей, он встал во главе их и стал спускаться по холму по направлению к Шорби.
План его был прост. Он должен был захватить часть города Шорби, лежавшую направо от большой дороги, и утвердиться там в узких переулках до прибытия подкреплений.
Если лорд Райзингэм вздумает отступать, Ричард зайдет к нему в тыл и поставит его между двух огней; если же он предпочтет защищать город, он будет заперт в ловушку и постепенно подавлен количеством войск противника.
Была только одна опасность, зато очень серьезная и большая — семьсот воинов Глочестера могли быть разбиты и перебиты в первой же стычке; чтобы избежать этого, следовало, чтобы нападение было как можно более неожиданным.
Поэтому пехотинцы снова сели позади всадников. Дику выпала честь сидеть с самим Глочестером. Пока было какое-нибудь прикрытие, войска двигались медленно; доехав до места, где кончались деревья, окаймлявшие большую дорогу, они остановились, чтобы отдохнуть и оглядеться.
Солнце, окруженное желтым ореолом, уже совсем взошло и сияло ярким, холодным светом в морозном воздухе; на фоне его светлого диска отчетливо вырисовывались столбы утреннего дыма, вылетавшего из красных труб белых кровель Шорби.
Глочестер обернулся к Дику.
— В этом бедном месте, — сказал он, — где теперь стряпают завтрак, вы заслужите шпоры, а я начну жизнь, полную почестей и славы в глазах света, или оба мы умрем, не оставив памяти по себе. Мы — два Ричарда. Ну, Ричард Шельтон, оба они станут известны! Мечи их будут звучать, ударяясь о шлемы врагов, так же громко, как имена их будут раздаваться в ушах людей.
Такая жажда славы, выраженная таким пламенным тоном и языком, удивила Дика. Он ответил весьма разумно и спокойно, что, со своей стороны, обещается исполнить свой долг и не сомневаться в победе, если все сделают то же.
К этому времени лошади хорошо отдохнули; вождь поднял меч и отпустил повод, и весь конный отряд пустился в галоп и, гремя, пронесся с двойным грузом воинов вниз по холму и по покрытой снегом поляне, отделявшей их от Шорби.
Все расстояние, которое приходилось проехать, было не более четверти мили. Но только всадники выехали из-под прикрытия деревьев, они увидели на покрытых снегом полях людей, с криками бежавших с обеих сторон. В то же самое время в городе поднялся шум, постепенно распространявшийся и становившийся громче. Они были еще на полдороге к ближайшему дому, когда с колокольни донеслись звуки набата.
Молодой герцог заскрежетал зубами. Судя по этим признакам, он опасался найти врагов приготовленными; а он знал, что если ему не удастся занять позиции в городе, его маленький отряд будет разбит и истреблен в открытой местности.
Однако ланкастерцы в городе были далеко не в хорошем положении. Все происходило так, как говорил Дик. Ночная стража уже сняла свои доспехи, остальные — неодетые, не вооруженные, не готовые к сражению, еще слонялись на своих стоянках. Во всем Шорби не было, может быть, и пятидесяти людей в полном вооружении и пятидесяти оседланных лошадей.
Звон колоколов, испуганные возгласы людей, с криками бегавших по улицам и колотивших в двери — все это заставило в невероятно короткое время собраться, по крайней мере, сорок человек из полусотни готовых к битве воинов. Они сели на коней, и так как тревога все еще была бестолкова и неопределенна, поскакали по разным направлениям.
Поэтому, когда Ричард Глочестер достиг первого дома в Шорби, в начале улицы его встретила только горсточка пехотинцев, которых он разметал при атаке, как шторм, уносящий по течению барку.
Проехав немного по городу, Дик Шельтон дотронулся до руки герцога; в ответ на это герцог натянул повод, приложил трубу ко рту, дал условленный сигнал и свернул с прямого пути направо. Весь его отряд, как один человек, повернул за ним и все также галопом промчался по боковой улице. Только последние двадцать всадников повернули коней и остановились у входа в улицу; в то же мгновение пехотинцы, которых они везли, соскочили на землю; одни стали натягивать луки, другие бросились в дома с обеих сторон улицы и овладели ими, чтобы укрепиться там.
Немногочисленные ланкастерцы, удивленные неожиданной переменой направления и пораженные выдержкой и стойкостью неприятельского авангарда, после короткого совещания повернули и поскакали дальше в город за подкреплением.
Квартал города, который занял, по совету Дика, Ричард Глочестер, состоял из пяти маленьких улиц с населенными беднотой домишками, лежавшими на очень небольшом холме и открытыми с задней стороны.
Эти пять улиц должны были быть защищены сильными караулами; резерв разместился в центре так, чтобы быть вдали от выстрелов и вместе с тем наготове подать помощь, где она потребуется.
Квартал этот был настолько беден, что тут не жил никто из вельмож ланкастерской партии и даже мало кто из слуг их; обитатели его единодушно, с громкими криками покинули свои дома и побежали по улицам, или перелезли через заборы.
В центре, где сходились пять улиц, стоял жалкий питейный дом с вывеской, изображавшей шахматную доску. Герцог Глочестер избрал его своей главной квартирой на этот день.
Он поручил Дику охрану одной из пяти улиц.
— Ступайте, — сказал он, — заслуживайте себе шпоры. Стяжайте славу мне, один Ричард другому. Говорю вам, если я поднимусь высоко, вы подниметесь по той же лестнице. Ступайте, — прибавил он, пожимая руку молодому Шельтону.
Но как только Дик ушел, герцог повернулся к маленькому стрелку в оборванной одежде, стоявшему рядом с ним.
— Иди, Деттон, и поскорее, — сказал он. — Иди следом за этим юношей. Если ты убедишься в его верности, ты отвечаешь за него головой. Горе тебе, если вернешься без него! Но если он изменник, если ты хоть на минуту усомнишься в нем — нанеси ему удар сзади.
Между тем Дик старался укрепить свой пост. Улица, которую он должен был защищать, была очень узка; по ней тянулся целый ряд домов, выдававшихся над дорогой; однако улица эта, хотя узкая и темная, выходила на рыночную площадь города, и потому главный исход боя, по всей вероятности, должен был решиться там.
Рыночная площадь была полна бежавшими в беспорядке горожанами, но неприятеля пока не было видно, и Дик решил, что у него есть еще время приготовиться к защите.
Два дома в конце улицы стояли пустые с открытыми дверями, так, как их бросили убежавшие обитатели. Дика велел выбросить оттуда мебель и быстро устроить баррикаду при входе в переулок. В его распоряжение было дано сто человек; большинство их он разместил по домам, где они могли засесть в безопасности и стрелять из окон. Остальных он назначил на баррикаду под личным своим наблюдением.
Между тем в городе царили сильное волнение и суматоха. Неумолчный звон колоколов, звук труб, быстрые движения конных отрядов, крики командиров, вопли женщин — все это сливалось в оглушительный шум. Наконец шум стал постепенно утихать, и вскоре ряды вооруженных воинов и отряды стрелков стали собираться и выстраиваться в боевом порядке на рыночной площади.
Большая часть этих воинов была в одеждах темно-красного и синего цвета, а в рыцаре на коне, распоряжавшемся размещением отрядов, Дик узнал сэра Даниэля Брэклея.
Наступила продолжительная пауза, после которой, почти одновременно, зазвучали четыре трубы из четырех различных кварталов города. В ответ на них на рыночной площади прозвучала пятая, и в то же мгновение ряды двинулись, град стрел просвистел вокруг баррикады и ударился о стены двух крайних домов.
Атака началась по общему сигналу, у всех пяти выходов квартала. Глочестер был обложен со всех сторон, и Дик решил, что для того, чтобы удержать позицию, он должен совершенно положиться на свою сотню команды.
Семь залпов стрел последовали один за другим; в самый разгар стрельбы Дик почувствовал, что кто-то дотронулся сзади до его руки и увидел пажа, который протягивал ему кожаные латы с блестящими металлическими бляхами.
— От милорда Глочестера, — сказал паж. — Он заметил, что вы вышли беззащитным, сэр Ричард.
Услышав слова: «сэр Ричард», Дик, в восторге от полученного звания, встал и с помощью пажа надел латы. Как раз в это время две стрелы громко ударились о металлические бляхи ее, не причинив никакого вреда, третья же попала в пажа; смертельно раненый, он упал к ногам Дика.
Между тем вся армия неприятеля решительно подвигалась вперед через площадь и к этому времени приблизилась настолько, что Дик отдал приказание отвечать на выстрелы. Немедленно, разнося всюду смерть, из-за баррикад и из окон домов посыпался град стрел. Но ланкастерцы как будто ожидали этого сигнала, с громкими криками бросились они к баррикадам; всадники с опущенными забралами остались позади.
Начался упорный, смертельный рукопашный бой. Нападающие, размахивая мечом одной рукой, другой старались разрушить баррикаду. Со своей стороны, защитники как безумные боролись за свое укрепление. В продолжение нескольких минут борьба велась почти в полном безмолвии; друзья и недруги падали рядом. Но разрушать всегда легче, и когда протяжный звук трубы дал нападающим сигнал к отступлению, большая часть баррикады была разобрана, а все сооружение осело наполовину и готово было развалиться совсем.
Пехотинцы, отступавшие на площадь, разбежались направо и налево. Всадники, стоявшие в две шеренги, внезапно повернулись и изменили фронт. Быстро, словно нападающий паук, длинная, одетая в сталь колонна бросилась на полуразрушенную баррикаду.
Из двух первых всадников один упал вместе с лошадью, и товарищи проехали по нему. Второй вскочил на вершину укрепления, пронзив копьем стоявшего на ней стрелка. Почти в то же мгновение его стащили с седла, а лошадь его была убита.
Новый сильный град стрел разогнал защитников. Воины по телам своих павших товарищей в бешеном порыве пронеслись через прорванную позицию Дика и с оглушительным шумом ворвались в узкий переулок за площадью, подобно потоку, прорвавшему плотину и разливающемуся по берегам.
Но битва еще не окончилась. Дик и несколько оставшихся в живых людей из его отряда работали алебардами, как дровосеки, при входе в улицу, а во всю ширину ее уже образовалось другое, более высокое и действительное укрепление — вал из павших людей и лошадей с выпавшими внутренностями, бившихся в предсмертной агонии.
