Глава восьмая
Бип. Бип. Бип.
Низкий, медленный ритм проникает в мое подсознание, щекоча тёмный уголок моего разума. Это не звук моего будильника. Может быть, это мой рингтон? Я понятия не имею, на что это похоже, не только потому, что мой сотовый обычно включен на вибрацию, но и потому, что ни у кого нет моего номера.
Что бы это ни было — оно раздражает.
Я кряхтю и переворачиваюсь, чтобы спрятать голову в щели между подушками, но что-то, тянущее меня за руку, останавливает меня.
Проходит несколько секунд, и начинается боль. Она пронзает от одного виска до другого и сжимает лоб, словно на неё натянули резинку.
Что за…?
Я приоткрываю веко и осматриваю комнату. Белые потолки, белые простыни. Клиническая и стерильная обстановка. Даже с расплывчатым взглядом и раскалывающейся головой я знаю, что нахожусь не в своей квартире. На самом деле, я вообще не помню, как добралась домой.
Я была в порту.
Воспоминание открывает шлюзы в моем затуманенном сознании, и все возвращается ко мне.
Оранжевое небо.
Оглушительный взрыв.
Жар.
Звуковой сигнал становится все быстрее, и мне хватает ума понять, что это потому, что клипса на конце моего пальца контролирует мой сердечный ритм.
Легкие, быстрые шаги приближаются, и вот в дверном проеме появляется женщина.
— Все в порядке, в абсолютном порядке, — она входит в палату походкой неторопливого воскресного гуляки. Останавливается в изножье кровати и изучает мою карту, давая мне возможность изучить ее. Седые волосы зачесаны в тугой пучок, женщина средних лет, такая пухленькая, что пуговицы спереди на ее униформе сидят зигзагообразно. Она относится к тому типу женщин, которых родители советуют своим детям искать в парке, если к ним приблизится жуткий мужчина..
Она, должно быть, медсестра, а значит, я в больнице.
— Что случилось? — я пытаюсь сказать именно это. Но на самом деле это вырывается искаженным стоном и разжигает огненный след в моем горле.
Ее серые глаза удивленно поднимаются на меня.
— Не стоит, милая. Я сейчас принесу тебе воды. Меня зовут Минни, я старшая медсестра в больнице Дьявольской Лощины. А ты… — она снова бросает взгляд на мою карту, и выражение ее лица озаряется. — О! Неизвестная19! Как интересно.
Я моргаю. Неужели?
Она подходит к приставному столику и наливает в стакан воды из кувшина.
— Полегче, — говорит она, наблюдая, как я жадно пью жидкость, пытаясь погасить жжение. — От криков у тебя пересохло в горле, — говорит она. — Ты так сильно кричала, что тебя могли бы услышать в Канаде.
Я настолько была удивлена, что у меня заболели глаза. От криков? Какого черта я кричала?
— В порту произошел небольшой несчастный случай, моя дорогая. Судя по твоим записям, тебя задело штабелем падающих ящиков, и ты получила особенно неприятный удар по голове.
Она достает из нагрудного кармана фонарик с ручкой и быстро обводит им мои глаза. Вытаскивает капельницу и накладывает свежую повязку на тыльную сторону моей руки.
— Не похоже на сотрясение мозга, но мы будем наблюдать за тобой некоторое время, хорошо?
Но я не слушаю. Не могу. Потому что все, что я чувствую — это моя собственная мольба на губах, а все, что я вижу — это мутный оранжевый жар, искажающий холодное ночное небо.
Я просила Вселенную подать мне знак, что мне не везет, а получила полный фейерверк.
Я опускаю голову на подушку, чувствуя, как ледяная рука осознания давит на горло.
Если удача больше не со мной, то что у меня остаётся?
— Хорошо, милая. Мне нужно сделать обход, но я зайду проведать тебя через несколько минут. Отдыхай, хорошо? — мягко похлопав меня по плечу, она выходит в ярко освещенный коридор, а вслед ей доносится радостный свист.
