Глава тридцать вторая
В моей машине царит та тишина, которая бывает только после трех часов ночи. Снаружи первые хлопья снега оседают на капот, а по лобовому стеклу, как паутинки, расползается иней. Но внутри жар, исходящий от спящей Пенелопы, наполняет пространство дремотным теплом.
Когда в час ночи я осветил фарами окно ее гостиной, это было отместкой. Весь вечер я провел с пульсирующим членом, и все, о чем я мог думать, это о том, что я начал в своем кабинете, и хватит ли мне места, чтобы закончить это на заднем сиденье. Теперь я знаю, какова на вкус ее киска, и желание попробовать ее снова сводило с ума. Ее мокрые стринги вокруг моего члена меня не устраивали, потому что то дерьмо, которое она сказала о том, что всегда мокрая, просто вывело меня из себя. Я планировал наказать ее за то, что она заставила меня думать об этом всю ночь, но тут она вышла из своего дома с двумя кружками горячего какао, ее пижама выглядывала из-под пуховика. Она проскользнула в мою машину, молча протянула мне одну, а затем выпила свою, сонно глядя на приборную панель.
Боль переместилась из паха в грудь и заполнила в ней черную дыру. Она была тяжелой, с извращенным удовлетворением, и в кои-то веки это не было вызвано выигрышем мелкого пари. Ей было комфортно здесь, в моей машине, рядом со мной, ее волосы собраны на макушке, а лицо не накрашено. С тошнотворной сладостью я осознал, что она искала тепло моей машины, чтобы сделать самую уязвимую вещь, на которую способен человек: поспать.
Мое удовлетворение было окрашено тревогой, но, тем не менее, я ездил по Дьявольской Яме с включенным на полную мощность обогревателем, пока она не захрапела под купленным мной одеялом. Я спустился в порт, чтобы проверить, как идут восстановительные работы, а затем поехал в Лощину, чтобы обсудить планы на канун Нового года с Касом и Бенни. Сейчас я припарковался перед старой церковью моего отца, борясь с наплывом по электронной почте. Яркость экрана моего MacBook максимально уменьшена, и я стараюсь не стучать по клавишам.
Я бы недоверчиво рассмеялся, если бы был уверен, что это не разбудит Пенелопу. Если бы мои деловые партнеры могли увидеть меня сейчас, управляющего своей многомиллиардной компанией, сгорбившегося над рулем, они бы подумали, что я сошел с ума.
Так и есть.
Тишину нарушает жужжание моего мобильного на центральной консоли. Бросив осторожный взгляд в сторону Пенелопы, я достаю его, чтобы выключить звук, но замираю, увидев имя на экране.
Габ.
Мой брат никогда не звонит мне. Он также не пишет мне смс. Наша история iMessage — это сплошные синие квадратики и непрочитанные сообщения. Я пишу, он появляется, и так было всегда.
Несмотря на бешено колотящееся сердце, я медленно выхожу из машины. С тихим щелчком закрываю за собой дверь и, хрустя свежим снегом, подхожу к краю утеса.
— Что ты наделал?
— Почему ты шепчешь?
Я закатываю глаза, глядя на Тихий океан.
— Сейчас четыре часа утра, брат. Люди шепчутся в это время суток. Что с тобой не так?
На мгновение в трубке воцаряется тишина. Я оборачиваюсь и сквозь снег вижу, как Гриффин выскальзывает из своего бронированного седана. Он подкрадывается ко мне и дергает подбородком, безмолвно спрашивая, есть ли проблема. Я отмахиваюсь от него, качая головой.
— Что тебе нужно, Габ? Медицинская помощь? Адвокат? Плечо, чтобы поплакать? — я провожу рукой по волосам. — Черт, пожалуйста, пусть это будет не плечо, чтобы поплакать.
— Встретимся там, где мы вздернули Старину Макдональда.
Связь обрывается.
