Глава четвёртая
На фоне жемчужно-серого неба перемигиваются мягкие сказочные гирлянды, серебряные сервировочные подносы и фужеры с шампанским. По краю покрытого инеем озера колышутся на ветру плакучие ивы, а в центре его на плавучей платформе мини-оркестр перебирает струны и отрабатывает рифты.
Сердце Заповедника Дьявола превратилось в эпилог готического романа, в идеальное место для счастливой жизни. Но никакая романтика не отменяет того факта, что здесь холодно.
Мэтт вкладывает мне в руку бокал с шампанским.
— Знаешь, я думаю, что буду праздновать свою свадьбу на Французской Ривьере.
Я отрываю взгляд от рядов пустых белых стульев и смотрю на своего соседа. Он прислонился к стволу дуба, любуясь видом поверх горлышка пивной бутылки. Церемония начнется только через пятнадцать минут, а он уже ослабил галстук-бабочку.
— Ты даже нормально не можешь выговорить Французская Ривьера, идиот.
Он бросил на меня косой взгляд.
— Ты собираешься быть такой злюкой всю ночь? Я уже сказал тебе, что мне жаль.
— Твои извинения не спасут мои соски от обморожения.
Мэтт не сказал мне, что свадьба будет на свежем воздухе, когда приглашал меня вчера вечером. Он и не подумал упомянуть об этом, когда увидел, как я выхожу в наш общий коридор в синем платье с открытой спиной и перекинутой через руку шубой. Теперь, несмотря на то, что ему самому было жарко, он не дает мне свой пиджак, чтобы девушка, ради которой он пришел, не подумала ничего плохого.
— Может, возьмешь мои носки? — предложил он после того, как я окинула его испепеляющим взглядом. — Они, конечно, не кашемировые, но на ощупь очень похожи.
Я отказалась от его очаровательного предложения, вместо этого зарывшись подбородком в воротник своей шубы из искусственного меха и танцуя неизменные два шага.
— А что насчет тебя?
— А?
— Где ты хочешь выйти замуж?
— Я не хочу выходить замуж, — ворчу я. Мой ответ — непроизвольный рефлекс. Это решение настолько непоколебимо, что практически вплетено в мою ДНК.
— Совсем?
— Совсем.
— А если ты влюбишься?
Я допиваю остатки шампанского, ставлю пустой бокал на поднос и беру новый.
— Не влюблюсь.
— Ты не можешь этого знать.
— Женщины не влюбляются, Мэтт. Они попадают в ловушки. Их заманивают сладкой ложью и льстивыми обещаниями. Потом, спустя годы, может быть, десятилетия, они понимают, что привязаны к незнакомцу, их цепи стали еще тяжелее из-за таких вещей, как дети, ипотека и свекрови с нездоровой одержимостью своими сыновьями. Кто-то разводится, кто-то решает, что проще остаться в кандалах.
Тяжелая тишина свистит на ветру. Я поворачиваюсь к Мэтту и ухмыляюсь его выражению лица.
— Что? Через чур?
— Черт, Пенн. Кто причинил тебе боль?
На этот раз я смеюсь, не обращая внимания на то, как при этом вопросе у меня покалывает кожу в том месте, где мой кулон соприкасается с ней. Моя теория основывается не только на том, кто причинил мне боль, но и на моем опыте мошенничества. Я бы сказала, что восемьдесят процентов мужчин, которые подходили ко мне в барах или казино, были женаты. С каждой рукой, унизанной кольцами, которая пробиралась к моему бедру, на сердце образовывался еще один нездоровый шрам. Конечно, это облегчало работу по набиванию карманов, но в то же время заставляло меня чувствовать пустоту внутри. Потому что за каждым женатым мужчиной стоит женщина, которая не понимает, что он мудак.
С озера доносится вялая симфония, которая просачивается сквозь собирающуюся толпу, как низко нависший туман. В то время как глаза Мэтта работают как марсоходы, осматривая прибывающих гостей в поисках любого признака его влюбленности, я лениво наблюдаю за окружающей обстановкой. Женщины у бара потягивают мартини и воркуют над одной из своих дизайнерских сумок, словно над новорожденным ребенком. Мужчины, потягивающие виски тесными группами по три человека, бормочущие на непонятном мне языке.
На языке, который я не понимаю.