Проходит всего секунда, прежде чем на меня накатывает волна вины. Она выбивает воздух из моих легких, и я упираюсь головой в подушку.
Логически я понимаю, что моя просьба о знаке не привела к взрыву, но я все равно не могу избавиться от ощущения, что это каким-то образом моя вина. Мой мозг формирует образ портового рабочего. В один момент он шел ко мне в ореоле фар, а в следующий момент его уже не было.
Мошенничество и жульничество — это одно, а поджоги и взрывы — совсем другое. Господи, эти грехи нагромождаются на меня, как шармы на колье, и я не знаю, как долго еще смогу носить эту ношу на шее, прежде чем упаду в обморок от ее тяжести.
От вертикального положения кружится голова, поэтому я хватаюсь за боковые перекладины кровати и смотрю на ярко-голубое небо в обрамлении окна, ожидая, когда пройдет головокружение. Когда в поле зрения попадают туманные облака и парящие птицы, эмоции подкатывают к горлу, угрожая наполнить мои глаза новой волной слез.
— А ты знала, что если две тысячи раз нахмурить брови, это будет равно одной морщинке?
Я напрягаюсь при звуке приятного голоса, доносящегося из-за двери, поворачиваюсь, морщась от стягивающего шею напряжения, и встречаюсь взглядом с девушкой, которой он принадлежит.
Шелковистые светлые волосы и золотистый загар, не имеющий смысла в холодном декабре. Глаза большие и голубые, наполненные невинностью, на которую может претендовать только одна девушка на этом побережье.
Рэн Харлоу.
Стиснув зубы, чтобы мой стон не был слышен, я заставляю себя улыбнуться. Из всех людей, которых я хотела бы видеть, когда у меня намечается нервный срыв, Рэн занимает довольно низкое место в этом списке. И не потому, что она нехорошая — совсем наоборот. Она слишком милая. Настолько, что на Побережье ее называют Доброй Самаритянкой. В Бухте не проходит ни одной пятницы или субботы, чтобы она не прочесывала улицу и не помогала пьяным. Она раздает пластыри и шлепанцы девушкам с усталыми ногами. Вызывает такси для пьяных и буйных. Она такая милая, что мне аж больно смотреть на нее.
Ее взгляд перебегает с моей раны на голове на ноги и обратно. Может быть, это от обезболивающих препаратов, но я не могу не заметить, что лак для ногтей у нее точно такого же розового оттенка, как и платье-рубашка.
У меня такое чувство, что она сделала это специально.
Она жуёт жвачку, потом надувает пузырь и лопает его.
— Ты думаешь о чем-то плохом?
Нахмурившись, я подавляю желание сказать ей, что это не ее дело. Отчасти потому, что мне больше не нужна плохая карма, а отчасти потому, что Рэн относится к тому типу девушек, которые, вероятно, никогда не сталкивались даже с лающей на них собакой, не говоря уже о неряшливой рыжеволосой девушке, переживающей экзистенциальный кризис.
— Может быть.
— Когда у меня возникают плохие мысли, я стараюсь отвлечься.
Я потираю переносицу, изо всех сил стараясь держать рот на замке. Последнее, что мне сейчас нужно, это импровизированный сеанс психотерапии от девушки с бесплатным билетом в рай.
— Как? Вышивая крестиком свои любимые стихи из Библии? — бормочу я себе под нос.
Она опускается на изножье кровати, вытягивая свои длинные ноги, облегающие в узком платье, по полу из плитки.
— Нет, пройдясь по алфавиту и придумав ругательство для каждой буквы, — ее голубые глаза встречаются с моими, когда она надувает еще один пузырь и лопает его. — Например, «У» — ушлёпок, — говорит она с темным блеском в глазах.