Я смотрю на свой телефон, пока он не блокируется из-за бездействия. Он серьезно? В детстве Старина Макдональд был нашим прозвищем для жуткого завхоза в Академии Побережья Дьявола. Мы всегда думали, что с ним что-то не так, но это подтвердилось, когда однажды в воскресенье он проскользнул в исповедальню нашего отца и признался, что приставал к одной из школьниц под трибунами. Естественно, мы выбрали его грешником месяца. Мы вздернули его на старом дубе в Лощине, но только после того, как Анджело свернул ему шею.
Он хотел знать, на что это похоже.
Взглянув через лобовое стекло Гриффина, я тычу пальцем в сторону Лощины. Он кивает, и двигатель его машины оживает.
Я веду машину медленно, убирая руку с бедра Пенелопы, укрытого одеялом, только когда мы выезжаем на дорогу Мрачного Жнеца. Это всего лишь полоса асфальта, вырезанная в изгибе скалы, но в оптимальных условиях, не говоря уже о первом снеге в сезоне, это просто ублюдочный маршрут. Я проклинаю Габа про себя за то, что он заставил меня спускаться по ней посреди ночи с Пенелопой в машине. Дорога сужается, превращаясь в каменистую местность и овраги, и когда в поле зрения появляется дуб, я глушу двигатель и издаю тихое шипение.
Во что, черт возьми, ты играешь, Габ? Я как раз собираюсь спросить его об этом по смс, когда мое внимание привлекает тень, скользящая между густыми кустами, растущими вдоль дороги.
В луче моих фар появляется Габ, без рубашки и весь в крови.
От беспокойства у меня учащается пульс, я выхватываю Глок из кармана боковой двери и выпрыгиваю из машины.
— Dio mio, cazzo. Cosa è successo?56
Его ленивый взгляд опускается на мой пистолет.
— Она не моя, — это все, что он бормочет, прежде чем снова исчезнуть в кустах.
Мое раздраженное дыхание вырывается белым облачком и смешивается с падающим снегом. Не сводя глаз с Пенелопы, спящей по другую сторону лобового стекла, я возвращаюсь к своей машине. Я оставил дверь открытой, потому что знал, что если закрою ее, то хлопну ею. Я опускаюсь на водительском сиденье и изучаю ее.
Рыжие пряди выбились из прически и рассыпались веером по подушке, словно медный нимб. Мой взгляд скользит по ее бледной коже — идеально розовой от тепла обогревателя — и затем опускается на пухлые губки, приоткрытые в милой безмятежности.
Черт возьми. В моей груди разгорается борьба между логикой и суеверием.
Логика говорит мне, что миллион долларов — это ничто.
Суеверие подсказывает мне, что надо вышвырнуть ее на обочину и уехать.
Я довольствуюсь тем, что вытираю большим пальцем пятно от какао с ее подбородка и плотнее укутываю одеялом.
Включив подогрев сиденья еще на одно отделение, я тихо закрываю дверь и подхожу к машине сзади. Становится видно невеселое выражение лица Гриффа, когда он опускает окно.
— Мы снимаем новый Ведьма из Блэр: Курсовая с того света57?
Я игнорирую его ехидный рот и бросаю свои ключи ему на колени.
— Следи за моей машиной.
Он пристально смотрит на меня несколько секунд. Такой взгляд говорит о том, что ему надоело мое дерьмо и он хочет, чтобы я вернулся в Вегас, где единственное, о чем ему приходилось беспокоиться, были преступники в белых воротничках и случайные оппортунистические идиоты.
Но первым заговаривает мудак на пассажирском сиденье.
— Следить за твоей машиной или за твоей девушкой?
Я поднимаю глаза, чтобы встретиться с самодовольной ухмылкой Блейка. Знаете что? Этот парень уже слишком долго действовал мне на нервы. Я обхожу машину, рывком открываю дверь и хватаю его за воротник. Его вздох скользит по моему рукаву, и я бы солгал, если бы сказал, что мне не понравился страх в его глазах.
— Если ты хоть подышишь рядом с этой девушкой, то это будет твой последний вдох, — спокойно говорю я.