Мой бокал уже на полпути к губам, когда ледяное беспокойство приковывает меня к месту. Остановив взгляд на пузырьках, шипящих в бокале, я оглядываюсь на женщин у бара и прищуриваюсь. Сумка, которую они передают друг другу, не просто дизайнерская, это чертова Биркин. Та самая, очередь на которую составляет шесть лет.
Я сглатываю и слегка качаю головой. Нет. Определённо, нет. Я возвращаю свое внимание к ближайшим к нам мужчинам и лихорадочно пробегаю взглядом по их нарядам. Все они одеты в смокинги, украшенные шелковыми карманными платочками. Стандартная одежда для свадьбы. Но затем я останавливаюсь на одном мужчине, придирчиво рассматривая его детали. Золотая цепочка, исчезающая под воротником рубашки. Татуировка в виде большого креста на тыльной стороне загорелой руки и часы Rolex Daytona, расположенные над ними.
Затем что-то меняется в моем периферийном зрении, и мое возбужденное состояние заставляет меня вскинуть голову, чтобы уловить это. Между двумя дубами на другой стороне поляны в тени прячется мужчина. Его можно узнать только по широкому силуэту и блеску глаз, когда они обводят взглядом толпу. Слева — еще одна тень, еще один сосредоточенный взгляд.
Мы окружены охраной. И есть только одна семья на этом побережье, которой бы это было нужно.
— Мэтт, — говорю я твердо. — За кого, ты говоришь, Рори выходит замуж? — меня встречает молчание. — Мэтт?
Я отрываюсь от загадочных силуэтов, чтобы посмотреть на него, но он зациклен на чем-то другом. С напряжением он наблюдает за тем, как темноволосая женщина в красном платье пробирается сквозь толпу и присоединяется к группе, беседующей за зоной отдыха.
— Пенн, принеси нам еще выпить, — бормочет он, не отрывая от нее глаз.
— Но твое пиво полно, и мой…
Он выхватывает бокал из моей руки и выливает оба наших напитка в грязную лужу у своих ног.
Я открываю рот, инстинктивно желая огрызнуться, но мой мозг решает не делать этого. Судя по его дурацкому взгляду, я получила бы больше информации от толстого ствола, к которому он прислонился.
Я направляюсь к бару, кожа гудит от осознания происходящего, уши напряжены, чтобы уловить обрывки каждого разговора, мимо которого я прохожу. Рори Картер не может выйти замуж за Висконти. Не может быть, черт возьми. Ее будущий муж должен быть одним из их привилегированных сотрудников, может быть, менеджером в одном из клубов или ресторанов в Бухте или что-то в этом роде. Потому что, я была уверена, что она никогда не была одной из тех девочек из Дьявольской Ямы, тех, кто выгибает шею, когда по булыжной главной улицы проезжает машина с затемнёнными окнами. Я не могу представить, чтобы она писала возле имени Данте Висконти сердечки в своих учебниках или пыталась попасть в один из клубов Тора Висконти с поддельным удостоверением личности, надеясь увидеть его собственной персоной за бархатным канатом.
Я дохожу до бара и терпеливо жду, пока девушка за ним сообразит, как открыть бутылку шампанского. Я нервничаю, мой взгляд блуждает одновременно с настороженностью и интригой, и не только потому, что меня окружают люди, на руках которых больше крови, чем у всего населения тюрьмы штата Вашингтон вместе взятого. Нет, дело в том, что есть два Висконти, за которыми я внимательно слежу. С одним я познакомился только вчера вечером, а другого знаю уже много лет.
Как будто он чувствует, что я думаю о нем, глубокий, мягкий голос касается моей спины.
— Последний раз, когда я видел эту шубу, ты вытрясла из меня штуку баксов.
Я хватаюсь за край барной стойки, и мои веки смыкаются. Я не поворачиваюсь, пока. Отчасти потому, что эмоции, подкрадывающиеся к горлу, слишком сильны, чтобы их скрыть, а отчасти потому, что я не хочу сталкиваться с тем, как быстро летит время.
Нико Висконти никогда не был лжецом, но он лжет насчет этой шубы. Последний раз он видел её, когда высадил меня в два часа ночи на автобусной остановке в Бухте Дьявола, через несколько недель после моего восемнадцатилетия.
Вот в чем проблема с Побережьем. Мое прошлое прячется во всех его тенях, угрожая выскочить и задушить меня, когда я меньше всего этого ожидаю.