Несмотря на жгучую боль в голове и грехи, тяжелым грузом лежащие на моей груди, я не могу удержаться от хрипловатого смеха.
— Трогательно.
Она тоже улыбается, красивой улыбкой, которая смягчает черты ее лица, а потом кивает на место над моей бровью.
— Выглядит не очень приятно.
— И чувствуется также.
— Хочешь что-то сладкое?
Я моргаю и прежде чем успеваю спросить, о чем она говорит, она вскакивает, ныряет в коридор и возвращается с тележкой.
— У меня есть все классические сладости, плюс картофельные чипсы и банки с газировкой, — она присаживается на корточки и, прищурившись, смотрит на нижнюю полку. — У меня также есть несколько бутербродов с ветчиной и сыром, но Билли с восьмой палаты взял четыре, хотя обед будет через час.
Она встает в полный рост и выжидающе смотрит на меня. Когда я ничего не отвечаю, она берет с тележки две шоколадки Hershey и бросает одну мне на колени. Зажав вторую между зубами, она перетаскивает кресло через всю палату и ставит его рядом с моей кроватью.
Я смотрю на шоколадку, зажатую между бедер.
— Ты здесь работаешь?
— Нет, просто волонтер.
Логично.
Она опускается в кресло и ставит свои ботинки на край кровати.
— Я работаю в «Ржавом якоре» уже около года. А чем ты занимаешься? Я давно не видела тебя на побережье.
Я игнорирую ее вопрос, потому что все еще зациклена на ее работе.
— В портовом баре?
— Угу, — мой взгляд инстинктивно падает на блестящую розовую заколку, обернутую вокруг ее высокого хвоста, и она смеется. — На самом деле, все не так плохо, как ты думаешь.
В последний раз, когда я ступила на порог «Ржавого якоря», я ушла с шестью занозами и сальмонеллой от куриного бургера. Полагаю, что если бы такая девушка, как Рэн, зашла в «Ржавый якорь», она бы самопроизвольно сгорела от грехов, которые живут в нем.
Она выбрасывает жвачку в мусорное ведро, разрывает шоколадный батончик и смотрит на мою рану.
— Что ты вообще делала в порту? Я уверена, что видела тебя на свадьбе вчера вечером. Или я выпила слишком много лимонада?
— Нет, я была там, — мои пальцы снова ползут к кулону. — Но я пошла прогуляться по дороге домой.
— Боже. Не повезло.
А то я не знаю.
— Ну, все могло быть гораздо хуже. Работая в «Ржавом якоре», я знаю почти всех, кто пострадал, — у нее перехватывает дыхание. — И тех, кто не выжил.
Мое горло пересыхает быстрее, чем Сахара после бури.
— Сколько человек погибло?
— Трое. Во всяком случае, пока.
Господи.
— Что, блять, произошло, прорвало газовую трубу или что-то в этом роде?
Откусив кусочек шоколада, она некоторое время задумчиво жует.
— Террористический акт, — пробормотала она, размазывая конфету по зубам.
— Что?
— Понятия не имею, кто это сделал. Вчера вечером все вели себя очень тихо.
Теперь я начинаю думать, что от этих обезболивающих у меня крыша поехала.
— Зачем кому-то понадобилось взрывать этот крошечный порт?
— Потому что он принадлежит Висконти.
Висконти. Эта фамилия вылетает изо рта Рэн, наполненного шоколадом, и ударяет меня в грудь, как пуля. Конечно, Висконти владеют этим чертовым портом.
— Это слишком большое совпадение, что Анджело объявляет, что возвращается обратно в Дьявольскую Яму, а затем порт взрывается в день его свадьбы.
Мой взгляд скользит к её.
— Анджело возвращается?
— Конечно. Рори не хочет покидать побережье, — вздыхает она, набивая рот шоколадом. — Бедная Рори. Похоже, она все-таки не поедет в медовый месяц.
