- А где же книжный магазин? - завертел я головой.
- Дался нам этот книжный!... - досадливо проскрипел Айзик. - Тогда уж давай дом политпросвета поищем? А?... Перегрелся, что ли? Стоп, замри!... он выкинул руку, как шлагбаум, поперек моей груди. Затем увлек меня в тень плакучей ивы, зашептал: - Нет, ты глянь-ка! Что я говорил?
Наперерез, не замечая нас, расширив ноздри - вынюхивающий добычу зверь, целеустремленной походкой двигался... Снежков. Поравнявшись со ступеньками кафе, резко остановился, как споткнулся. Косо задрал голову. Словно любопытный турист, вчитался в надписи. Засунул руку глубоко в карман, пошерудил там. Даже по затылку было видно, что мозги заняты счетом. Посмотрел налево, направо, подобно дисциплинированному пешеходу. И со скоростью уходящего от погони исчез в дверном проеме.
Мы присели на скамейке между столовой и магазином, закурили. Через несколько минут из столовой выявился Снежков. Щеки его привычно рдели, полные размягченные губы еще несли на своей детской розовой кожице следы жира и влаги. Глаза жмурились от яркого уличного света и, наверное, от сытости.
- Снежок! - окликнул его Айзельман и, выражая неподдельное удивление, повернулся ко мне. - Смотри, - Снежок! Вот так встреча. Мир тесен. А мы тут гуляем, присели. Смотрим - ты! Ты откуда вышел-то? С такими довольными-довольными глазами. Как у подоенной коровы...
Снежков виновато развел руками, присел рядом, небрежно качнул головой в сторону столовой:
- Да вот... Решил пройтись. Что в вагоне делать! Пить захотел, зашел, несколько копеек оставалось, компоту взял.
- А-а!... - протянул понимающе Айзик. Сочувственно спросил: - А есть-то все равно хочется?
- Конечно, - ровным голосом произнес Снежков и потупился.
- Ничего, - успокоил Айзик, - сейчас зайдем, покушаем. Деньги-то у нас. Мы еще не потратились. Спиртное пока не отпускают, одиннадцати нет. Что время зря терять.
Айзик, казалось, забыл о моем существовании и обращался только к Снежкову, который, уже поверивший, что его не разоблачили, и поэтому готовый согласиться со всем на свете, покорно кивал головой.
- Да и знаешь, - продолжал задушевно Айзик, - лучше сперва покушать, а то потом на голодный желудок... Развезти может. Помнишь, как с тобой намучились у Светки на дне рожденья? - (Снежков помнил - кивал.) - А пока, устало закончил Айзик, совсем понизив голос, - Снежок, будь другом, дыши в другую сторону. - Миролюбиво пояснил: - Компот тебе, видимо, подсунули какой-то некачественный - котлетой отдает...
- Да нет, Айзик, такое от голода бывает. Голодная отрыжка!... - я тоже решил внести свою лепту в воспитательный процесс.
В столовой мы взяли на шестьдесят копеек три тарелки борща, полные порции, хоть Снежков и пытался протестовать - мол, ему хватит половинки. И девять кусочков хлеба. Ели не разговаривая. Молчаливой трапезой подводя черту под "всем, что было". Вышли на белый свет простившие и прощенные.
За спиртным пошел Снежков. По логике Айзельмана, некоторых опять могли принять за олимпийцев, а Снежков в этом плане выгодно от нас отличался - не в джинсовых штанах, при белой рубашке. К тому же, о нем никак нельзя было сказать, что он спортивно сложен. Даже не загоревший: кожа его лица в течение последнего, очень для нас всех жаркого месяца, не могла подружиться с солнечными лучами, не бронзовела - а краснела, пузырилась и опадала лохмотьями слой за слоем. Поэтому вид его был слегка облезлый, но мимика отличника и маменькина сынка компенсировала этот его временный недостаток. Так говорил Айзельман.
Две бутылки ярко желтели и радужно отблескивали золотистыми этикетками в руках Снежкова, который выглядел, как человек, совершивший подвиг.