Растерянный взгляд Гриффина прожигает мне спину, когда я следую за своим непутевым братом в кусты.
Он ждет на поляне, попыхивая сигаретой. Я бросаю полный отвращения взгляд на его торс с твердыми мышцами, выкрашенный красными чернилами. Я делаю шаг в сторону, не желая испачкать этим дерьмом свое новое шерстяное пальто.
— Одежда на самом деле тебе просто не нравится, да?
Он ничего не отвечает. Мы идем под снегопадом и тяжелой тишиной, при фонарике моего телефона и периодическом грубом предупреждении Габа: — Пень. Корень. Канава, — направляя меня. Когда деревья сужаются на краю крутого оврага, я медленно останавливаюсь.
— Я не собираюсь туда спускаться.
— Боишься, что испортишь костюм?
— Да, на самом деле.
Взгляд Габа вспыхивает чернотой.
— Ты спустишься по нему, или я перекину тебя через плечо и понесу вниз, как маленькую сучку.
— Напомни мне ещё раз, как так вышло, что мы родственники?
Он весело хмыкает и, вероятно, зная, что получит по яйцам, если попытается спустить меня на своих плечах вниз по склону, начинает спуск.
Будь проклят итальянский пошив. Мои кожаные ботинки тонут в ледяной слякоти, а пальто рвется, зацепившись за ветки на спуске. Внизу мы поворачиваем направо, следуя по замерзшему оврагу вверх по течению. Прямо перед нами вход в пещеру становится все шире с каждым шагом, пока нас не поглощает ее черная пустота.
Темнота приходит с влажным холодом. Я увеличиваю яркость фонарика на телефоне и иду на звук тяжелых шагов Габа, который шагает впереди меня. Мы ныряем под низкий провал в потолке, и когда я выпрямляюсь с другой стороны, тяжелая рок-музыка плывет сквозь темноту и касается моих замерзших ушей.
— Если ты решил заняться причудливыми развлечениями, не посоветовавшись со мной, я буду в бешенстве, брат.
Мы поворачиваем за угол и теплое сияние рассеивает тьму. От него веет жаром и зловещим мерцанием, пляшущим на стенах пещеры. Когда мы входим в похожее на пещеру помещение, я понимаю, что это светит костер.
Несмотря на жару, у меня стынет кровь.
— Какого хрена, Габ?
Не говоря ни слова, мой брат обходит костер и опускается на потрепанный диван, прижатый к неровной стене.
— Технически это Яма. Только вход находится в Лощине.
Я закатываю глаза. Этот человек не в своем уме, если думает, что я говорю о границах территории, а не о чуваке с кляпом во рту и привязанном к стулу по другую сторону костра.
Расстегнув пальто, я выкидываю удивление из головы и переключаюсь в режим «Исправь это». Я хорошо разбираюсь в том, как предотвратить ущерб, особенно когда дело касается моих братьев-идиотов. Только в прошлом месяце мне пришлось вернуться из Вегаса, чтобы разобраться с беспорядком, который устроил Анджело, взорвав машину дяди Ала.
Шаг первый — оценить ущерб. Я провожу пальцем по булавке на воротнике и окидываю пещеру объективным взглядом. Потрескавшийся кожаный диван, на котором сидит мой брат. Высокий металлический шкафчик с замком и цепью на ручках. Потный мужчина, обмотанный веревками.
Его взгляд встречается с моим, отчаяние оттеняет страх. Вот в чем особенность моих хороших костюмов и внешности. Они делают именно то, для чего предназначены: обманывают людей, заставляя их поверить, что я джентльмен.
Я отворачиваюсь.
— Поздно откупаться от него. Просто пусти ему пулю в голову, и к утру медведи доберутся до его тела.
С ленивой ухмылкой Габ откидывается на спинку дивана и закуривает еще одну сигарету.
— Я с ним не закончил.
— Тогда на кой хрен я тебе нужен? — мы смотрим друг на друга, рок-музыка отражается от стен и бьет по ушам. — Выключи это дерьмо, — рявкаю я. — Я не слышу собственных мыслей.