Несмотря на то, что смесь из обезболивающих средств снимает боль, медленный ужас, наполняющий мой желудок, кажется слишком реальным. Если Анджело вернулся на Побережье, то что это значит для его братьев?
— Только он?
— Что ты имеешь в виду?
Мы слишком долго смотрим друг другу в глаза, а затем ее розовые губы растягивает знакомая ухмылка.
— О, понятно.
— Что тебе понятно?
Она откидывается на спинку кресла, а ее ухмылка перерастает в оскал.
— Если ты положила глаз на Рафа, то тебе лучше встать в очередь.
Жар поднимается к моим щекам, заставляя кожу покалывать.
— Меня не интересует Рафаэль, я просто вежливо вела беседу…
— Эй, эй, эй, я не из тех, кто судит, — она поднимает руки в знак капитуляции. — Не зря же его называют прекрасным принцем.
Я горько усмехаюсь.
— Наверное, я выросла на других диснеевских фильмах.
— О, перестань. Раф прекрасен, — её рука касается груди, а небольшая улыбка, украсившая ее губы, говорит о том, что ее мысли улетели куда-то далеко. Предположительно, куда-то, где Рафаэль Висконти не является яростным мудаком. — Он не в моем вкусе, но я вполне могу оценить его привлекательность. Он просто… такой джентльмен. Знаешь, как в черно-белых фильмах, когда он кладет свой пиджак поверх лужи грязи, чтобы его спутница не испортила туфли? Или, например, такой парень, который посылает тебе дюжину роз просто потому, что сегодня среда.
Я не могу удержаться.
— Ты серьезно веришь в это дерьмо?
Ее звонкий смех разносится по комнате.
— Похоже, у тебя был другой опыт.
Я грызу внутреннюю сторону щеки, чтобы удержать себя от упоминания таких вещей, как члены в дверях и пистолеты в стаканах.
Когда молчание затягивается, Рэн снова хихикает и стаскивает ботинки с моей кровати.
— Надо же. Значит П — «Пошел он нахуй», я права?
Несмотря на ощущение, что все проблемы мира пригвоздили меня к этой кровати, я не могу удержаться от смеха.
Ее взгляд переходит на мой, и в нём сияют искренность и невинность.
— Если ты задержишься здесь на некоторое время, тебе стоит как-нибудь заглянуть в «Ржавый якорь». Ну, когда мы разгребем последствия взрыва и ты перестанешь быть похожим на Франкенштейна, — она проводит розовым ногтем по капельнице. — Рори и Тейси заходят к нам каждый вторник вечером, и в баре всегда есть место для еще одного.
Ее предложение, вероятно, просто мимолётное, милый жест со стороны милой девушки. Это не должно вызывать у меня такого жжения в глазах, как сейчас. Может быть, это потому, что морфий делает меня эмоциональной, а может быть, потому, что я чувствую себя виноватой за то, что отношусь к ней как к странной девушке, которая совершает добрые поступки.
Я сглатываю комок в горле и киваю.
— С удовольствием. Спасибо за шоколадку и, знаешь, — бормочу я, чувствуя, как сжимается горло, — за твою доброту.
Ее смех разносится по комнате, как приятный ветерок в теплый день.
— Доброта — это просто моя манера. Увидимся!
И с этими словами она уходит, прихватив с собой тележку. Оставшись одной, я с громким стоном наполняю больничную палату. Кажется, что я вышла из одного пожара, который сама устроила, в другой, к которому не была причастна. Как я могу исправиться, когда меня окружают неприятности?
Я никогда не ожидала такого дерьма в Дьявольской Яме. Это — был — тихий городок на побережье. В тени мигающих огней, где жители могут закрыть глаза на ночь и не беспокоиться о том, что попадут в центр хаоса Коза Ностры.
Кроме того, если моя удача и впрямь угасает…
Я сглатываю комок в горле и встряхиваю головой, пытаясь избавиться от этой мысли.