Остальная часть кавалерии отступила перед этим новым препятствием. При виде этого движения количество стрел, выпускаемых из окон домов, удвоилось, и отступление всадников на одно мгновение почти перешло в бегство.
Почти в то же время всадники, переехавшие через баррикаду и направившиеся дальше по улице, были встречены у дверей питейного дома грозным горбуном и всем резервом йорксистов и в полном беспорядке и ужасе бросились назад.
Дик и его люди повернулись лицом к беглецам; свежие силы появились из домов; страшный град стрел полетел в лицо беглецам, а Глочестер уже ехал в их тылу; минуту спустя на улице не было ни одного живого ланкастерца.
Тогда и только тогда Дик поднял свой окровавленный меч, и войско разразилось радостными восклицаниями.
Между тем Глочестер сошел с лошади и подошел, чтобы осмотреть позицию. Лицо его было бледно как полотно, но глаза блестели, словно какие-то странные драгоценные камни; когда он заговорил, голос его был хрипл и слаб от сильного волнения, вызванного битвой успехом. Он взглянул на укрепление, к которому ни враг, ни друг не могли подойти без предосторожностей, так яростно бились там лошади в предсмертных муках, и криво улыбнулся при виде этой бойни.
— Покончите с этим лошадьми, — сказал он, — они мешают вам. Ричард Шельтон, — прибавил герцог, — я доволен вами. Преклоните колена.
Ланкастерцы снова принялись за стрельбу из арбалетов, и стрелы густо летели в середину улицы, но герцог, не обращая на них ни малейшего внимания, вынул свой меч и тут же посвятил Ричарда в рыцари.
— А теперь, сэр Ричард, — продолжал он, — если вы увидите лорда Райзингэма, немедленно пришлите мне гонца. Будь то ваш последний воин, все-таки обязательно дайте знать мне. Я лучше готов потерять позицию, чем случай нанести ему смертельный удар. Заметьте все мои слова, — прибавил он, возвысив голос, — если граф Райзингэм умрет не от моей руки, я буду считать эту победу за поражение.
— Милорд герцог, — сказал один из его спутников, — неужели вашей милости не надоело бесконечно подвергать опасности свою драгоценную жизнь? Зачем мы медлим здесь?
— Кетсби, — возразил герцог, — битва идет только здесь. Остальное — только атака для отвода глаз. Здесь мы должны победить. А что касается опасности, будь вы некрасивым горбуном, над которым смеются даже дети на улицах, вы дешевле ценили бы свою жизнь и считали бы, что час славы стоит жизни. Впрочем, если хотите, поедем смотреть другие позиции. Мой тезка, сэр Ричард, будет продолжать защищать вход в эту улицу, где он бродит по колена в горячей крови. На него мы можем положиться. Но заметьте, сэр Ричард, с вами не покончено. Худшее еще впереди. Не спите.
Он подошел совсем близко к молодому Шельтону, заглянул ему прямо в глаза и, взяв его за руку, пожал ее так сильно, что из нее чуть не брызнула кровь. Взгляд его глаз поразил Дика. Безумное возбуждение, храбрость и жестокость, которые он прочел в этих глазах, наполнили его душу страхом за будущее. Этот молодой герцог был действительно из тех храбрых людей, что сражаются в первых рядах во время войны, но при взгляде на него казалось, что и в дни мира, в кругу верных ему людей, этот человек будет сеять смерть.
Дик, снова оставшись один, стал оглядываться. Стрелы летели в меньшем количестве. Враги отступали со всех сторон, и большая часть площади была пустынна. Снег в иных местах превратился в грязь оранжевого цвета, в других был окрашен пятнами густой запекшейся крови; он был покрыт рассеянными повсюду трупами людей и лошадей и густо усеян оперенными стрелами.
Потери со стороны Дика были очень велики. Входы в маленькую улицу были завалены мертвецами и умирающими; из сотни людей, с которыми он начал битву, не осталось и семидесяти, способных держать оружие.
Между тем день клонился к вечеру. Первые подкрепления могли появиться каждую минуту, а ланкастерцы, уже потрясенные результатом отчаянного, но безуспешного нападения, были в слишком плохом настроении, чтобы отразить новое нападение врагов.
На стене одного из двух крайних домов были солнечные часы; при свете морозного зимнего солнца они показывали десять часов утра.
Дик обернулся к стоявшему рядом с ним маленькому, незаметному стрелку, перевязывавшему свои раны.
— Хорошо сражались, — сказал он, — и, вправду говоря, они не нападут на нас дважды.
— Сэр, — сказал маленький стрелок, — вы хорошо бились за Йоркский дом и еще лучше за себя. Никогда еще ни одному человеку не удавалось приобрести так скоро расположение герцога. Просто чудеса, что он доверил такой пост незнакомому ему человеку. Но берегите свою голову, сэр Ричард! Если вы будете побеждены, если вы отступите хоть на фут — секира или веревка накажут вас. Я честно говорю вам, что я приставлен к вам для того, чтобы нанести вам удар сзади, если вы сделаете что-либо сомнительное.
Дик с изумлением взглянул на маленького стрелка.
— Вы! — крикнул он. — И удар сзади!
— Вот именно, — ответил стрелок, — и так как мне не нравится это дело, то я и говорю вам. Вы должны удержать позицию, сэр Ричард, иначе вам грозит опасность. О, наш горбун — храбрый, хороший воин, но любит, чтобы его приказания исполнялись независимо от того, хладнокровно или горячо он относится к данному делу. Те, кто не исполняет их совсем или медлит с исполнением, подвергаются смерти.
— Однако, клянусь святыми! — проговорил Ричард. — Неужели это так? И люди идут за таким вождем?
— И с радостью, — ответил стрелок, — если он строг в наказаниях, то щедр на награды. И если он не жалеет крови и пота других, то не щадит и себя — всегда в первом ряду во время битвы, всегда последним ложится спать. Он далеко пойдет, горбатый Дик Глочестер!
Если и прежде молодой рыцарь отличался храбростью и бдительностью, то теперь он еще больше чувствовал необходимость осмотрительности и мужества. Он начинал понимать, что неожиданная милость герцога принесла с собой опасность. Он отвернулся от стрелка и тревожно оглядел площадь. Она была по-прежнему пустынна.
— Мне не нравится это спокойствие, — сказал он. — Без сомнения, нам подготавливается какой-нибудь сюрприз.
Как будто в ответ на его замечание неприятельские стрелки снова двинулись к баррикаде, и стрелы снова полетели градом. Но что-то нерешительное замечалось в атаке. Стрелки как будто поджидали сигнала к дальнейшим действиям.
Дик тревожно оглядывался вокруг в ожидании скрытой опасности. И действительно, в доме, стоявшем приблизительно посередине маленькой улицы, внезапно отворилась дверь, и в продолжении нескольких секунд из двери и окон дома словно лился поток ланкастерских стрелков. Они поспешно выстроились, натянули луки и стали осыпать стрелами тыл отряда Дика.
В то же время нападавшие на площади увидели большое количество стрел и начали энергично наступать на баррикаду.
Дик вызвал из домов весь свой отряд, поставил людей на два фронта и, ободряя их словами и жестами, стал отвечать, насколько возможно лучше, на град стрел, сыпавшихся с двух сторон на его позицию.
Между тем на улице дом отворялся за домом; ланкастерцы продолжали выливаться потоками из дверей, выпрыгивать из окон с победными криками; вскоре число врагов в тылу у Дика почти равнялось числу стоявших перед ним. Становилось очевидным, что он не в состоянии удержать позиции и, что было еще хуже, она становилась бесполезной: если бы даже он мог удержать ее, все войско йорксистов оказалось в беспомощном положении и на краю гибели.
Стоявшие у него в тылу люди составляли, очевидно, слабую сторону неприятеля; на них-то и бросился Дик во главе своего отряда. Атака была так энергична, что ланкастерские стрелки дрогнули и отступили, потом, сомкнув ряды, начали толпами возвращаться в дома, из которых вышли так недавно и с такой самоуверенностью.
Между тем враги, явившиеся с площади, прорвались через незащищаемую больше баррикаду и ожесточенно напали на стоявших позади нее воинов. Дику снова пришлось повернуться и отгонять неприятеля. Опять мужество его воинов одержало верх; они с торжеством очистили улицу, но как раз затем из домов снова вышли ланкастерцы и в третий раз напали на них с тылу.
Йорксисты были рассеяны; несколько раз Дик оказывался один среди врагов и должен был усиленно работать своим блестящим мечом, чтобы спасти себе жизнь; несколько раз он чувствовал, что ранен. А битва на улице все продолжалась без решительного результата.
Вдруг Дик услышал громкий звук труб, доносившийся с окраин города. Боевой крик йорксистов, повторяемый множеством ликующих голосов, вздымался к небу. Наступавшие неприятели поспешно отступили и бросились с улицы обратно на площадь. Кто-то отдал приказание бежать. Трубы звучали отчаянно — кто трубил сбор, кто атаку. Очевидно, был нанесен сильный удар, и ланкастерцы, по крайней мере в данную минуту, были отброшены в полном беспорядке и даже бежали в паническом страхе.
Затем, словно театральный эффект, наступил последний акт битвы при Шорби. Воины, нападавшие с фронта, вдруг повернулись, как собака, которую призывают домой, и побежали с быстротой ветра. В то же самое время через площадь пронесся вихрь всадников; ланкастерцы, оборачиваясь назад, отбивались мечами, йорксисты опрокидывали их, давили копытами своих коней и кололи копьями.
Среди этой отчаянной схватки Дик увидел горбуна.
Он особенно выделялся и давал уже почувствовать ту яростную отвагу и умение пробиваться сквозь ряды воинов, которые он показал много лет спустя на Босвортском поле, когда он уже был запятнан преступлениями, и которые чуть было не изменили исхода сражения и не решили судьбы трона Англии. Он ловко избегал ударов, наносил их, топтал павших; он так искусно управлял своим могучим конем, так успешно защищался, так обильно расточал смертельные удары своим противникам, что давно опередил всех своих рыцарей и окровавленным мечом пролагал себе путь к лорду Райзингэму, собиравшему вокруг себя самых храбрых из своих приверженцев. Еще одно мгновение, и они встретились; высокий, величественный знаменитый воин с безобразным, болезненным мальчиком.
Шельтон ни минуты не сомневался в исходе этого поединка. Когда толпа сражающихся поредела, граф исчез. А горбатый Дик вскочил на коня и бросился в самый разгар схватки, яростно размахивая мечом.