Габ пинает сабвуфер, стоящий у его ног, и грохот стихает.
— Это твоя проблема, что ты много думаешь.
Я игнорирую его обычную колкость по поводу того, что сорок процентов своего дня я сижу за столом, и провожу рукой по пещере.
— Почему именно здесь?
С ворчанием Габ засовывает сигарету в уголок рта и направляется к своему пленнику. Я не знаю, как долго он был во власти моего брата, но, судя по безвольно опущенной голове и количеству крови на торсе брата, это продлится недолго.
Он вздрагивает, когда тело Габа отбрасывает черную тень на его плечи, но у него нет сил ни на что другое. Все меняется, когда Габ запрокидывает голову, вынимает сигарету изо рта и втыкает ее мужчине в глаз. Внезапно он набирается сил, чтобы наполнить пещеру оглушительным криком.
Безумный взгляд брата переходит на меня.
— Мне нравится акустика.
Господи.
Я никогда не задавался вопросом, откуда у него такая тьма в душе, она проходит через всех нас троих, как дополнительная нить ДНК. Нет, меня интересовало только, почему я скрываю свой садизм. Анджело пытался убежать от него, но Габ несколько лет назад решил, что нырнет в него с головой, словно отчаянно желая узнать, что находится на дне.
— Кто он такой?
— Один из нас.
Я хмурюсь.
— Из мафии?
— Некий Висконти. Один из наших дальних кузенов с Сицилии. Данте переправил целую лодку, чтобы они ему помогли.
Внутри меня вспыхивает раздражение.
— Ты не придерживаешься плана, Габ. Мы сказали действовать тонко. Это не совсем похоже на продуманный шахматный ход.
Его лицо ничего не выражает, когда он смотрит в огонь.
— Шахматы наводят на меня скуку, а когда мне скучно, случаются плохие вещи.
Я презрительно хмыкнул. Когда мои мысли уносятся из пещеры к Пенелопе в машине, я провожу рукой по рубашке и перехожу к сути.
— Я думал, тебе нужна помощь. Ты привел меня сюда только ради воссоединения семьи?
— Нет, для некоторого облегчения.
— Что?
Он кивает на затылок мужчины.
— Твоя идеальная жизнь полетела в тартарары, поэтому сейчас можешь себе ни в чем не отказывать.
Мы смотрим друг на друга поверх разгневанного пламени и мокрого от пота лба, когда осознание наполняет меня.
— Ты серьезно?
Он только смотрит в ответ.
Удивление и недоверие приподнимают уголки моих губ, я вытираю их ладонью.
— Ты ненормальный, но ты итак знал это, — когда он не отвечает, я поднимаю руки, демонстрируя свои безупречные костяшки пальцев — единственную часть моего фасада, которую я не могу снять в конце дня. — На самом деле это не мое, брат.
Он кивает.
— Я не забыл, красавчик, — его шаги эхом отражаются от скалистого потолка, когда он подходит к шкафчику, достает ключ из заднего кармана джинсов и открывает его.
Разрываясь между отвращением и нездоровым восхищением, я подхожу и оцениваю ряды инструментов. На первый взгляд, это кажется вполне стандартным набором для пыток, но когда я беру предметы в руки, чтобы ощутить их вес в ладони, то замечаю… изменения.
Топоры с тремя лезвиями. Нунчаки58, обмотанные электрическим проводом. Слегка покачав головой, я поднимаю взгляд на брата.
— Действительно?
Он не отвечает.
Я провожу пальцем по лезвию тесака для мяса. Его рукоятка была снята и заменена корпусом электрической отвертки. По мере того как мой разум пытается собрать воедино все механизмы, что-то мрачное и ядовитое просачивается из-под неверия, поднимаясь на поверхность кожи и оседая там.