- Что за херню ты купил, Снежок? - зловеще прошипел Айзик, вращая глазами.
- Это "Херес", "Хе-рес", - миролюбиво объяснил Снежков, проводя пальцем по надписи на бутылке, как будто ничего не произошло. Хотя, было заметно, он догадывался, в чем причина Айзикова гнева.
- Хер-Ес, - передразнил Айзик, по своему расставив акценты. - Ты думаешь, я читать не умею? - Он взорвался: - На что ты деньги угрохал, интеллигент! Что, водки не было, бомотухи, наконец?!... Или опять компоту захотелось?!
- Воскресенье сегодня! - смело закричал Снежков, потому что говорил правду. - Только слабые напитки продают! Этот - самый крепкий! Все равно ведь, думаю, будете в "лигрылы" переводить - вам же по барабану в этом плане: что "Херес", что "Хер-Ес"!...
Он был прав. Для Айзика, и не только для него в нашей студенческой среде, "лигрыл" являлся зачастую решающим параметром. Особенно при дефиците финансов. Дробь: Литр помноженный на Градус, и все это поделенное на количество Лиц, то бишь Рыл. Чем больше величина "лигрыл" на данную денежную сумму, тем ценнее напиток.
- Об чем шумим, народ?
На пороге магазина стоял тщедушный мужичек довольно затрапезного вида. Рубашка навыпуск выполняла двоякую роль: скрывала то, что топорщилось из кармана брюк, а так же то безобразие, которое представлял из себя пояс на впалом животе. Впрочем, последнее трудно было утаить - нижние пуговицы на рубахе отсутствовали. Легко догадаться: чтоб не упали портки, мужику необходимо было затянуть пояс на последние, дополнительно проколотые дырки, смяв верхнюю часть брюк в гармошку.
Айзик стоял, отчаянно загнав руки в узкие карманы джинсов, поникший, казалось, не зная, как жить дальше. Сказал, борясь с раздражением:
- Отец. Дядя. Или дедушка. Не знаю, как вас лучше назвать. Вы местный житель. У нас уже было несколько небольших встреч сегодня. Но все они почему-то заканчивались примерно одинаково - мы покидали друг друга. У меня такое предчувствие, что ничего нового нас в этом смысле не ожидает. Извините.
Мужик продолжал улыбаться щербатым ртом, превращая все маленькое лицо в складки и щелки:
- Просто не могу, когда люди ругаются. По пустякам... Подумаешь! Можа, я чем помочь могу. Вот, - он приподнял край рубахи, обнажив серебристую макушку водочной бутылки, - как раз ищу... - он запнулся, обвел нас взглядом, еле уловимо кивнув на каждого, пересчитывая, - четвертого. - Он еще сильнее заулыбался, обнажив не только редкие желтые зубы, но и десна, довольный своей шутке, которая, по его мнению, ярко продемонстрировала остроумие.
Айзик оживился:
- Дядя, подскажите, где вы это купили?... - и сразу осекся. Махнул рукой: - А, все равно денег больше нет. Послушайте, может, махнем? Две наших красивых и дорогих на одну вашу прозрачную? - предложение прозвучало безнадежно, это все понимали.
- Кака разница, где купил! Главно - факт. Как ветерану и надежному клиенту завсегда отпускают. Даже в выходной, даже, быват, в долг. Ладно, он тронулся в сторону скверика, - чо на жаре-то стоять. Пойдем, скорпи... скопи...
- Скооперируемся! - в след ему радостно подсказал Айзик, чуть не подпрыгнув. - Действительно, мы вас приглашаем: две наших плюс одна ваша!
- Пойдем, пойдем!... Приглашаем! - мужик не оглядываясь хмыкнул. Вашей мочой запивать будем.
В сквере мы расположились на одинокой скамейке, скрытой от внешнего мира большими кустарниками. "Мое место!" - гордо проговорил наш новый знакомый и извлек из соседнего куста большой граненый стакан.
