Когда они спустились в долину, выглянуло солнце, и снег заиграл яркими бликами. Ботинки давили хрупкий фирн. Они ступали след в след. Хуже всего приходилось первому, ему надо было обладать особым чутьём, поскольку под фирном таились глубокие разломы.
«Здесь никто никогда не ходил... Так. Оценим снеговые условия... Здесь ложбина... Перевал рядом. А предперевальное верховье ложбины смертельно! Снегонакопление на трёх склонах, и на каждом возможен сход лавины. Выходит, склоном нельзя, подрежем — и конец. Гребнем — тоже, могут заметить, у них бинокли... Придётся прижиматься к гребню одного из боковых отрогов».
Щербо помнил, что, кроме метели и оттепели, сход лавины может повлечь так называемая перекристаллизация снежной толщи. В снеге почти всегда происходит движение водяного пара. Поднимаясь от более тёплой нижней полосы, пар в верхних слоях сталкивается с холодным воздухом, сгущается, вызывая трансформацию снежных кристаллов. Обычно снежинки сцепляются друг с другом, но из-за перекристаллизации снег превращается в рассыпчатую массу. И она может прийти в движение даже от человеческого крика или от падения крохотного камешка. Всё это он знал.
«А вот этот каньон никак не обойти. Здесь — друг за другом с интервалом во всю длину... А время? Сколько на это уйдёт времени?.. А другой путь? Невозможен. Ладно!.. Многовато «блюдец»{32}... Снег сдут... Отглянцованы грунтовыми водами... На камнях наледь, сосульки... Коварный каньончик! Глянем на снег... Свежий, порошкообразный, сухой. Ползёт под моим весом, обнажая обледенелый склон... Глубиной сантиметров пятьдесят! Пылевая лавина! Пятьсот километров в час. Задушит... А идти надо. Хоть бы что — идти».
— Ткачук! Сергей, видишь тот уступ? К нему надо идти с небольшим набором высоты. Дальше — камень, потом впадина и плечо{33}. Пойдёшь выше плеча. Потом опять камень... Не нравится мне тот наддув{34}... Сам оценишь возможность... Потом сверху обойдёшь карниз... Как можно дальше обойдёшь. Доберёшься до плиты, видишь плиту, что с наклоном вверх? Прекрасная плита. Надёжная плита. Потом мелочь — почти пологий участок... Обойдёшь наддувы, затем небольшая седловина и... гребень. Усвоил маршрут? Гляди, гляди. Сейчас от тебя многое будет зависеть...
Всем быть предельно внимательными! Смотреть в оба за проседанием снега. Идти след в след. Никаких резких движений и, тем более, остановок! Не кричать. Немцу — кляп. Первым идёт Ткачук.
Замыкаю я. Интервал — двадцать метров. Всё. Будь осторожен, Сергей. А если вдруг... Попробуй проскользнуть к краю. Остальное ты и сам знаешь.
Щербо бросил последний взгляд на опасный склон, который им предстояло пересечь. «Ничего, прорвёмся. Главное подальше от плеча. Склон теневой, каньон узкий... Стоп! Блеснул бинокль, на противоположном склоне. Они заперли выход из долины!»
— Стой! Отставить! Всем лечь!
«Вот сволочи! А другого пути нет. Я этого не предусмотрел. Паршиво. Хуже некуда. Их там, скорее всего, немного. Может, трое. Но много и не надо. Двое снайперов перещёлкают нас на этом склоне, как мишени в тире. И деться нам некуда, разве что назад повернуть. Мы вынуждены идти осторожно, медленно, по одному. Идеально для тех, кто захочет поупражняться в стрельбе. Не бой, а бойня».
Он разглядел их. Немцы расположились не на дне каньона, а чуть выше, на противоположном склоне, да ещё и под небольшим каменным козырьком, так, что лавина со своего склона им была не страшна.
«Подожди, подожди... Ведь масса снега критическая, и лавина сойдёт от первого же выстрела. Неужели они считают, что мы выйдем на такой склон в общей связке? И они накроют нас одним выстрелом? А масса, говоришь, критическая... Сколько же здесь кубов снега? И пойдёт ли лавина по всему склону, или только по этой вогнутой части?.. А если подрезать?.. Весь склон! Спровоцировать сход максимально возможной снежной массы! Да на плечо гранату! Там и карнизы толстенные... Тогда лавина повернёт на противоположный склон. Замечательная динамика будет! Замуруем фрицев под их же карнизом!»