Удача — это вера в то, что тебе повезло. Так сказала мне женщина в переулке, когда дала мне свой кулон. Это поможет тебе, но не стоит на неё полагаться.
Мои веки сомкнулись, и я на несколько мгновений отдалась мягкости подушки под головой. Мне везёт. Правда. И все же я не могу не думать о том, чтобы продать часы Рафаэля, оплатить тот непомерный счет за лечение, который мне предъявят, а затем перебраться на автобусе через границу в Канаду.
Все еще с закрытыми глазами я тянусь к прикроватной тумбочке за своей сумочкой и понимаю, что ее там нет. Чёрт. Последний раз, когда я помню, что она у меня была — вообще что-то помню, — в порту. Застонав, я слабо потянулась к сложенному рядом с кроватью креслу-каталке и переложила в него свои тяжелые конечности. Я просто прокачусь по коридору к посту медпункта и спрошу.
Когда я выезжаю в коридор, белые стены и серебряные двери проплывают мимо в прохладной наркотической дымке. Прохлада ласкает спину, и я понимаю, что на мне только хлипкий больничный халат, который завязывается сзади. Бюстгальтера нет, а мое тело слишком затекло и вяло, чтобы понять, есть ли на мне трусики.
Как только я поворачиваю за угол, мой взгляд встречается с кое-чем другим, и мое сердце инстинктивно перестает биться.
Холодные и карие, как слякотная куча грязи зимним утром, глаза мужчины скользят от моих перепачканных пальцев ног к повязке на голове, а затем превращаются в тонкую линию подозрения.
Я не в состоянии говорить, но призрак его хрипловатого голоса все еще вопит в моем сознании.
Медведь гадит в лесу?
Это тот самый человек, который охранял верхнюю ступеньку лестницы в баре. Сердцебиение учащается, и я обращаю внимание на скопление людей в строгих костюмах и с кислыми лицами, которые стоят в коридоре позади него. Блестящие туфли отражают свет больничных ламп, а мускулистые руки обхватывают стаканчики.
И тут знакомый кашемировый голос просачивается из неизвестности и обхватывает мои легкие своей мягкой рукой. Мои колеса медленно останавливаются.
— Спасибо, шериф. Наша семья очень ценит вашу помощь в это трудное время.
Шарканье бумаг, затем тяжелые шаги становятся громче.
— В любое время, мистер Висконти. Пожалуйста, передайте вашему брату мои поздравления с женитьбой.
— Только если вы передадите своей матери, что имбирное печенье, которое она прислала, изменило мою жизнь.
Раздается негромкое хихиканье, затем из двери справа появляются черные ботинки и бежевая униформа. Шериф оглядывается через плечо и ухмыляется.
— Она будет рада услышать. Берегите себя, мистер Висконти. А если вам что-то понадобится, вы знаете, что всегда можете связаться со мной по моему личному телефону.
Он идет по коридору в другом направлении, пытаясь запихнуть в карман брюк очень толстый коричневый конверт.
От досады у меня защемило в груди, потому что, конечно же, у Висконти полиция под боком.
Несколько секунд я разрываюсь между тем, чтобы бежать обратно в палату или продолжить свою миссию по поиску телефона. Упрямство заставляет меня выбрать последнее. А еще мне очень хочется позвонить на горячую линию и обдумать свои мысли о переезде в Канаду.
Я смотрю на уродливый геометрический принт своего больничного халата и продолжаю толкать свою коляску, но по мере того, как я все ближе и ближе подъезжаю к двери справа, беспокойство проникает под кожу, как тектонические плиты.
Я заглядываю в больничную палату справа от себя и позволяю взгляду остановиться на самом мужчине.
Сердце замирает в груди.
Черный костюм. Белая рубашка. Золотая булавка на воротнике. Не знаю, зачем я перебираю в уме его отличительные черты, ведь очертания Рафаэля Висконти безошибочны.