Тепло его тела обхватывает меня по кругу, останавливаясь рядом со мной. Я поворачиваю шею вправо и встречаю взгляд серых глаз, подчеркнутых ленивой улыбкой. Сердце разрывается на две части, и я снова отворачиваюсь, делая вид, что изучаю бутылки с виски, стоящие в баре.
— Давно не виделись, Малышка Пенн.
Его прозвище для меня зажгло спичку в темноте под моей грудной клеткой. Я ненавидела его в детстве. В нем чувствовалась снисходительность, усугубляемая тем, что он едва ли старше меня. Всего пара лет разницы в возрасте, но нам всегда было суждено жить в разных мирах.
Я знала Нико столько, сколько себя помню, но только понаслышке. Это был тихий паренек, который сидел в углу казино Visconti Grand с диетической колой и блокнотом. От мамы я узнала, что он был племянником Альберто Висконти, а его отец — владельцем компании по производству виски в Дьявольской Лощине.
Впервые мы заговорили в гардеробной. Мне было десять лет, я все еще привыкала к весу нового кулона с четырехлистным клевером на шее. Тогда я только начала обедать между вешалками с дорогими пальто, потому что к тому времени на собственном опыте убедилась, что мужчины, играющие в покер в другой комнате, на самом деле не были моими друзьями.
Нико примостился рядом со мной и несколько минут смотрел на мою разогретую лазанью. Затем он задал тихий вопрос.
— Почему ты стала брать с мужчин по доллару за то, что ты дуешь на их игральные кости?10
Я проглотила истинную причину и сказала ему то, во что мне отчаянно хотелось верить.
— Потому что мне везет.
Он взял в руки блокнот, который всегда был приклеен к его руке, и постучал по нему тонким пальцем.
— Глупые люди полагаются на случай, умные знают, что удачу можно оптимизировать с помощью мастерства.
А затем он открыл его и ввел меня в мир азартных адвантивных игр11.
— Это не мошенничество, — прошептал он. — Это использование статистической вероятности и расчетных наблюдений для того, чтобы изменить шансы на выигрыш в свою пользу, — он бросил взгляд в сторону двери, а затем наклонился чуть ближе. — Но все же ты должна пообещать, что никому не расскажешь.
Я никому не рассказала. В течение следующих четырех лет мы встречались в гардеробной три раза в неделю и практиковались в подсчете карт, сортировке по краям и отслеживании тасовки, и ни одна живая душа об этом не знала.
Наша привычная жизнь была прервана убийством моих родителей. Когда пыль улеглась и полиция отступила, мне стало не по себе от ночей, проведенных за разглядыванием потолков гостевых спален в приемных семьях, и я начала тайком ходить в казино. В первый же вечер Нико задал мне еще один простой вопрос.
— Ты хочешь поговорить об этом или хочешь отвлечься?
Я выбрала отвлечься, и тогда он научил меня обчищать карманы. Мы перешли к выходкам у бара и отвлекающим махинациям, и к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать, ученик превосходил мастера.
Я вдыхаю ледяной воздух и наконец нахожу в себе силы посмотреть на Нико как следует. Господи. Я знала, что он будет выглядеть по-другому, но не настолько. Его долговязое тело стало массивнее и крепче, превратившись во внушительный силуэт, а его детская ухмылка превратилась в красивую улыбку. Из чудака, помешанного на цифрах, он превратился в татуированный предупреждающий знак. Все, начиная с его огромного роста и заканчивая драконом, дышащим огнем на его шее, кричит об опасности.
Не три года в Стэнфорде сделали это с ним, это точно.
— Рада тебя видеть, Нико, — говорю я с небольшой улыбкой.
Он кивает, и мы в комфортной тишине ждем барменшу. Она поднимает глаза и роняет бутылку шампанского на стойку.
— Мне очень жаль, мистер Висконти. Что вам принести?
— Клуб Контрабандистов и водку с лимонадом, — он поворачивается ко мне, вскидывая брови. — Если только ты не стала более цивилизованной в наши дни? — я качаю головой, и он улыбается. — Тогда водку с лимонадом.
Слегка дрожа барменша наливает ему виски, а мне водку. Она добавляет дольку лайма, и это напоминает мне о моей матери, потому что именно так она делала в прежние времена — добавляла дольку лимона или лайма или делала сахарный ободок в свои напитки, чтобы придать своему алкоголизму более утонченный вид. Она довольно быстро перестала притворяться, и в конце концов стала пить прямо из бутылки. Я стараюсь не думать о своих родителях, когда пью. Если бы я изменила свои привычки из предосторожности, мне пришлось бы признать, что я похожа на них. А я на них совсем не похожа.