Таким образом, благодаря мужеству Шельтона, удержавшего за собой вход в улицу во время первой атаки и своевременному появлению подкрепления в семьсот человек, юноша, известный впоследствии потомству под вызывающим омерзение и проклятия именем Ричарда III, выиграл первое свое значительное сражение.
На всем видимом пространстве не осталось ни одного врага. Дик, печально оглядывая остатки своего храброго отряда, начал подсчитывать, во что обошлась победа. Теперь, когда прошла опасность, он чувствовал такую боль от раны и одеревенелость во всех членах, так устал, был так разбит, и главное — так истощен от отчаянных и беспрестанных усилий, что казался не способным к новым.
Но время отдыха еще не наступило. Шорби был взят приступом, и хотя это был неукрепленый город, который не мог оказать сильного сопротивления, было ясно, что грубые воины будут не менее грубы после окончания сражения, и что теперь должен произойти самый ужасный акт войны. Ричард Глочестер был не из тех вождей, которые стали бы защищать горожан от своих разъяренных солдат; впрочем, если бы у него и было это желание, то еще вопрос, нашлось бы у него достаточно власти для этого.
Поэтому, Дику нужно было отыскать Джоанну, чтобы защитить ее. Он внимательно оглядел своих людей. Трех-четырех из них, на послушание и трезвость которых он больше рассчитывал, он отозвал в сторону и, обещав щедро наградить и рекомендовать герцогу, повел их по пустынной теперь площади в более отдаленные улицы.
То тут, то там на улицах происходили еще схватки между двумя, а иногда и дюжиной бойцов; там и сям защитники какого-нибудь осаждаемого дома выбрасывали из окон стол и стулья на головы нападавших. Снег был усеян оружием и трупами, но, за исключением отдельных стычек, улицы были пустынны; некоторые дома стояли с растворенными настежь дверями; у других были закрыты ставни и загорожены входы; из труб не подымался дым.
Дик, пройдя между сражавшимися, быстро повел своих спутников по направлению к церкви аббатства. Крик ужаса сорвался с его уст, когда он вышел на главную улицу. Большой дом сэра Даниэля был взят приступом. Разбитые двери висели на петлях, толпы людей входили в дом и выходили оттуда, унося добычу. Но в верхних этажах, очевидно, еще оказывали сопротивление грабителям, потому что как раз в это время, как Дик увидел дом, одно из окон открылось изнутри; какого-то беднягу, сопротивлявшегося с громкими криками, подтащили к окну и выбросили на улицу.
Страшная тревога овладела душой Дика. Как безумный бросился он к дому, растолкал всех стоявших впереди и не останавливаясь добежал до комнаты на третьем этаже, где он в последний раз расстался с Джоанной. Она вся была разрушена: мебель опрокинута, шкафы открыты; кусок оторванных обоев дымился на полу.
Дик почти бессознательно затоптал начинавшийся пожар и потом остановился пораженный. Сэр Даниэль, сэр Оливер, Джоанна — все исчезли, но кто может сказать, убиты ли они в схватке, или им удалось в безопасности выбраться из Шорби?
Он схватил проходящего стрелка за плащ.
— Любезный, — спросил он, — ты был здесь, когда брали этот дом?
— Пустите, — сказал стрелок. — Черт возьми, пустите, не то я побью вас.
— Слушай, — сказал Ричард, — в эту игру могут играть двое. Остановись и отвечай ясно.
Но стрелок, разгоряченный вином и битвой, ударил Дика в плечо одной рукой, а другой вырвал одежду из его рук. Тут молодой вождь дал полную волю своему гневу. Он крепко сжал стрелка в своих сильных объятиях и прижал его как ребенка к своей закованной груди; потом, держа его на расстоянии протянутой руки, он приказал ему говорить, если дорожит жизнью.
— Сжальтесь, умоляю! — задыхаясь проговорил стрелок. — Если бы я думал, что вы такой сердитый, я был бы осторожнее. Да, я был здесь.
— Ты знаешь сэра Даниэля? — продолжал Дик.
— Хорошо знаю, — ответил стрелок.
— Был он в доме?
— Да, был, сэр, — ответил стрелок, — но как только мы вошли в ворота на дворе, он уехал через сад.
— Один? — крикнул Дик.
— С ним было, может быть, человек двадцать солдат, — сказал стрелок.
— Солдат! А женщин, значит, не было? — спросил Шельтон.
— Право, не знаю, — сказал стрелок. — Но в доме их не было, если вы это желаете знать.
— Благодарю тебя, — сказал Дик. — Вот тебе монета за труды. — Дик порылся в сумке и не нашел ничего. — Спроси завтра меня, — прибавил он. — Ричард Шель… — сэр Ричард Шельтон, — поправился он, — и я щедро вознагражу тебя.
Вдруг Дику пришла в голову одна мысль. Он поспешно выбежал на двор, пробежал изо всех сил через сад и очутился перед главным входом в церковь. Дверь была широко открыта, внутри вся церковь была набита беглецами-горожанами, окруженными семьями и нагруженными своим самым драгоценным добром; у главного алтаря священники в полном облачении призывали милость Господню. Как раз в то мгновение, когда вошел Дик, громкий хор раздался под сводчатой крышей.
Он поспешно прошел среди групп беглецов и дошел до двери лестницы, которая вела на колокольню. Высокий священник встал перед ним и загородил вход.
— Куда, сын мой? — сурово спросил он.
— Отец мой, — ответил Дик, — я пришел сюда с поручением. Не останавливайте меня. Я распоряжаюсь здесь вместо лорда Глочестера.
— Лорда Глочестера? — повторил священник. — Разве сражение окончилось так печально?
— Сражение окончено, отец мой; ланкастерцы совершенно разбиты, милорд Райзингэм — упокой, Господи, его душу! — остался на поле битвы. А теперь, с вашего позволения, я пойду по своим делам. — И, отстранив видимо пораженного священника, Дик толкнул дверь, пробежал по лестнице, прыгая сразу через четыре ступеньки, не останавливаясь и не спотыкаясь, и вышел на открытую площадку наверху лестницы.
Колокольня церкви в Шорби не только возвышалась над всем городом, но с нее можно было с обеих сторон видеть море и сушу как на географической карте. Время близилось к полудню; день был чрезвычайно ясный, снег ослепителен. Когда Дик оглянулся вокруг, он мог оценить результаты битвы.
С улицы до него доносился смутный, глухой гул и временами, но очень редко, лязг оружия. В гавани не осталось ни одного корабля, ни одной лодки, но море было покрыто парусными и гребными судами, нагруженными беглецами. На берегу снежная поверхность лугов нарушалась группами всадников; одни из них пробивали себе путь к опушке леса, другие — без сомнения, приверженцы йорксистской партии, смело останавливали их и прогоняли обратно в город. На всем пространстве открытой местности, явно обрисовываясь на снегу, лежало громадное количество павших людей и лошадей.
В заключение картины пехотинцы, не нашедшие себе места на судах, продолжали бой у порта и из-под прикрытия прибрежных таверн. В этом квартале также было подожжено несколько домов, и дым, освещенный лучами солнца, высоко поднимался в морозном воздухе и несся огромными столбами к морю.
Одна группа всадников, приближавшаяся уже к опушке леса как будто по прямому направлению к Холивуду, привлекла внимание молодого наблюдателя на колокольне. Группа была довольно многочисленна, ни в каком другом месте сражения не было видно столько ланкастерцев сразу; они оставили за собой по снегу широкий след, загрязнивший его цвет, и Дик мог проследить шаг за шагом, откуда они выехали из города.
Пока Дик наблюдал за ними, они достигли беспрепятственно первой опушки безлиственного леса; когда они свернули немного в сторону, луч солнца упал на мгновение прямо на их одежды, видневшиеся на фоне темного леса.
— Темно-красные с синим! — выкрикнул Дик. — Клянусь, темно-красные с синим!
В следующее мгновение он спускался с лестницы.
Ему нужно было отыскать герцога Глочестера, который один при беспорядке, царствовавшем в армии, мог дать ему достаточное количество людей. Сражение в главной части города было, в сущности, закончено, и Дик, бегавший то туда, то сюда в поисках предводителя, постоянно встречал расхаживавших солдат; некоторые из них шатались под тяжестью добычи, другие были пьяны и громко кричали. Никто не мог ответить на его расспросы о местопребывании герцога. Наконец, только по счастливой случайности, Дик нашел его. Герцог, сидя в седле, распоряжался, отдавая приказания насчет вытеснения стрелков из гавани.
— Сэр Ричард Шельтон, вы пришли вовремя, — сказал он, — я обязан вам тем, что не особенно ценю — жизнью, и еще тем, за что никогда не могу отплатить — этой победой. Кстати, будь у меня десять таких воинов, как сэр Ричард, я мог бы прямо идти на Лондон. А теперь, сэр, требуйте себе награды.
— Охотно, милорд, — сказал Дик, — охотно и громко. Бежал один человек, который причинил мне довольно много зла, и взял с собой любимую и уважаемую мной девушку. Дайте мне пятьдесят коней, чтобы я мог догнать их — и всякий долг, который вы так любезно берете на себя, будет вполне уплачен.
— Как его зовут? — спросил герцог.
— Сэр Даниэль Брэклей, — ответил Ричард.
— Вперед против него, лицемера! — крикнул Глочестер. — Это не награда вам, сэр Ричард, вы оказываете новую услугу и если привезете мне его голову, то это будет новый долг на моей совести. Кетсби, дать ему солдат, а вы, сэр, обдумайте покуда, что я могу дать вам, что было бы вам приятно, почетно или выгодно.
Как раз в эту минуту йорксисты взяли одну из прибрежных таверн, окружив ее с трех сторон. Защитников таверны они выгнали и взяли в плен. Горбатый Дик благосклонно приветствовал этот подвиг и, подогнав немного лошадь, потребовал, чтобы ему показали пленников.
Их было четверо или пятеро — среди них двое слуг лорда Шорби, один лорда Райзингэма. Последний, но не в глазах Дика, был высокий, седой, старый моряк, полупьяный, с неуклюжей походкой. За ним по пятам с визгом, подпрыгивая, бежала собака.
Молодой герцог остановился и окинул их суровым взглядом.
— Хорошо, — сказал он. — Повесить их.
И он повернулся в другую сторону и стал наблюдать за ходом боя.