В палате темнее, чем в моей, если не считать одинокого солнечного луча, прочертившего диагональную линию по его профилю. Кровать плотно заправлена, пачки банкнот завернуты в ленты и сложены на прикроватной тумбочке. Несомненно, взятки.
Он плюхается в кресло в углу, упираясь локтями в колени и не отрывая выразительного взгляда от плитки под своими оксфордами. Он крутит что-то между пальцами в медленном, гипнотическом ритме, и только через четыре оборота я понимаю, что это золотая покерная фишка.
Бум. Бум. Бум. Фишка, бриллиантовые запонки и кольцо с цитрином подмигивают мне.
До тех пор пока не перестают.
Когда руки Рафаэля замирают, а плечи напрягаются, пылинки, плавающие в солнечном луче, застывают, как будто они задерживают дыхание ради меня. Тени смещаются, приспосабливаясь к чертам его лица, когда он поднимает голову и встречается со мной взглядом.
Мой пульс бешено бьется, мышцы напрягаются в ожидании удара. В течение трех громких ударов сердца я нахожусь в ловушке его взгляда.
Затем он делает то, чего я не ожидала.
Он смеется.
Мягко. Мрачно. Нежно, словно поцелуй в ключицу, и ничего хорошего от такого звука ждать не приходится.
— Ты одержима мной, Пенелопа?
Его тон смягчен весельем, но в нем есть что-то такое, что действует мне на нервы.
— Да, именно поэтому я и нахожусь в больнице, — саркастически отвечаю я.
Его взгляд искрится недоумением, прежде чем стать темнее. Он прокладывает ленивую дорожку вниз по моей шее. Мое дыхание замирает, когда он скользит по тонкой ткани больничного халата, и, словно тяжелый груз, оседает у меня на коленях, тепло в моем животе становится на полградуса горячее. Это раздражение, не более того. Потому что, хотя я привыкла к тому, что мужчины разглядывают мое тело, когда на мне гораздо меньше одежды, чем сейчас, есть что-то в том, как он смотрит на меня — бесстрастно, объективно, — то что заставляет меня напрячься.
— Ты была там, — я успеваю заметить, как раздуваются его ноздри, прежде чем они скрываются за костяшками пальцев. Когда он снова заговаривает, кажется, что обращается только к самому себе. — Конечно, ты там была.
— Что, думаешь, это я разбомбила порт или что-то в этом роде?
Его глаза снова встречаются с моими. Задумчивость омрачает постоянно присутствующее в них веселье.
— Что-то в этом роде.
Со смесью разочарования и раздражения, пылающим внутри меня, я выдыхаю дрожащий вздох и обращаю свое внимание на яркие флуоресцентные лампы, освещающие потолок коридора. Очевидно, он знает, что я не причастна к взрыву — если бы это было так, он бы не сидел рядом с пачкой денег на взятку — но меня бесит, что подозрение в его тоне, пусть даже фальшивое, отражает мое собственное.
Это жалко, но мысль о том, что я потеряла свою удачу, пугает меня больше, чем что-либо другое в этом мире. Страшнее, чем угрозы владельцев казино Атлантик-Сити, и страшнее, чем страх, что мой самый большой грех настигнет меня.
— Талисман на удачу?
Голос, пронизанный ледяным презрением, прорезает тишину. Мой взгляд скользит вниз от потолка, чтобы найти Рафаэля, который смотрит на мое ожерелье со сдержанным отвращением. Я и не заметила, как провела четырехлистным клевером вверх и вниз по цепочке.
— Нет, — лгу я. Потом выпрямляюмь и вру еще больше. — Мне не нужен талисман на удачу. Мне и так везет.
Мой голос хриплый и звучит жалко из-за отчаяния, вложенного в него. Очевидно, что я пытаюсь убедить в этом только себя.
