«Да, Вэл, — произнес Гэвин. — Посмотри, что ты со мной сделала».
Она посмотрела; она не хотела, но она смотрела. Ее взгляд двигался так, словно он контролировал его. Желчь горячей волной наполнила горло, заставляя проглотить ее вместе со следующим криком.
«Ты вынудил меня сделать это. Ты бы не отпустил меня. Пожалуйста, не надо… — Она старалась не подавиться. — Пожалуйста, не делай мне больно».
«Я не собираюсь причинять тебе боль».
Прежде чем она успела почувствовать облегчение, костлявые синюшные пальцы размазали ее вкус по губам. Соленый, с гнилью, как грязный океан.
«Я собираюсь трахнуть тебя».
Вэл снова закричала, когда он прижал ее спиной к кровати, готовясь взобраться на нее своим пульсирующим, гниющим членом. Она даже сейчас чувствовала его заразительный жар, влажный на ее бедре и обжигающий, как кислота.
«Кричи для меня, мой цветок».
***
Вэл вскочила в постели, крик застыл у нее на губах, как молитва.
Ее пульс бился сбоку на шее, как будто это живое существо, пытающееся прорваться сквозь кожу. Она дышала так, словно только что бежала, но Вэл не бегала уже много лет. Сон. Эта мысль пришла к ней как благословение. Это был всего лишь сон.
Она внимательно прислушивалась к стуку своего сердца в ушах, лежа неподвижно и вслушиваясь в темноте к звукам своих родителей. В доме было тихо.
Под простыней ее рука лежала между ног. Она чувствовала влагу на своих шортах, нервное трепетание там, где ткань натирала ее промежность. Когда она раздвинула бедра и пошевелила пальцами, клитор запульсировал.
Дерьмо.
Вэл прерывисто вздохнула, ненавидя себя за свою слабость, когда просунула дрожащие пальцы под пояс. «Ты больна, — сказала она себе, выписывая тугие, сердитые круги между бедер. — Ты так же больна, как и он».
Но стыда было недостаточно, чтобы помешать ей кончить. В полубессознательном состоянии, погруженная в жужжащую тишину, настолько полную, что она, казалось, заглушала тихий скрип пружин кровати и ее собственные приглушенные вздохи, Вэл почти забыла, что мозг, казалось, так решительно настроен на то, чтобы она запомнила, когда удовольствие поглотило ее.
Откинув голову назад, закрыла глаза, движение руки замедлилось.
Почти.
Жар охватил ее, как лесной пожар, оставляя тлеть, когда ее чувства были уничтожены одно за другим. Она тихо задыхалась, невидящим взглядом уставившись в потолок. Волосы у нее на затылке слиплись от пота. Ее соски затвердели и болели под липкой, пропитанной потом майкой. Она пощипала их, прежде чем обхватить свою грудь и сильно сжать, и задрожала, как свеча, готовая погаснуть.
(Твой ход)
В шахматах белые преследовали, оставляя черным решать, сражаться или бежать.
Она, играя черными, убежала, но почему-то ее побег никогда не казался достаточно далеким или быстрым. Неважно, сколько раз Вэл начинала все сначала, она всегда возвращалась к началу.
С ним.
(Если ты побежишь, я буду преследовать)
«О боже, — подумала она, опуская руку. — Что со мной не так?»
Но она знала. Глубоко внутри, в почерневших тайниках того, что осталось от ее души, Вэл знала. Это был он. Всегда он. Отравляя ее, как яд, которым она не могла насытиться. Прошлое, настоящее и будущее. Все сводилось к нему.
(Шах и мат)
***
Когда проснулась, солнце уже взошло, и она слышала, как внизу шумят ее родители. Вэл оглядела свою комнату, которая находилась в странном состоянии неопределенности. Девичьи безделушки юности и более скромные вещи ее ранней взрослости. Вещи из ее общежития все еще лежали в коробках. Она не могла заставить себя распаковать их, опасаясь, что процесс приведет к распаковке не вещей, а ее проблем с психикой.
Она должна была чувствовать себя в безопасности здесь, в комнате своего детства, но воспоминания давили на нее, как движущиеся стены, угрожая раздавить своим ужасным весом. Она больше не разговаривала с улыбающимися друзьями на этих фотографиях, а ее пыльный велосипед и слишком маленькие походные ботинки остались реликвиями бесстрашной девушки, которой она больше не была. Даже одеяло с розами на ее кровати — желтое, ее любимый цвет — приобрело зловещий смысл.
Чувствуя стыд, Вэл сменила одежду, в которой трогала себя, натянув старую ночную рубашку и махровый халат.
Солнечный свет лился сквозь эркерные окна кухни, ловил пылинки и искрил их, как золотые и серебряные вспышки. Запах кофе был сильным, привлекательно смешиваясь с запахом жареного бекона. Ее мать стояла у плиты, переворачивая кухонные принадлежности, хотя и оглянулась через плечо на звук шагов Вэл, робко улыбнувшись.
«Раньше она никогда не была так осторожна со мной».
— Доброе утро, — сказала ее мать все тем же чересчур вежливым, жизнерадостным голосом. Тот, который она использовала для общения с гостями и людьми по телефону. — Как ты себя чувствуешь? Хорошо спала?
Вэл выдавила из себя жалкую попытку улыбнуться.
— Да.
Рука ее матери замерла над сковородой.
— Никаких кошмаров?
— Нет, — Вэл выдавила из себя это слово. — Никаких кошмаров.
Ложь.
— Замечательно, — обрадовалась ее мать. — Наверное, снотворное подействовало.
Вэл подумала о нетронутом пузырьке с таблетками на прикроватной тумбочке и почувствовала иррациональную волну гнева.
— Да, может быть, — согласилась она, складывая руки на груди поверх своего халата.
— Что думает доктор Шенкман?
— Я не знаю, мам. Я хожу к психиатру. Не экстрасенсу.
— Я просто спросила, Валериэн. — Ее мать вздохнула. — Мы переживаем за тебя.
Вэл осознавала, что ведет себя мелочно, но чувствовала себя достаточно расстроенной, чтобы ей было все равно. Сначала лекарство, теперь доктор. Думала ли ее мать о состоянии ее психического здоровья? Обсуждала это с другими? Неужели ее родители решили, что она сумасшедшая?
— Ну, а ты как думаешь? — огрызнулась она, боясь ответа.
— Я приготовила кофе. — Ее мать улыбнулась, как будто они обе снимались в рекламе, а кухня служила декорацией. Связь матери и дочери. Просто обычная семья, демонстрирующая здоровое хорошее настроение.