— Милорд, — сказал Дик, — я нашел себе награду. Даруйте жизнь и свободу этому старому моряку.
Глочестер обернулся и взглянул в лицо Дику.
— Сэр Ричард, — сказал он, — я сражаюсь не павлиньими перьями, а стальными стрелами. Врагов моих я убиваю без всяких извинений и милости. Вспомните, что в английском королевстве, раздираемом на клочки, у каждого из моих воинов есть брат или друг, принадлежащий к другой партии. Если бы я начал оказывать помилование, мне осталось бы только вложить мой меч в ножны.
— Может быть, милорд, но я буду очень смел и, рискуя навлечь на себя вашу немилость, напомню обещание вашей милости, — ответил Дик.
Ричард Глочестер вспыхнул.
— Заметьте хорошенько, — резко проговорил он, — я не люблю ни милости, ни торговцев милостями. Сегодня вы положили основание блестящей карьере. Если вы будете настаивать на исполнении данного вам слова, я уступлю. Но клянусь небесами, тем и окончатся мои милости.
— Вся потеря с моей стороны, — сказал Дик.
— Отдайте ему его матроса, — сказал герцог и, дернув лошадь за повод, повернулся спиной к Дику.
Дик не чувствовал ни радости, ни печали. Он слишком многое видел со стороны герцога, чтобы особенно дорожить его привязанностью; возникновение благосклонности герцога и развитие ее были слишком необоснованы и поспешны, чтобы внушить доверие. Одного он боялся — мстительный вождь мог отказать ему в солдатах. Но тут он был несправедлив в своем мнении о чести Глочестера (какова бы она ни была) и, главное, о его решительности. Если он раз счел Дика подходящим человеком для преследования сэра Даниэля, то не изменил бы своего мнения. Он скоро доказал это, крикнув Кетсби, чтобы тот поторопился, так как паладин ждет его.
Дик между тем обратился к старому моряку, который, казалось, отнесся одинаково равнодушно как к осуждению на смерть, так и к последующему избавлению.
— Арбластер, — сказал Дик, — я причинил тебе зло, но теперь, клянусь распятием, я думаю, что загладил его.
Однако старый шкипер только глупо взглянул на него и продолжал хранить молчание.
— Ну, — продолжал Дик, — жизнь все-таки жизнь, старый ворчун, и значит больше всяких судов и напитков. Скажи, что ты прощаешь меня. Если твоя жизнь ничего не значит для тебя, то мне-то она стоила только что начинавшейся карьеры. Ведь я дорого заплатил за это, ну, не будь невежлив.
— Если бы у меня было мое судно, — сказал Арбластер, — я был бы теперь далеко, в безопасности, в открытом море — я и мой слуга Том. Но вы взяли мое судно, кум, и я нищий, а моего слугу Тома застрелил какой-то человек в грубой одежде. Черт возьми! — сказал он и больше ничего не добавил… «Черт возьми» были последние его слова, и бедная его душа отлетела. Я никогда уже не буду больше плавать с моим Томом.
Бесполезное раскаяние и жалость овладели душой Дика; он хотел взять руку шкипера, но Арбластер уклонился от его прикосновения.
— Нет, оставьте, — сказал он. — Вы сыграли со мной дьявольскую шутку, будьте довольны и этим.
Слова замерли на устах Ричарда. Сквозь слезы смотрел он, как бедный старик, сгорбленный от пьянства и горя, медленно, с опущенной головой потащился прочь по снегу, не замечая собаки, взвизгивавшей рядом с ним. В первый раз Дик начал понимать отчаянную игру, которую мы ведем в жизни, в первый раз понял, что раз сделанное не может быть изменено или исправлено никаким раскаянием.
Но у него не было времени на напрасные сожаления. Кетсби собрал всадников; подъехав к Дику, он сошел с лошади и предложил ее Дику.
— Сегодня утром, — сказал он, — я несколько завидовал милостям, которыми вас осыпали, они недолго продолжались; а теперь, сэр Ричард, я от всего сердца предлагаю вам эту лошадь, чтобы вы ускакали на ней.
— Погоди минутку, — сказал Дик. — Эти милости — на чем они были основаны?
— На вашем имени, — ответил Кетсби. — Это главный предрассудок милорда. Если бы меня звали Ричардом, завтра я стал бы графом.
— Ну, сэр, благодарю вас, — сказал Дик, — а так как мне вряд ли придется добиться такого высокого положения, то я заодно прощусь с вами. Не стану притворяться, будто мне было неприятно считать себя на дороге к удаче, но не стану и принимать вид, будто очень огорчен, что это кончилось. Конечно, власть и богатство — славные вещи, но шепну вам на ухо одно словечко: ваш герцог — страшный человек.
Кетсби рассмеялся.
— Зато с горбатым Диком можно далеко уехать, — сказал он. — Ну, да сохранит Господь всех нас от зла! Доброго пути!
Дик стал во главе своих людей и, дав приказание отправиться, поехал вперед.
Он ехал через город, следуя, как он полагал, дорогой сэра Даниэля, и оглядывался вокруг в ожидании увидеть что-либо, что могло подтвердить его предположения.
Улицы были усеяны мертвыми и ранеными, положение последних в этот жестокий холод было гораздо более достойно сожаления. Шайки победителей расхаживали из дома в дом, грабя и убивая, а иногда распевая песни.
Со всех сторон до ушей молодого Шельтона доносились звуки, говорившие о насилии и оскорблениях: то удары большого молота в какую-нибудь забаррикадированную дверь, то отчаянные крики женщин.
Сердце Дика только что пробудилось. Он только что увидел жестокие последствия своего собственного поступка, и мысль о той сумме несчастий, которая накопилась во всем Шорби, наполняла отчаянием его душу.
Наконец он выехал в предместье города и ясно увидел прямо перед собой тот широкий, утоптанный след на снегу, который заметил с вершины колокольни. Он поехал скорее, не переставая внимательно вглядываться в павших людей и лошадей, лежавших по обе стороны следа. Он с облегчением заметил, что все эти люди были одеты в цвета сэра Даниэля, и даже узнал лица тех, которые лежали на спине.
Приблизительно на полдороге между городом и лесом на людей, по следам которых он ехал, очевидно, напали какие-то стрелки: каждый из трупов, лежавших довольно близко друг от друга, был пронзен стрелой. Среди других Дик заметил очень молодого юношу, лицо которого показалось ему странно знакомым.
Он остановил свой отряд, сошел с лошади и приподнял голову мальчика. При этом капюшон спал, и длинные, пышные темные волосы рассыпались по плечам. В то же мгновение мальчик открыл глаза.
— А, укротитель львов! — сказал слабый голос — Она дальше. Поезжайте, поезжайте скорей!
И бедная молодая девушка снова лишилась сознания.
У одного из людей отряда Дика была с собой фляжка с каким-то крепким напитком. Дику удалось привести девушку в чувство. Тогда он взял к себе на седло подругу Джоанны и снова поскакал к лесу.
— Зачем вы взяли меня? — сказала девушка. — Это задержит вас.
— Нет, миссис Райзингэм, — ответил Дик. — Шорби полон крови, пьянства и убийства. А здесь вы в безопасности, успокойтесь.
— Я не хочу быть обязанной никому из вашей партии, — кричала она, — пустите меня!
— Вы не знаете, что вы говорите, сударыня, — возразил Дик, — вы ранены…
— Нет, — сказала она. — У меня убита лошадь.
— Это все равно, — сказал Ричард. — Вы здесь в открытом месте, на снегу, окружены врагами. Хотите вы или не хотите, я увожу вас с собой. Очень рад этому случаю, потому что таким образом уплачу хоть часть нашего долга.
Некоторое время она молчала. Потом внезапно спросила:
— Мой дядя?
— Лорд Райзингэм? — спросил Дик. — Хотелось бы мне сообщить вам хорошие вести, но у меня нет их. Я видел его раз во время сражения, только раз. Будем надеяться на лучшее.
Сэр Даниэль направился в Моот-Хаус, но, принимая во внимание густой снег, позднее время, необходимость избегать большие дороги и пробираться через лес, он, по всей вероятности, не мог надеяться добраться туда до следующего утра.
У Дика было два выхода: продолжать преследование рыцаря и, если возможно, напасть на него в ту же ночь в лагере, или отыскать другую дорогу и постараться пересечь путь сэра Даниэля.
И тот, и другой план вызывали серьезные возражения, и Дик, боявшийся подвергнуть Джоанну случайностям сражения, еще не решил, который принять, когда доехал до опушки леса.
Тут сэр Даниэль повернул несколько налево и затем углубился в чащу высокого, величественного леса. Отряд его был перестроен более узким фронтом, чтобы пройти между деревьями, и, сообразно этому, следы более ясно отпечатывались на снегу. Глаз мог проследить их под сводами безлиственных дубов; следы шли тесными рядами в прямом направлении; деревья стояли над ними со своими узловатыми сучьями и подымающейся кверху чащей ветвей; не слышно было ни звука, обнаруживающего присутствие человека или животного — даже шороха крыльев реполова, а на снежном поле лучи зимнего солнца отливали золотом среди узорчатых теней.
— Как вы скажете, — спросил Дик одного из людей своего отряда, — продолжать ли нам преследовать их или направиться прямо в Тонсталль?
— Сэр Ричард, — ответил солдат, — я бы ехал по следам, пока они не исчезли.
— Вы, без сомнения, правы, — сказал Ричард, — но мы отправились очень поспешно, так как времени было мало. Тут нет ни домов, ни еды, негде укрыться; к завтрашнему рассвету мы познакомимся и с отмороженными пальцами, и с голодным желудком. Что вы скажете, молодцы? Согласны вы потерпеть немного ради успеха нашей экспедиции, или повернем у Холивуда и поужинаем в аббатстве? Так как дело довольно сомнительное, то а никого не принуждаю, но если бы вы позволили мне посоветовать вам, вы выбрали бы первое.
Солдаты ответили почти в один голос, что они пойдут за сэром Ричардом, куда он пожелает.
Дик пришпорил лошадь и снова двинулся вперед.
Следы на снегу были очень глубоки, и потому преследователи имели большое преимущество над преследуемыми. Всадники ехали крупной рысью; двести подков попеременно глухо ударяли о снежный покров, а лязг оружия и фыркание лошадей подымали воинственный шум вдоль сводов безмолвного леса.