— Так я тебе и поверил, — он медленно проводит языком по верхней губе, кивая на повязку на моем лбу. — По-моему, ты не выглядишь таким уж счастливчиком.
Я сглатываю ком в горле.
— Мне повезло, что я жива.
Его взгляд переходит на мой, темный и горячий.
— Пока что.
Молчание съедает кислород между нами. Я не могу перестать смотреть на него. Его угроза была тонкой, элегантной, поданной на бархатной подушке на серебряном блюде. Я не сомневаюсь, что он выполнит эту тонко завуалированную угрозу, если его спровоцировать. Так почему же, черт возьми, все на этом Побережье считают его джентльменом? Что он чем-то отличается от остальных членов своей семьи, от своих братьев?
У большинства людей IQ достаточно высок, чтобы распознать льва в овечьей шкуре, не так ли?
Моя челюсть сжимается, когда я осознаю правду. Это потому, что он не ведет себя так с другими людьми.
Внезапно меня осенило.
— Дело в твоих часах, — объявляю я, с тихим ликованием, гудящим в моих ноющих костях. — Вот почему ты меня так ненавидишь. Твое хрупкое мужское эго не может смириться с тем, что женщина тебя обошла.
Я не получаю ожидаемой реакции. Только очередной смех.
— Мило, но все же нет.
Я смотрю, как фишка поблескивает с каждым оборотом, дразня меня. Когда остатки моей сдержанности улетучиваются, я киваю подбородком в сторону кучки идиотов в костюмах, слоняющихся по коридору.
— А у меня есть право выбора?
Он поднимает бровь, продолжая перекатывать свою фишку.
— Я имею в виду, кто из твоих подчинённых убьет меня? Ведь это будет один из них, верно? Я знаю, что такой джентльмен, как ты, никогда не рискнет запачкать кровью свой красивый костюмчик.
Он лишь вежливо улыбается, а темнота в его глазах говорит о том, что он думает о другом. Медицинские аппараты пищат сквозь белые стены, где-то в конце коридора булькает и шипит кофеварка.
В конце концов, он наклоняется вперед, попадая под солнечные лучи, и тихое спокойствие в его зеленых глазах сверкает в лучах света.
— Ходят слухи, что ты ищешь работу в Дьявольской Яме.
Мой взгляд сужается. Какой неожиданный ответ. Только два человека могли сказать ему это: Рори или Нико. Мэтта я сразу исключаю, потому что сомневаюсь, что он смог бы вести разговор с Рафаэлем Висконти достаточно долго, чтобы сказать ему это, не кончив в штаны.
— Да, но не с тобой или твоей семьей.
Темный смешок тянется к его губам.
— Это невозможно.
У меня так и чешется закатиться глаза, но я прилагаю все усилия не делая этого. Как бы ни раздражало меня его самодовольство, я знаю, что он прав. Даже если Висконти не владеют бизнесом напрямую, они так или иначе приложат свои липкие мафиозные пальцы к пирогу.
— Ты предлагаешь мне работу, или что-то в этом роде?
— Что-то в этом роде.
Что? От такой смены тона у меня закружилась голова. Я искоса смотрю на него, пытаясь понять, во что он играет. Может быть, это потому, что мой мозг поврежден от удара, но я не могу сказать, шутит он или нет.
— Почему у меня такое чувство, что я вот-вот стану жертвой сексуальной торговли?
Рафаэль издает короткий вздох.
— Я оскорблен. Все мои дела вполне законны, это так, чтобы ты была в курсе.
Я открываю рот и снова закрываю его, пряча свое оскорбление за губами. Сейчас у меня довольно тяжелые времена, так что я не собираюсь упускать свой шанс найти работу, если — и это очень важное если — это не шутка.
— В чем подвох?
Теперь во взгляде Рафаэля что-то ожило.
— Я думал, ты никогда не спросишь, — он проводит двумя пальцами по нижней губе, но это мало помогает скрыть его мягкую ухмылку. — Сыграй со мной в игру.