Не могу солгать: было бы освежающе услышать мучительный крик в ушах. И я уверен, что если бы я немного потренировался, то снял бы напряжение, сковывающее мою спину. Кроме того, в этом месяце наша игра Анонимные грешники не будет такой увлекательной, раз уж Анджело втянул в нее свою жену-проповедницу PETA59.
Облизнув губы, я заменяю странное мясницкое приспособление и беру что-то более современное — молоток. Он всегда был моим любимым оружием. Рукоятка не только удобно ложится в ладонь, но и благодаря своей длине позволяет мне не бояться того, что под ней ломается.
Я бросаю его на столешницу и снимаю булавку с воротника. Расстегиваю рубашку и аккуратно складываю ее на подлокотнике дивана.
— Лучше нам не рассказывать Порочному об этом.
Габ прислоняется к верстаку и закуривает еще одну сигарету.
— Лучше нам этого не делать.
Металл скрежещет по металлу, когда я беру молоток и поворачиваюсь к костру. Жар, пот и упреждающий скулеж переполняют все это. Пламя костра касается моего бицепса, когда я огибаю его, и прежде чем эти всхлипы превращаются в крики, AC-DC60 снова заполняет пещеру.
Музыкальный вкус Габа, может быть, и отвратителен, но он определенно подходит.
К тому времени, когда мы покидаем пещеру, рассвет уже просачивается в ее вход. Холодный свет пробивается сквозь деревья, а над головой щебечут птицы. Это дезориентирует, и внезапно я понимаю, почему Габ исчезает на несколько недель подряд. Треск костей и булькающие мольбы, кажется, поглощают целые часы.
Ледяной ветер охлаждает пот под рубашкой. Мой взгляд падает на обнаженный торс брата рядом со мной, кровь, запекшаяся на нем, теперь стала ржаво-коричневой. В холодном свете дня он выглядит еще более непристойно, и если кто-нибудь из местных жителей, идущих на утреннюю электричку, увидит его во всей жестокой, обнаженной красе, это не сулит ничего хорошего для семейной эстетики.
— Ты похож на злодея из фильма-слэшера девяностых годов, — ворчу я, поправляя булавку на воротнике. — Не выходи за мной на дорогу.
Он идет легкой, неторопливой походкой, словно во сне пробирается по заснеженным ущельям.
— Не хотелось бы портить твою репутацию джентльмена, — сухо говорит он.
— Кто-то из нас должен поддерживать видимость.
— Мм. Но любой, у кого есть хоть половина мозга, поймет, что если ты ложишься с собаками, то просыпаешься с блохами.
Я разражаюсь смехом.
— Тогда хорошо, что ни у кого на этом Побережье нет и половины мозга.
Он останавливается в нескольких метрах от кустов, окаймляющих дорогу, и безразличным взглядом пробегает по пуговицам моей рубашки и острой складке на брюках спереди.
— Если тебя это утешит, то ты не выглядишь так, будто только что раскроил человеку мозги молотком, а потом пинком отправил его в огонь.
Я сдерживаю ухмылку.
— Думаю, это, возможно, самая приятная вещь, которую ты мне когда-либо говорил, брат. Видимо мы сближаемся.
— Видимо ты надышался дымом, — он мгновение наблюдает за мной. — Чувствуешь себя лучше?
Да, черт возьми. В крови гул, а в груди легкость. Несмотря на боль между лопатками и тонкий слой пота, покрывающий мою кожу, костюм сидит на мне теперь немного лучше. Как будто монстр под ним потерял объем и теперь его легче скрыть.
Конечно, Габ получает гораздо более простой ответ.
— Чувствую себя хорошо.
Его взгляд скользит за мою голову и темнеет.
— Что у тебя в машине?
Это простой вопрос, но поскольку я знаю ответ, он напрягает мои мышцы.
Пенелопа.
Я оборачиваюсь, и шум в моей крови мгновенно стихает.
Насилие, импульсивность. Мрачные черты, которые присущи моим братьям, а не мне, застилают мне глаза. Я пробираюсь сквозь кусты к Блейку.