Наконец след вышел на большую дорогу из Холивуда; тут он потерялся на минуту и когда снова появился дальше, на проторенном снегу, Дик с удивлением заметил, что следов стало уже далеко не так много. Очевидно, сэр Даниэль, пользуясь дорогой, разделил свой отряд.
Так как все шансы были одинаковы, то Дик продолжал ехать по следу в прямом направлении; после часа езды, когда всадники заехали в самую глубину леса, след этот — словно лопнувшая граната — вдруг распался на дюжины две следов, расходившихся точно по радиусам круга.
Дик в отчаянии остановил лошадь. Короткий зимний день приближался к концу; солнце, темно-оранжевоо цвета, без лучей, медленно плыло среди лишенных листвы лесов; тени на снегу тянулись на целую милю; мороз жестоко кусал концы пальцев, дыхание лошадей и пар от них подымались облаком.
— Ну, нас перехитрили, — сознался Дик. — Приходится все-таки отправляться в Холивуд. Он ближе, чем Тонсталль — или должен быть ближе, судя по положению солнца.
Всадники повернули налево, оставив красный щит солнца позади себя и направились к аббатству. Но теперь все изменилось для них; они не могли уже бойко скакать по дороге, крепко утоптанной проехавшими впереди врагами, к цели, к которой прямо вела их эта дорога. Теперь им приходилось медленно, с трудом пробираться по снегу, постоянно останавливаясь, чтобы решать, куда ехать, постоянно натыкаясь на сугробы. Солнце скоро покинуло их; свет на западе исчез, и вскоре они блуждали в полной тьме под морозными звездами.
Луна должна была скоро осветить вершины холмов, и тогда можно было ехать дальше. Но в настоящее время каждый случайный шаг мог сбить их с пути. Оставалось только остановиться и переждать.
Расставили часовых, очистили от снега кусок земли, и после нескольких неудачных попыток посреди очищенного пространства запылал хороший костер. Солдаты уселись совсем близко к этому лесному очагу, делясь провизией, какая нашлась у них; фляжка пошла по кругу. Дик, собрав лучшее из грубой и скудной пищи, принес племяннице лорда Райзингэма, сидевшей отдельно от солдат, под деревом.
Она сидела на одной попоне, укутанная в другую, и смотрела на освещенную огнем сцену перед ней. Когда Дик предложил ей пищу, она вздрогнула, как человек, внезапно пробужденный от сна, и потом молча отказалась.
— Сударыня, — сказал Дик, — умоляю вас, не наказывайте меня так жестоко. Не знаю, чем я оскорбил вас; правда, я увез вас, но употребил только дружеское насилие; действительно, я подвергаю вас всем неприятностям суровой ночной погоды, но поспешность, с которой мне приходится действовать, имеет целью спасение другой не менее слабой и беззащитной, чем вы. По крайней мере, не наказывайте себя, сударыня, и покушайте, если и не голодны, чтобы поддержать силы.
— Я не хочу ничего есть из рук, которые убили моего родственника, — сказала она.
— Дорогая леди, — вскрикнул Дик, — клянусь распятием, я не дотрагивался до него.
— Поклянитесь, что он еще жив, — сказала она.
— Я не стану лукавить с вами, — ответил Дик. — Жалея вас, я принужден огорчить вас. В глубине сердца я считаю его мертвым.
— И вы просите меня поесть! — вскрикнула она. — И вас называют «сэр»! Вы заслужили ваши шпоры убийством моего доброго родственника. И если бы я не была в одно и то же время и дурой, и предательницей и не спасла вас в доме вашего врага, умерли бы вы, а он — он, который стоил двенадцати таких, как вы, — был бы жив.
— Я сделал только то, что должен был сделать; точно то же, что делал ваш родственник для своей партии, — ответил Дик. — Если бы он был жив, — Небу известно, как я желаю этого! — он похвалил бы, а не порицал бы меня.
— Сэр Даниэль говорил мне, — сказала она, — что заметил вас на баррикаде. Он говорит, что их партия потерпела поражение благодаря вам, что вы выиграли сражение. Ну так вы и убили моего доброго лорда Райзингэма, это совершенно так же верно, как если бы вы задушили его. И вы хотите, чтобы я ела с вами, когда ваши руки еще не вымыты после убийства? Но сэр Даниэль поклялся, что погубит вас. Он отомстит за меня.
Несчастный Дик погрузился в мрачное раздумье. Старик Арбластер пришел на память ему, и он громко застонал.
— Неужели вы считаете меня так виноватым? — сказал он. — Вы, которая защищала меня, вы — друг Джоанны?
— Зачем вы вмешались в эту битву? — возразила она. — Вы не принадлежите ни к какой партии, вы просто мальчик — ноги и туловище, не управляемые ни умом, ни знанием! К чему вы сражались? Из-за любви к борьбе, черт возьми!
— Да, я не знаю! — крикнул Дик. — Но так уж водится в английском государстве, если бедный джентльмен не сражается на одной стороне, он обязательно должен сражаться на другой. Он не может оставаться один, это неестественно.
— У кого нет разума, тот не должен вынимать меча, — ответила молодая девушка. — Вы, что сражаетесь по случайности, что вы, как не мясник? Война может быть облагорожена только целью, ради которой она ведется, а вы опозорили ее.
— Сударыня, — сказал несчастный Дик, — я отчасти вижу мою ошибку. Я слишком поторопился, я занялся делом, прежде чем настало мое время. Я украл судно — клянусь, что думал, что поступаю хорошо — и вызвал этим смерть многих невинных людей и горе и разорение одного старика, вид которого пронзил мне сегодня сердце, словно кинжалом. А сегодня утром я хотел отличиться и приобрести славу, чтобы жениться, и вот!.. Я стал причиной смерти дорогого вам родственника, который был добр ко мне. И сам не знаю, что я еще наделал. Потому что — увы! — я, может быть, посадил на трон Йорка, а это, может быть, худо и вредно для Англии. О, сударыня, я вижу мой грех. Я не гожусь для жизни. Из раскаяния и чтобы избегнуть возможности наделать еще больше зла, как только окончится эта авантюра, я поступлю в монастырь. Я откажусь от Джоанны и военного ремесла. Я буду монахом и стану всю мою жизнь молиться за спасение души вашего родственника.
В этот момент полного унижения и раскаяния Дику показалось, что молодая девушка рассмеялась.
Подняв лицо, он увидел, что при свете огня она смотрит на него с каким-то странным, но не сердитым выражением.
— Сударыня, — сказал он, думая, что смех был только иллюзией его слуха, но надеясь по изменившемуся выражению лица тронуть ее сердце, — сударыня, удовлетворитесь ли вы этим? Я отказываюсь от всего, чтобы загладить сделанное мною зло. Я обеспечиваю рай лорду Райзингэму. И все это именно в тот день, когда я заслужил шпоры и считал себя счастливейшим молодым джентльменом на свете.
— О, мальчик, — сказала она, — хороший мальчик!
И, к величайшему изумлению Дика, она сначала очень нежно отерла катившиеся по его лицу слезы, а потом, как бы по внезапному побуждению, обвила его шею обеими руками, притянула к себе его лицо и поцеловала. Чувство плачевного недоумения охватило простодушного Дика.
— Ну, — очень весело сказала молодая девушка, — так как вы предводитель отряда, то должны есть. Отчего вы не ужинаете?
— Дорогая миссис Райзингэм, — ответил Дик, — я хотел сначала угостить мою пленницу, но, сказать правду, раскаяние не позволяет мне переносить вида пищи. Мне лучше поститься и молиться, дорогая леди.
— Зовите меня Алисой, — сказала она, — ведь мы старые друзья, не правда ли? А теперь будем есть с вами наперегонки, так, что если вы не будете есть, то и я не буду, но если вы усердно покушаете, то и я поужинаю, как добрый пахарь.
И она сразу принялась за еду; Дик, у которого был превосходный желудок, последовал ее примеру сначала с большой неохотой, но потом постепенно входя во вкус, все с большей и большей энергией и усердием. Под конец он отказался от взятой на себя роли и вознаградил себя за все труды и волнения дня.
— Укротитель львов, — сказала наконец молодая девушка, — вам не нравится девушка в мужской одежде?
Луна уже взошла, и они дожидались только, пока отдохнут усталые лошади. При свете луны, все еще раскаивавшийся, но насытившийся Ричард увидел, что она смотрит на него несколько кокетливо.
— Сударыня, — запинаясь, проговорил он, удивленный этой новой манерой обращения с ним.
— Ну, — прервала она, — нечего отрицать, Джоанна сказала мне, но все же, сэр укротитель львов, взгляните на меня, — неужели я очень некрасива?
И она сверкнула на него глазами.
— Правда, вы немножко малорослы, — начал Дик.
Она снова перебила его, на этот раз звонким смехом, окончательно смутившим и удивившим его.
— Малоросла! — крикнула она. — Ну, будьте так же честны, как храбры, я — карлица, может быть, немного побольше, но, несмотря на это, — ну, скажите же мне — несмотря на это, достаточно красива на взгляд, разве не так?
— Да, сударыня, чрезвычайно красивы, — сказал смущенный рыцарь с жалкой попыткой казаться развязным.
— И всякий мужчина был бы очень рад жениться на мне? — продолжала она.
— О, да, сударыня, очень рад! — согласился Дик.
— Зовите меня Алисой, — сказала она.
— Алиса, — повторил сэр Ричард.
— Ну, укротитель львов, — продолжала она, — так к вы убили моего родственника и оставили меня без поддержки, вы, по чести, должны всячески загладить свою вину, не правда ли?
— Конечно, сударыня, — сказал Дик. — Хотя, положа руку на сердце, я считаю себя только отчасти виновным в пролитии крови этого храброго рыцаря.
— Вы хотите увернуться от меня? — вскрикнула она.
— Вовсе нет, сударыня. Ведь я же сказал вам. По вашему приказанию я готов даже стать монахом, — сказал Ричард.
— Значит, по чести, вы принадлежите мне, — заключила она.
— По чести, сударыня, я полагаю… — начал молодой человек.
— Продолжайте, — перебила она, — у вас уж слишком много остановок. По чести, вы принадлежите мне, пока не исправите сделанного вами зла?
— По чести, да, — сказал Дик.