Несмотря на боль в костях и измученное сердце, простая команда разжигает пепел в моем животе. В игру?
Прежде чем я успеваю спросить о правилах и ставках, он встает и двумя длинными шагами сокращает расстояние между нами.
Мое сердцебиение останавливается. Он так близко, что я полностью погружаюсь в его холодную тень. Так близко, что мягкая ткань его брюк почти касается моих голых коленей, напоминая мне о том, как тонок этот дурацкий больничный халат и что под ним у меня почти ничего нет.
Инстинктивно я хватаюсь за колесики кресла, но когда я дергаю их назад, я не двигаюсь. Что? Я смотрю вниз и вижу, что носок блестящего оксфордского ботинка упирается в основание шины.
Я поднимаю глаза и вижу, как Рафаэль сует руку в карман и достает колоду карт. Он держит их чуть выше линии моих глаз в большом загорелом кулаке, ударяя большим пальцем по основанию колоды, и я замечаю цветной участок на его забитом предплечье.
Это что…
— Выбери карту.
Это требование выбивает из моего мозга все подозрения о скрытых чернилах на картах.
— Что?
Он разворачивает колоду.
— Выбери карту.
— Хорошо, какую карту? — я выдыхаю. — В какую игру мы играем?
— Тебе не понравится, если я спрошу ещё раз.
Его голос мягок как масло, но я уже знаю, что лучше не обольщаться на этот счет. Мои передние зубы захватывают нижнюю губу, и я смотрю на карты так, словно они сделали что-то, что вывело меня из себя.
Подумай, Пенни.
Так, так. Есть шанс один к пятидесяти двум, что я выберу ту карту, которую он хочет, чтобы я выбрала. И если я выберу эту карту, я понятия не имею, хорошо это или плохо. Это если вообще есть такая карта, которая у него на уме.
Похуй.
Не давая себе времени на раздумья, я касаюсь карты третьей справа от конца колоды. Рафаэль напрягается, а затем, словно в замедленной съемке, вытаскивает ее. С легким движением запястья он выравнивает остальную колоду и прячет ее в карман.
Я поднимаю глаза к его лицу, и наши взгляды сталкиваются на пять долгих, невыносимых секунд. В конце концов, он отрывает глаза от меня и смотрит на карту. Его взгляд остается невыразительным, незаинтересованным.
Но его челюсть сжатая, а ноздри раздутые.
Затем он делает нечто, что застает меня врасплох даже больше, чем его смех. Он наклоняется, берет меня за горло и выхватывает весь воздух из моих легких, как будто он принадлежит ему.
Я приоткрываю губы, чтобы ахнуть, и когда я это делаю, между ними проскальзывает что-то жесткое.
Терпкий вкус чернил на языке. Острые, картонные края на губах.
Но я слишком отвлечена теплом на мочке своего уха и шершавой челюстью на моей щеке.
— Понедельник, шесть вечера в рыбацких доках, — шепчет он мне на ухо. Его большой палец проводит по пульсу на моей шее, вызывая непрошеную дрожь между бедер. — Возьми с собой резюме и не опаздывай.
Холодный ветерок пробегает по моей груди, когда он встает во весь рост. Он обходит мою коляску и направляется по коридору, даже не оглянувшись назад. Я с недоверием смотрю, как сердце бьется о грудную клетку, как за ним следует колонна черных костюмов.
Когда тяжелые шаги стихают и дверь захлопывается, я издаю сдавленный стон. Дрожащими руками я вынимаю игральную карту изо рта и смотрю на нее.
Проходит несколько секунд, прежде чем я позволяю себе небольшой, дрожащий смех. Триумф. Он гудит в моей крови, бурля смесью адреналина и облегчения.
Туз пик.
Самая счастливая карта в колоде.
Я снова в игре, детка.