«Не спеши. А склон кто подрежет?»
Он хитрил, задавая себе этот вопрос. Потому что знал ответ.
«Придётся мне. Это безумие... А разве всё, что мы здесь делаем, не безумие? Говорят, в первую мировую на итало-австрийском фронте в Альпах количество жертв от лавин достигало десятки тысяч. Интересно, сколько солдат потерял под лавинами Суворов, когда переходил через Альпы? Лавины, вообще-то, капризны... Интересно, оценит ли противник опасность и начнёт сматываться раньше, чем снежный вал накроет его укрытие, или будет спокойно наблюдать, уверенный, что он его не достигнет?
Для этого нужны крепкие нервы — смотреть, как чудовищный белый вал тысяч на пятьдесят кубов несётся прямо на тебя. Да, здесь не менее пятидесяти тысяч кубов...»
— Старшина! Воо-он до того камня «феню» докинешь?
— Да их же у нас всего четыре штуки, Павел Иванович...
— Надо, Фомич! Считай, что бросаешь в самое фашистское логово.
— Ну, разве что в ставку Гитлера... тогда докину.
— Лады! Только так рассчитай, чтобы на момент взрыва я уже был где-то возле того желобка... Немного за серединой склона. Надо точно высчитать, потому как всё зависит от нашей согласованности. Раньше бросишь — меня накроет, позже — нужного эффекта не будет. Понял? Ну, всё. Остаёшься за старшего. Инструкции те же.
Он застегнул капюшон, ослабил наплечные ремни рюкзака и лыжные крепления — не дай, Бог, накроет, будет легче сбросить.
— Если всё будет нормально, старшина, начинай выдвигаться через десять минут после схода. Предельная осторожность! Помни, вероятны повторные сходы; первым пусти Ткачука. Встречаемся на перевале через полтора часа. Всё.
Он перевесил автомат на плечо, так быстрее можно будет от него избавиться: на грудь повесить — зубы повыбивает, за спину — затылок может разбить. Потом обвязался концом верёвки метров на пятнадцать, размеченной красным через каждый метр. На всякий случай. Высвободил ладони из петель. Прислушался. Могильная тишина. На миг стало не по себе. Порыв ветра, сгруппироваться...
Ветер в лицо... Хруст снега... Наверху глухо загрохотало. Что-то заскрежетало, загудело... Взгляд Щерба метнулся вправо. Там, откуда только что его унесли лыжи, возник огромный белый вал, схожий на гриб. Горы содрогнулись, и склон стал зыбким и мягким, как студень. Это была страшная мягкость. Она предвещала смерть.
Быстрее, быстрее!
Он летел, оставляя за собой шлейф сверкающей снежной пыли.
Его вынесло к самому плечу, и, утратив инерцию, Щербо затормозил на небольшой полке. Снежная пыль забилась в лёгкие, дышать было ничем, и, если бы не лёгкий ветерок из-за перевала, довелось бы рыть здесь могилу...
А внизу, набирая скорость, с грохотом неслись тысячи тонн снега. Исполинская масса ревела, оглушая. Он подумал, что воздушная волна разорвёт немцам лёгкие раньше, чем их накроет снег.
«А ты ещё ничего, козаче, одолел такой склон! Километров восемьдесят в час, не меньше! За двадцать-двадцать пять секунд они даже прицелиться не успели. А показалось, не меньше получаса».
Трёхсотпятидесятиметровая волна со скоростью полторы сотни километров в час дугой выплеснулась в каньон, с лёту ударила в противоположный склон и вызвала сход встречной лавины.
Вот и всё.
Теперь нужно было спешить. Заканчивались третьи сутки полярной одиссеи, и им непременно надо было успеть в назначенное место к семнадцати ноль-ноль. Они могут не успеть и тогда все их усилия будут напрасны. Подводная лодка уйдёт на перехват рейдеров, ожидать другую лодку придётся двенадцать суток. Даже если они выполнят задание, эффект будет ослаблен опозданием. Нарушится тщательно спланированная последовательность событий. Надо из шкуры лезть, лишь бы успеть!..
Когда грохот окончательно стих, Щербо посмотрел вниз. Каменный карниз, под которым несколько минут назад он заметил блик от бинокля, теперь был погребён под снежной толщей на глубине не менее пятнадцати метров.