— Ну, так слушайте, — продолжала молодая девушка. — Мне думается, что из вас вышел бы плохой монах, а так как я могу располагать вами, как мне угодно, то я возьму вас в мужья. Ни единого слова! — крикнула она. — Слова вам не помогут. Ведь вполне справедливо, чтобы вы, лишивший меня родного дома, доставили мне другой. Что касается Джоанны, то, поверьте, она первая одобрит эту перемену, в сущности, так как мы с ней близкие друзья, то не все ли равно, на которой из нас вы женитесь? Решительно все равно.
— Сударыня, — сказал Дик, — я уйду в монастырь, если вы прикажете, но жениться на ком-нибудь другом во всем обширном мире, кроме Джоанны Седлей, я не соглашусь, не уступлю мужской силе, не сделаю это и ради удовольствия дамы. Простите, что я выражаю так просто мои простые мысли, но когда девушка очень смела, то бедному мужчине приходится быть еще смелее.
— Дик, милый мальчик, вы должны подойти и поцеловать меня за эти слова. Не бойтесь, вы поцелуете меня за Джоанну, когда мы встретимся, я возвращу ей этот поцелуй и скажу, что украла его. А что касается вашего долга относительно меня, милый простофиля, то, мне думается, не вы один участвовали в этом большом сражении; и даже если на трон взойдет Йорк, то не вы посадили его туда. Но вот сердце у вас, Дик, хорошее, доброе, честное, и если бы я могла в чем-нибудь позавидовать Джоанне, то позавидовала бы вашей любви к ней.
Лошади между тем съели скудный запас корма и отдохнули вполне. Костер засыпали снегом по приказанию Дика; пока его воины устало взбирались в седла, Дик, вспомнив несколько поздно о предосторожностях, принимаемых лесными жителями, выбрал высокий дуб и быстро влез на его самый верхний сук. Оттуда он мог обозреть на большом пространстве освещенный луной и устланный снегом лес. На юго-западе виднелись те высокие, покрытые вереском места, где они с Джоанной испытали страшное приключение с прокаженным. Тут его внимание привлекло какое-то красное, блестящее пятнышко, величиной не более булавочной головки.
Он жестоко порицал себя за небрежность. Если то горели огни в лагере сэра Даниэля, то он должен был давно увидеть их и пойти в ту сторону, а главное, он не должен был выдавать своей близости, разведя костер. Но теперь нельзя было терять ценных часов. Прямой путь к возвышенностям был приблизительно в две мили длиной, но его пересекала очень глубокая, обрывистая ложбина, недоступная для всадников. Дику казалось удобнее для быстроты оставить лошадей и попробовать добраться пешком.
Для охраны лошадей было оставлено десять человек; условились о сигналах на случай нужды, и Дик во главе остальных отправился в поход; Алиса Райзингэм храбро пошла рядом с ним. Солдаты сняли тяжелое вооружение и оставили у костра свои копья, в хорошем настроении Духа они бодро шли по замерзшему снегу при веселом сиянии луны. Спуск в ложбину, где поток со стоном прорывался сквозь снег и лед, совершился в молчании и порядке. На другой стороне, в полумиле от места, где Дик заметил блеск огня, отряд остановился, чтобы отдохнуть перед нападением.
В глубоком безмолвии леса малейший звук был слышен издалека; Алиса, обладавшая тонким слухом, подняла палец в знак предупреждения и остановилась, прислушиваясь. Все последовали ее примеру, но как ни прислушивался Дик, он не слышал ничего, кроме, приглушенного ропота потока в лесу на расстоянии нескольких миль.
— Но я наверное слышала лязг оружия, — прошептала Алиса.
— Сударыня, — сказал Дик, который боялся этой молодой леди больше, чем десяти храбрых воинов, — я не осмелюсь намекнуть, что вы ошиблись, но этот звук мог донестись из какого-нибудь лагеря.
— Он доносился не оттуда, а с запада, — решительно объявила она.
— Пусть будет что будет и как угодно небу, — сказал Дик. — Не будем беспокоиться, а пойдем скорее вперед и узнаем, в чем дело. Вставайте, друзья, довольно отдохнули.
По мере того, как они подвигались, снег становился все более и более утоптанным копытами лошадей, ясно было, что они приближались к лагерю, где расположились значительные силы конных солдат. Наконец, они увидели пробивавшийся между деревьями дым красного цвета внизу и рассыпавшийся вверху яркими искрами.
Исполняя приказание Дика, люди его отряда развернули ряды и тихо поползли в чащу, чтобы окружить со всех сторон вражеский лагерь. Сам он, оставив Алису под прикрытием громадного дуба, пошел прямо по направлению костра.
Наконец, благодаря просеке, взору его открылся вид на весь лагерь. Костер был разведен на небольшой, покрытой вереском горке, окруженной с трех сторон чащей, он горел очень сильно, громко треща и вспыхивая ярким пламенем. Около него сидело около дюжины людей в темных плащах, но хотя снег кругом был утоптан так, как будто тут проехал целый полк, Дик напрасно искал взглядом лошадей. Им овладело страшное подозрение, что его провели. В то же время в высоком человеке в стальном шлеме, протягивавшем к огню руки, он узнал своего старого друга, а впоследствии благосклонного врага, Беннета Хэтча; в двух же других сидевших вдали, несмотря на их мужской костюм, он угадал Джоанну Седлей и жену сэра Брэклея.
— Ну, — подумал он, — если я даже потеряю лошадей, но добуду Джоанну, то мне нечего жаловаться.
С отдаленного конца лагеря послышался тихий свист, обозначавший, что его солдаты собрались и окружение закончено.
При этом звуке Беннет вскочил на ноги, но прежде чем он успел схватиться за оружие, Дик окликнул его.
— Беннет, — сказал он, — Беннет, старый друг, сдавайся. Ты только понапрасну прольешь человеческую кровь, если будешь сопротивляться.
— Клянусь святой Варварой, это мастер Шельтон! — вскрикнул Хэтч. — Мне сдаваться? Вы просите слишком многого. Какие у вас силы?
— Говорю тебе, Беннет, нас больше, и к тому же вы окружены, — сказал Дик. — Цезарь и Карл Пятый запросили бы пощады. На мой свисток явится сорок человек, и одним залпом стрел я могу уложить всех вас.
— Мастер Дик, — сказал Беннет, — как это ни тяжело мне, но я должен исполнить свой долг. Да помогут вам святые! — При этих словах он поднес ко рту небольшой рог и издал пронзительный звук.
Наступил момент смущения. Пока Дик, боясь за дам, колебался отдать приказание стрелять, маленький отряд Хэтча схватился за оружие и сомкнулся, очевидно, готовый на решительный отпор. В переполохе, вызванном переменой мест, Джоанна вскочила со своего места и полетела как стрела к своему возлюбленному.
— Здесь, Дик! — вскрикнула она, сжимая его руку своей.
Дик все продолжал стоять в нерешительности, он был еще слишком неопытен, чтобы примириться с необходимостью, вызываемой войной, и мысль о старой леди Брэклей останавливала слова команды на его устах. Его подчиненные начали тревожиться. Некоторые из них окликали его, другие начали стрелять по собственному побуждению. При первом же выстреле бедный Беннет пал мертвым. Тогда Дик вышел из своего оцепенения.
— Вперед! — крикнул он. — Стреляйте, молодцы, и держитесь ближе к чаще! Англия и Йорк!
Но как раз в это мгновение в тишине ночной внезапно раздался стук множества копыт по снегу, звук этот приближался с невероятной быстротой и раздавался все громче и громче. В то же самое время в ответ на призыв Кэтча беспрерывно зазвучали трубы.
— Сбор, сбор! — кричал Дик. — Собирайтесь, если хотите остаться живы.
Но солдаты, спешившиеся, рассеянные, застигнутые врасплох, в то время, когда они рассчитывали на легкий успех, начали отступать; некоторые еще стояли в нереительности на месте, другие рассеялись в чаще. Когда первые всадники, стреляя, промчались по просеке и пустили своих коней в заросли яростным галопом, в кустах они опрокинули и закололи только несколько отставших солдат, большая же часть отряда Дика словно растаяла при известии о их появлении.
Дик стоял одно мгновение, с горечью наблюдая за результатами своей необдуманной и неумелой храбрости. Сэр Даниэль увидел костер; он двинулся со своими главными силами, чтобы напасть на своих преследователей или обойти их с тылу, если они решатся на атаку. Все время он действовал как прозорливый вождь, Дик же вел себя как пылкий мальчик. И теперь молодой рыцарь был один, — правда, его возлюбленная крепко держала его за руку, — весь его отряд людей и лошадей рассыпался во тьме среди леса, как бумажка с булавками, просыпанная на гумне.
— Да просветят меня святые! — думал он. — Хорошо, что меня произвели в рыцари за утреннее дело, теперешнее делает мне мало чести.
И, продолжая держать Джоанну за руку, он бросился бежать.
Безмолвие ночи было нарушено со стороны Тонсталля криками людей, галопировавших во все стороны в поисках беглецов; Дик смело пробрался через заросли и побежал прямо с быстротой оленя. Ясный, серебристый свет луны, падавший на открытые снежные поляны, увеличивал по контрасту темноту, царившую в лесных чащах; так как побежденные рассеялись во все стороны, то и преследователям приходилось направляться по различным путям. Через некоторое время Дик и Джоанна остановились в укромном месте и слушали, как звуки преследования уже замирали в отдалении.
— Если бы я оставил хоть некоторую часть в резерве, — с горечью крикнул Дик, — я мог бы еще поправить дело! Ну, век живи, век учись, в следующий раз, клянусь распятием, будет лучше!
— Дик, — сказала Джоанна. — Не все ли равно? Мы снова вместе.
Он взглянул на нее — перед ним снова был Джон Мэтчем в штанах и камзоле. Но теперь он узнал ее даже в этом неприглядном платье, она улыбалась ему, сияла любовью, и сердце его было полно восторга.
— Возлюбленная, — сказал он, — если ты прощаешь человека, наделавшего столько ошибок, то что за дело мне до всех этих неудач? Отправимся прямо в Холивуд, там находится твой добрый опекун и мой лучший друг, лорд Фоксгэм. Там мы повенчаемся, и не все ли равно, беден я или богат, знаменит или неизвестен? Сегодня, дорогая моя, я заслужил шпоры, высокие люди хвалили меня за храбрость; я считал себя лучшим воином во всей Англии. Потом я сперва потерял благосклонность знатных, а теперь разбит и потерял моих солдат. Какое унижение для тщеславного человека! Но, милая, я не жалею об этом, — милая, если ты любишь меня и выйдешь замуж за меня, я готов отказаться от рыцарского звания и нисколько не пожалею об этом.