Этот мудак не видит, как я приближаюсь. Он слишком занят тем, что наклоняется к окну со стороны пассажира, прижимая ладони к стеклу.
Ярость. Решимость. Взмах пальто, и кончики пальцев касаются рукояти пистолета, но не находят ее. Вместо этого они сжимаются в моей ладони и образуют кулак, который оттягивается назад и разрывает последнюю нить моего самообладания.
Боль. Удовлетворение. Мой удар попадает ему в скулу, и он падает, как в замедленной съемке, давая тихому голосу в задворках моего разума время прошептать: одного удара достаточно. Я могу прийти в себя после одного удара. У меня под ногами просто галька, рассыпающаяся по краю обрыва, нет необходимости перебрасывать через него и тело тоже.
Но скажите это моему левому кулаку. Он встречает его челюсть на пути вниз, откидывая его шею назад и давая мне возможность увидеть панику в его глазах.
Наслаждение. Беспамятство. То, как его череп отскакивает от обледенелой дороги, только подстегивает меня. Я держу его за шиворот полиэстеровой рубашки. Еще один удар рассекает кожу на костяшках пальцев, и, что ж, я понимаю, что теперь нет смысла отступать. Следующий удар вызывает хруст, который кажется непоправимым, и любой мужчина, обладающий хоть каплей спортивной чести, оставил бы все как есть — это не честный бой. И никогда им не был. Но под безмятежным рассветным небом я не мужчина. Я — животное в очень хорошем костюме, защищающее то, что принадлежит ему.
Защита Блейка пала, и меня останавливают не протестующие вопли Гриффина, не хор моих людей, бормочущих ругательства, а крепкая хватка брата на моем плече.
— Basta61, — вот и все, что он говорит.
Я позволяю безжизненному телу упасть и смотрю на свои костяшки пальцев.
Необратимо. Безвозвратно.
Мое прерывистое дыхание обжигает легкие, и я задираю подбородок к жемчужно-серому небу. Если бы мама могла видеть меня сейчас, ее сладкоречивого сына, использующего кулаки, а не слова. И ради чего?
Когда мой взгляд опускается, он останавливается на другом.
Голубом. Бездонном.
— Иди, — говорит брат. — Я закончу с этим.
Я не свожу глаз с Пенелопы. Не могу. Ни когда я переступаю через лужу свежей крови, ни когда приглушенное «что ты наделал?» Гриффина касается моих ушей, когда я дергаю дверь машины и захлопываю ее за собой.
Шесть пар глаз смотрят на меня через лобовое стекло. Ни один из них не принадлежит ей, так что никто из них не имеет значения. Я включаю передачу и не смотрю через плечо, когда сдаю назад.
Ее пристальный взгляд обжигает мои окровавленные руки, сжимающие руль.
— Какого хрена, Раф?
Раф. Это первый раз, когда она назвала меня сокращённый именем. И мне нравится, как она его произносит. С шоком, омраченным затаенным дыханием. Из-за этого мои веки закрываются дольше, чем это безопасно, когда я еду со скоростью 128 километров в час по проселочной дороге.
Я не отвечаю. Вместо этого я смотрю на дорогу впереди и думаю о том моменте, когда я впервые подумал, что рыжеволосая девушка в украденном платье может быть Королевой Червей. Это был вечер свадьбы моего брата, а взрыв в порту только что озарил ночное небо оранжевым светом. Я задумался, хотя и не всерьез — если бы это было началом моего падения, каково было бы на дне. Оказывается, что там полно тяжелого дыхания Пенелопы, ее цитрусовых духов и звуков White Christmas Бинга Кросби.
Умиротворенность. Принятие. Меня охватывает спокойствие, и я облегченно выдыхаю. Наверное, это утешает — знать, что я опустился на самое дно и упасть ниже не могу.
Глаза Пенелопы следят за красной струйкой, стекающей по тыльной стороне моей руки, пока она не исчезает под манжетой рубашки.
— Куда мы едем? — бормочет она.
Моя рука соскальзывает с руля и находит ее колено.
— Домой, Куинни.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…