- Этот для портвейну, - объяснил с сожалением, щелкая по стеклу. Водочный, аккурат сто грамм, разбили недавно. Ладно, - он протер емкость уголком рубахи, - пойдет, не баре. Точно, Абрам? - это он Айзельману. Давай, разливай, - отдал стакан Снежкову, - ты самый путевый, грамотный, вижу. А вы пока рассказывайте, - его внимание досталось и мне, - откуда и почем!...
Айзик выпил первый. Отдышался, отморщился, проморгался, закурил.
- Вообще-то я не Абрам, а Павел, - он кашлянул в кулак, явно борясь с накатывающим приступом гордости: - Вообще-то, мы спортсмены... В Москву едем. На Олимпиаду.
Снежков слегка поперхнулся.
Мужик лукаво прищурился, кивнул понимающе:
- Поболеть едете, я вижу? - он указал на Снежкова, который "заливал" только что выпитую порцию водки, запрокинув почти вертикально бутылку "Хереса", борясь с пеной.
- По всякому, - ответил Айзик, не всегда готовый к чужому остроумию. Постарался перевести разговор в другое направление: - Вы-то сами откуда и почем? Выговор у вас какой-то неместный - то ли горьковский, то ли уральский...
- Не местный... А ты что, целинный говор знаешь? - мужик отчего-то, показалось, несколько запечалился. - Я человек - главно. Понял?
- Ну, вы же сами сказали: откуда и почем? Вот я и продолжаю в этом русле.
- Да-да, - мужик примиряюще закивал, - точно. Вообще-то, я так, чтобы разговор зачать. Вижу - не здешние. Вообще-то, мне все равно. Ты человек, я человек. Скушно - выпили, будь здоров, пошли дальше. Не люблю делить: я такой - ты сякой, я рядовой - ты кудрявый... Нас так в лагере делили, с тех пор - страсть как не люблю!...
- Это интересно. А какого рода был лагерь? Ну...
- Ничего интересного, чай не пионерский, - перебил мужик. - В начале войны, под Брестом, попали в окружение, спасибо Ёське. Стрельнуть ни разу не успел - винтовку в руках не держал. Сразу - плен. Майданек, Бухенвальд, Саласпилс - бросали туда-сюда. Всю войну - там. Потом - родной, целинный, без названия. Ничего интересного. А вот что интересного - дак Власова видал.
- Это какого, того самого? Генерала армии?
- Того! Кого еще!...
...Построили нас, почитай весь лагерь - кроме женщин да детей, одни мужики. Вышел он, значит, из ихней кучи... Хрен знает, в какой форме - не наша, и не немецкая. Смесь. Я, говорит, Власов! Воюю не за немцев - за Россию! Против жидов и коммунистов!... Кто в мое войско - выходи со строю!... Никто не выходит... В других местах, я знаю, выходили. Мало - но было. А как же!... Жить-то хочется... Мне, к примеру, всего девятнадцать. Моложе еще вот вас. А как я, к примеру, выйти мог, у меня ведь в Красной Армии - брат. Сроду не коммунист. Нет... Никто не вышел. Он, значит, в другой раз повторил - можа кто не понял. Тишина, никто не зашелохнется, самого себя, как дышишь, слышно. Да собаки где-то там - далеко-далеко тявкают. А еще, знаешь, чувствую, люди, каждый, друг дружку стесняются потому некоторые не выходят. Это ж надо, а?! Стыд, получается, посильнее страха!... Никогда б не поверил. Обычно, говорят, наоборот. А вон на самом-то деле вишь как. И ведь каждый знает - смерть, смерть! Ан вот пока живой - стыдно. Друг на дружку не глядим. А он: раз так, говорит, ну и подыхайте тогда!... Спасибо, жилы не тянул - быстро: хошь, не хошь... А сам - морда лиловая, злой и какой-то... Вроде как тоже стыдно ему - али перед немцами, али перед нами. То ли за то, что никто не вышел, то ли еще за что... - русский ведь!...
- Как же вы живой-то остались? - спросил захмелевший Айзик.