— Мой Дик! — сказала она. — Разве тебя посвятили в рыцари?
— Да, милая, теперь ты миледи, — нежно ответил он, — или будешь ею завтра до полудня — хочешь?
— Да, Дик, от всего сердца, — ответила она.
— Э, сэр? Мне казалось, что вы должны были быть монахом! — сказал чей-то голос.
— Алиса! — вскрикнула Джоанна.
— Она и есть, — ответила, подходя, молодая девушка, — Алиса, которую ты оставила, считая за мертвую, а твой укротитель львов нашел ее, вернул ее к жизни и, по правде сказать, ухаживал за ней — если желаешь знать.
— Я не верю этому! — крикнула Джоанна. — Дик!
— Дик! — передразнила Алиса. — Дик, да Дик! Да, прекрасный сэр, вы покидаете бедных девушек в несчастье, — прибавила она, обращаясь к молодому рыцарю. — Вы оставляете их стоять под дубом. Правду говорят, что умер век рыцарства.
— Сударыня, — в отчаянии проговорил Дик, — клянусь моей душой, я совершенно позабыл о вас. Сударыня, попытайтесь простить меня. Видите, я только что нашел Джоанну.
— Я не думала, чтобы вы сделали это нарочно, — возразила она. — Но я жестоко отомщу вам. Я скажу один секрет леди Шельтон, то есть будущей леди Шельтон, — прибавила она, приседая. — Джоанна, — продолжала она, — клянусь душой, я думаю, что твой возлюбленный храбр в сражении, но, позволь мне сказать тебе прямо, он — самый мягкосердечный простофиля во всей Англии. Ну и наслаждайся с ним! А теперь, глупые мои дети, поцелуйте сначала меня — каждый из вас — от души; потом целуйте друг друга в продолжение одной минуты по часам и ни одной секунды больше, а потом отправимся все трое в Холивуд как можно скорее, так как, по-моему, эти леса полны опасностей и в них чрезвычайно холодно.
— Но неужели мой Дик ухаживал за тобой? — спросила Джоанна, прижимаясь к своему возлюбленному.
— Нет, глупая девочка, — ответила Алиса, — это я ухаживала за ним. Я в самом деле предложила ему жениться на мне, но он сказал, чтобы я шла венчаться с подобными себе. Это были его слова. Да, вот что я скажу: он более откровенен, чем любезен. Ну, а теперь, дети мои, надо же иметь какую-нибудь цель и идти вперед. Пройдем мы опять ложбиной или отправимся прямо в Холивуд?
— Мне бы очень хотелось ехать на лошади, — сказал Дик, — все последние дни меня так колотили и били всевозможными способами, что мое бедное тело представляет собой один сплошной синяк. Но как вы думаете? Что если наши люди разбежались при звуке битвы? Ведь тогда мы пройдемся зря. Отсюда прямым путем до Холивуда только три мили; колокол еще не пробил девяти часов; снег достаточно тверд для ходьбы, луна светла; что если бы мы пошли так, как есть?
— Решено! — крикнула Алиса, а Джоанна только крепче прижималась к руке Дика.
Они пошли вперед через безлиственные чащи и дальше вниз по покрытым снегом дорогам, а бледный лик зимней луны смотрел на них. Дик и Джоанна шли рука об руку, испытывая небесное блаженство; их легкомысленная спутница шла за ними и, совершенно забыв о своих собственных лишениях, то насмехалась над их молчанием, то рисовала счастливые картины их будущей совместной жизни.
Издали, со стороны леса, слышно было, как Тонсталльские всадники погоняли лошадей; время от времени крики и лязг оружия говорили о стычках между неприятелями. Но нелегко было возбудить страх или сожаление в душах молодых людей, выросших среди военных тревог и только что избегнувших таких многочисленных опасностей. Довольные тем, что звуки все более и более удалялись, они отдались всем сердцем наслаждению данного часа и шли, как говорила Алиса, свадебной процессией; ни угрюмое уединение леса, ни холод морозной ночи не могли затемнить их счастья или нарушить его.
Наконец с вершины холма они взглянули вниз на Холивудскую долину. В больших окнах лесного аббатства горели факелы и свечи, его зубцы и шпили отчетливо и безмолвно подымались вверх, золотое распятие на самом верху ярко блестело при лунном свете. Вокруг, на открытой проталине горели лагерные костры; пространство рядом было заполнено хижинами; посреди извивалась замерзшая река.
— Клянусь мессой, — сказал Ричард, — люди лорда Фоксгэма и до сих пор стоят здесь лагерем! Гонец, очевидно, не поспел. Ну, тем лучше. У нас есть силы, чтобы встретиться с сэром Даниэлем.
Но если люди лорда Фоксгэма продолжали стоять лагерем у Холивуда, то совсем по другой причине, чем предполагал Дик. Они пошли было к Шорби, но не прошли еще и полпути, как им встретился посланный и сказал, чтобы они вернулись туда, где стояли утром, чтобы преградить путь беглецам — ланкастерцам и в то же время быть поближе к главной Йоркской армии. Ричард Глочестер, окончив битву и уничтожив своих врагов в этом округе, уже шел на соединение со своим братом и вскоре после возвращения партизан лорда Фоксгэма сам горбун остановился перед дверями аббатства. В честь этого высокого гостя окна горели огнями, и, когда Дик явился со своей возлюоленной и ее подругой, герцог со своей свитой находился в трапезной, где гостей принимали с великолепием, обычным этому могущественному и богатому монастырю.
Дика провели в трапезную, куда он пошел не совсем охотно. Глочестер, усталый и измученный, сидел, подперев рукой свое бледное, страшное лицо; лорд Фоксгэм, еще не вполне оправившийся от ран, сидел на почетном месте, слева от герцога.
— Ну, сэр, — спросил Ричард, — принесли вы мне голову сэра Даниэля?
— Милорд герцог, — ответил Дик довольно смело, хотя на сердце у него было тяжело. — Мне даже не удалось вернуться с моим отрядом. Я был разбит, ваша милость.
Глочестер посмотрел на него нахмурясь, с грозным видом.
— Но я дал вам пятьдесят копий [5], сэр, — сказал он.
— Милорд герцог, у меня было только пятьдесят воинов, — ответил молодой рыцарь.
— Как так? — сказал Глочестер. — Ведь он просил пятьдесят копий?
— Позвольте доложить вашей милости, — вкрадчиво проговорил Кетсби, — мы дали ему для преследования неприятеля только всадников.
— Хорошо, — сказал Ричард. — Шельтон, вы можете идти, — прибавил он.
— Стойте! — сказал лорд Фоксгэм. — У этого молодого человека было поручение от меня. Может быть, оно лучше удалось ему. Скажите, мастер Шельтон, нашли вы девушку?
— Хвала святым, милорд, — сказал Дик, — она в этом доме.
— Правда это? Ну так, милорд герцог, — продолжал лорд Фоксгэм, — с вашего позволения, завтра утром, до выступления, я предлагаю сыграть свадьбу. Это молодой сквайр…
— Молодой рыцарь, — перебил Кетсби.
— Что вы говорите, сэр Уильям! — вскрикнул Фоксгэм.
— Я сам посвятил его в рыцари, и по заслугам, — сказал Глочестер. — Он два раза храбро послужил мне. У него нет недостатка в доблести рук: ему не хватает железной твердости духа настоящего мужа. Он не подымется высоко, лорд Фоксгэм. Этот малый будет всегда храбро биться в схватке, но у него сердце каплуна. Во всяком случае, если он должен жениться, жените его, во имя Пресвятой Девы Марии, и делу конец!
— Нет, он храбрый юноша, я знаю это, — сказал лорд Фоксгэм. — Успокойтесь, сэр Ричард. Я устроил дело с мастером Гэмлеем, и завтра вы женитесь.
Дик счел благоразумным удалиться, но не успел еще выйти из трапезной, как только что подъехавший к воротам человек взбежал по лестнице, перепрыгивая сразу по четыре ступеньки и, растолкав слуг аббатства, бросился на одно колено перед герцогом. И прежде чем Дик добрался до отведенной ему как гостю лорда Фоксгэма комнаты, в отрядах у костров раздались восторженные крики: в этот же самый день менее чем в двадцати милях от этого места могуществу ланкастерского дома был нанесен второй решительный удар.
На следующее утро Дик был на ногах до восхода солнца. Воспользовавшись гардеробом лорда Фоксгэма, он оделся насколько возможно лучше и, получив успокоительные сведения о Джоанне, пошел прогуляться, чтобы утешить свое нетерпение.
Некоторое время он обходил солдат, которые вооружались в полусвете зимней утренней зари и при красном блеске факелов, но, постепенно идя все дальше, вышел наконец за аванпосты и пошел один в покрытый инеем лес, в ожидании восхода солнца.
На душе у него царили покой и счастье; он нисколько не сожалел о том, что потерял милость герцога, надеясь иметь женой Джоанну, а верным патроном лорда Фоксгэма, он радостно смотрел на свое будущее и мало о чем сожалел в прошлом.
Пока он шел, погруженный в размышления, печальный утренний свет стал более ярким; восток уже окрашивался лучами солнца; резкий ветерок подымал замерзший снег. Дик повернул назад, чтобы идти домой, при этом взгляд его упал на какую-то фигуру, прятавшуюся за деревом.
— Стой! — крикнул он. — Кто идет?
Какой-то человек вышел из-за дерева и сделал знак рукой, словно немой. Он был одет пилигримом с опущенным на лицо капюшоном, однако Дик сейчас же узнал сэра Даниэля.
Он обнажил меч и пошел навстречу рыцарю, который сунул руку за пазуху, как будто хватаясь за скрытое оружие, и спокойно поджидал его.
— Ну, Дикон, — сказал сэр Даниэль, — что же теперь будет! Ты сражаешься с побежденными.
— Я не замышлял ничего дурного, — ответил юноша, — я был верным другом вам, пока вы не покусились на мою жизнь; вы жаждали моей смерти.
— Я делал это только из чувства самосохранения, — ответил рыцарь. — А теперь, мальчик, вести о сражении и присутствие этого горбатого дьявола в моем собственном лесу окончательно, безнадежно сломили меня. Я иду в Холивуд, чтобы найти себе убежище в храме, потом проберусь за моря с тем, что смогу увезти, и начну новую жизнь в Бургундии или Франции.
— Вы не можете идти в Холивуд, — сказал Дик.
— Как так? Почему не могу? — спросил рыцарь.
— Слушайте, сэр Даниэль, это утро моей свадьбы, — сказал Дик, — и солнце, которое восходит, осветит лучший день моей жизни. Вы должны поплатиться, вдвойне поплатиться — и за смерть моего отца, и за ваши замыслы против меня. Но и сам я поступал дурно, я был причиной смерти многих людей, а в сегодняшний радостный день я не хочу быть ни судьей, ни палачом. Будь вы сам дьявол, я не тронул бы вас, вы можете идти куда угодно, насколько это касается меня. Просите прощения у Бога, я же охотно даю вам свое. Но если вы пойдете в Холивуд — дело иное. Я сражаюсь за Йоркский дом и не допущу шпионов в ряды его войск. Так знайте же, что если вы сделаете хоть один шаг, я велю ближайшему часовому схватить вас.
— Ты насмехаешься надо мной, — сказал сэр Даниэль. — Я могу быть в безопасности только в Холивуде.
— Мне это все равно, — возразил Ричард. — Я позволяю вам идти на восток, на запад или на юг, только не на север. Холивуд закрыт для вас. Идите и не пробуйте вернуться, потому что, как только вы уйдете, я предупрежу все сторожевые посты вокруг, над всеми пилигримами будет установлен такой строгий надзор, что — повторяю — будь вы сам дьявол, вы все же убедитесь, насколько была бы гибельна эта попытка.
— Ты обрекаешь меня на гибель, — мрачно проговорил сэр Даниэль.
— Нет, не обрекаю, — возразил Ричард. — Если желаете померяться со мной доблестью — выходите, хотя я боюсь, что это нечестно относительно моей партии; я все же приму ваш вызов, буду сражаться с вами своими собственными силами и не призову никого на помощь. Так я со спокойной совестью отомщу за моего отца.
— Да, — сказал сэр Даниэль, — у тебя большой меч, а у меня только кинжал.
— Я надеюсь только на Небо, — отвечал Дик, отбрасывая свой меч на снег. — Ну, теперь, если того требует ваш злой рок, выходите, и, если будет угодно Всемогущему, я осмелюсь накормить лисиц вашими костями.
— Я испытывал тебя, Дикон, — сказал рыцарь криво усмехаясь. — Я не хочу проливать твоей крови.
— Ну, так идите, пока не поздно, — ответил Шельтон. — Через пять минут я позову караул. Я замечаю, что был слишком терпелив. Обменяйся мы с вами местами, я был бы связан по рукам и по ногам уже несколько минут тому назад.
— Ну, Дикон, я пойду, — сказал сэр Даниэль. — Когда мы встретимся в следующий раз, ты раскаешься, что поступил так жестоко.
С этими словами он повернулся и пошел по дороге в лес. Дик наблюдал за ним со смешанными чувствами. Сэр Даниэль шел быстро и осторожно, бросая иногда злой взгляд на пощадившего его юношу, к которому он продолжал относиться подозрительно.
По одной стороне дороги была чаща, вся увитая зеленым плющом и недоступная для взора даже зимой. Внезапно оттуда, словно музыкальная нота, послышался выстрел из лука. Пролетела стрела, и рыцарь Тонсталля с громким криком агонии и гнева поднял руки и упал лицом вниз на снег. Дик подскочил и поднял его. Лицо упавшего страшно исказилось; все тело подергивалось судорогами.
— Стрела черная? — задыхаясь, проговорил он.
— Черная, — торжественно ответил Дик.
Прежде чем он успел прибавить хоть слово, приступ отчаянной боли потряс тело раненого с головы до ног так, что он подпрыгнул в руках державшего его Дика, и с этим последним усилием предсмертной муки душа его безмолвно отлетела.
Молодой человек положил тело на спину, на снег и помолился за неприготовленную, грешную душу; когда он окончил молитву, солнце сразу показалось на небе и реполовы зачирикали среди плюща. Он поднялся и увидел в нескольких шагах от себя тоже коленопреклоненного человека. Не покрывая головы, Дик ждал, когда кончится эта молитва. Она продолжалась долго.
С опущенной головой, с лицом, закрытым руками, неизвестный молился как человек, душа которого полна глубокого смятения и муки. По лежавшему рядом с молящимся луку Дик догадался, что это не кто иной, как стрелок, убивший сэра Даниэля.
Наконец он встал, и Дик увидел лицо Эллиса Декуорса.
— Ричард, — торжественно проговорил он. — Я слышал вас. Вы избрали лучшую часть и простили; я взял худшую — и вот лежит прах моего врага. Молитесь за меня.
И он пожал ему руку.
— Сэр, — сказал Ричард, — я буду молиться за вас, хотя не знаю, поможет ли вам моя молитва. Но если вы так долго ждали мести, а теперь она кажется так горька вам, то подумайте, не лучше ли простить остальным. Хэтч — он умер, бедняк! Но и лучшие люди погибают. А сэр Даниэль — его труп лежит перед нами. Что касается священника, то если бы я мог убедить вас, я попросил бы вас оставить его в живых.
Глаза Эллиса Декуорса сверкнули.
— Ну, нет, дьявол еще силен во мне! — сказал он. — Но успокойтесь — «Черная Стрела» уже не полетит больше, общество распалось. Что касается меня, то те, кто еще жив, доживут до мирного, спокойного конца, в назначенное Господом время. А вы идите, куда вас зовет более счастливая судьба, и не думайте больше об Эллисе.
Около девяти часов утра лорд Фоксгэм вел свою воспитанницу, одетую, как подобает ее полу, и сопровождаемую Алисой Райзингэм, в Холивудскую церковь, как вдруг навстречу им попался Ричард Горбатый с лицом, уже омраченным заботами. Он остановился.
— Это и есть та девушка? — спросил он.
Когда лорд Фоксгэм ответил утвердительно, он прибавил:
— Подымите ваше личико, милая, мне хочется посмотреть на него.
Некоторое время он угрюмо смотрел на молодую девушку.
— Вы красивы, — наконец проговорил он, — и у вас есть, как мне говорили, приданое. Что, если бы я предложил вам хороший брак, соответствующий вашей наружности и происхождению?
— Милорд герцог, — ответила Джоанна, — как угодно вашей милости, но я хочу лучше выйти за сэра Ричарда.
— Как так? — резко сказал он. — Выходите за человека, которого назову вам, а до полуночи он станет милордом, а вы — миледи. А сэр Ричард, — говорю вам прямо — умрет сэром Ричардом.
— Я ничего не молю больше у Господа, милорд, как умереть женой сэра Ричарда, — возразила Джоанна.
— Вот посмотрите, милорд, — сказал Глочестер, обращаясь к лорду Фоксгэму, — на эту пару. Юноша, когда я предложил ему на выбор, что он хочет получить в благодарность за оказанные мне услуги, попросил помиловать старого пьяницу-моряка. Я предупреждал его, но он упорствовал в своей глупости. «Тем и окончатся мои милости», — сказал я, а он, милорд, ответил мне с самым дерзким видом: «Вся потеря на моей стороне».
— Неужели он так сказал? — вскрикнула Алиса. — Хорошо сказано, укротитель львов!
— Кто это? — спросил герцог.
— Пленница сэра Ричарда, — ответил лорд Фоксгэм, — миссис Алиса Райзингэм.
— Смотрите, выдайте ее замуж за надежного человека, — сказал герцог.
— Я имел в виду моего родственника Гэмлея, если вы не будете против, ваша милость, — сказал лорд Фоксгэм. — Он хорошо служил нашему делу.
— Это мне нравится, — сказал Ричард. — Обвенчайте их поскорее. Хотите замуж, прекрасная девушка?
— Милорд герцог, — ответила Алиса, — если только мой будущий жених будет строен, пря…
Она смутилась, и слово замерло на ее устах.
— Он прям, мисс, — спокойно ответил Ричард. — Я единственный горбун в моем отряде; все остальные сложены довольно хорошо. Леди, и вы, милорд, — прибавил он, внезапно изменяя тон на чрезвычайно любезный, — не сочтите меня невежливым, если я покину вас. В военное время вождь не может располагать своим временем.
И с изящным поклоном он прошел дальше, сопровождаемый своими офицерами.
— Увы! Я погибла! — сказала Алиса.
— Вы не знаете его, — ответил лорд Фоксгэм. — Это пустяки; он уже забыл ваши слова.
— Так он, значит, цвет рыцарства, — сказала Алиса.
— Нет, но он думает о другом, — заметил лорд Фоксгэм. — Но не будем мешкать.
В церкви их ожидал Дик с несколькими молодыми людьми; тут его соединили с Джоанной. Когда они счастливые, но серьезные, вышли из церкви на морозный воздух и на солнечный свет, длинные ряды армии уже тянулись впереди по дороге; знамя герцога Глочестерского было развернуто и двигалось от аббатства среди леса копий; а за ними, окруженный закованными в сталь рыцарями, двинулся и храбрый, жестокосердный, честолюбивый горбун, навстречу своей судьбе — кратковременному царствованию и вечному позору. Свадебное шествие пошло в другую сторону, и гости с тихим весельем сели за завтрак. Отец эконом заботился о них и сидел за столом вместе с ними. Гэмлей, забыв о ревности, начал ухаживать за Алисой, которая ничего не имела против. А Дик и Джоанна, среди звука труб, лязга оружия и топота лошадей, сидели рядом, нежно держа друг друга за руки, и смотрели в глаза друг другу со все возраставшим чувством любви.
С этих пор грязь и кровь этой беспокойной эпохи проходила мимо них. Они жили вдали от тревог, в зеленом лесу, где возникла их любовь.
В Тонсталльской деревушке, в довольстве и мире проживали на пенсии, быть может, с излишком наслаждаясь элем и вином, два старика. Один из них всю жизнь был моряком и не переставал оплакивать своего слугу Тома. Другой, перебывавший на своем веку кем угодно, в конце концов ударился в набожность и умер самой благочестивой смертью в ближайшем аббатстве под именем брата Гонестуса. Так желание Лаулесса исполнилось — он умер монахом.
В действительности Ричард Горбатый был гораздо моложе в данное время. (Прим. автора).
Технический термин «копье» означал неопределенное число пехотинцев, сестоявших при вооруженных всадниках (прим. автора).