— Итак, — Нико передвигает мой стакан по барной стойке, затем опирается на него предплечьем. — Что ты здесь делаешь?
Я открываю рот, чтобы сказать то же самое, что я сказала Мэтту. Но Нико был для меня как старший брат, я обязана ему чем-то большим.
— Потому что ты был прав, — его сжатая челюсть исчезает за ободком моего бокала, когда я делаю большой глоток.
Когда мне исполнилось восемнадцать лет и я поняла, что невозможно удержаться на работе, не уволившись по собственному желанию или не получив увольнение в течение недели, я решила применить все, чему научился, на практике и засела за столы в Бухте. Блэкджек12 был моей любимой игрой, а подсчет карт всегда был тем, что у меня получалось лучше всего. Конечно, я избегала Visconti Grand как чумы, но Нико не потребовалось много времени, чтобы понять, чем я занимаюсь. Он был вне себя от ярости. Потому что, хотя подсчет карт и не запрещен законом, в казино он крайне не одобряется. А в казино Висконти? С таким же успехом можно встать на колени и умолять их пустить тебе пулю в лоб.
Он покидал город, чтобы изучать математику в Стэнфорде, и сказал мне, что если я хочу продолжать свои выходки, то мне следует поступить так же. Он отвез меня на автобусную станцию, вручил пачку банкнот и напутственно сказал: — Помни, независимо от того, насколько удачливой ты себя считаешь, твои грехи рано или поздно настигнут тебя, Малышка Пенн. Они всегда настигают грешников.
Теперь Нико осматривает море гостей поверх моей головы.
— Ты в бегах? — пробормотал он, достаточно громко, чтобы я услышала.
— Нет.
Возможно.
— Тебя кто-нибудь ищет?
— Нет.
Надеюсь, что нет.
— Ты планируешь заглянуть в Бухту, раз уж ты вернулась?
Это единственное «нет», которое я могу сказать с уверенностью.
— Я завязала.
Его глаза возвращаются к моим, на губах играет ухмылка.
— Да?
Я киваю.
— Я вернулась в свою квартиру в Дьявольской Яме и ищу постоянную работу.
— Хорошая идея. В любом случае, в Бухте сейчас небезопасно. Так что сделай мне одолжение и избегай ее совсем, хорошо?
— Почему?
Его внимание снова переключается на что-то у меня за головой. На этот раз я проследил за его взглядом и обнаружил Тора Висконти, сидящего на последнем ряду стульев с мобильным телефоном у уха.
— Из-за семейной драмы.
Я залпом выпиваю свой напиток, чтобы подавить дрожь, пробегающую по моей спине. Да, я не хочу знать, даже просто из любопытства. За последнюю неделю у меня было достаточно драм, чтобы хватило на всю жизнь.
Мы беседуем еще несколько минут, догоняя упущения последних трех лет, когда внезапное беспокойство прокатывается по моему телу, как медленный прилив. Анекдот, который я рассказываю Нико, улетучивается. Я слишком хорошо понимаю, что меня отвлекает холодная тень, касающаяся моего затылка.
В тот момент, когда я поняла, что эта свадьба была осквернена Висконти, я поняла, что это только вопрос времени, когда я снова буду иметь несчастье встретиться с Рафаэлем. Очевидно, именно по этой причине он посещает Побережье. Но все же, даже зная, что это неизбежно, я не готова к тому, как его голос окутывает мои плечи, словно шелковое одеяло.
— Нико, церемония вот-вот начнется, так что, боюсь, мне придется увести тебя от твоей подруги.
Я сглатываю, когда холод смещается, а затем он оказывается в моем периферийном поле зрения. Туманное видение темно-синего, белого и золотого цветов. Атласная статуя, на которую у меня не хватает смелости взглянуть. Вместо этого я игнорирую и стук в висках, и взгляд, обжигающий щеку, и смотрю на свои туфли с открытыми носками, медленно погружающиеся в грязь.
— Но, конечно, было бы невежливо с твоей стороны не представить нас сначала.
Представить нас? Раздражение ползет по моей шее, зудящей и горячей. Как он может не помнить девушку, которая сняла с его запястья часы с шестизначной цифрой менее двадцати четырех часов назад? Девушку, за которой он гнался с молотком? Я не только раздражена, но и понимаю, что отчасти оскорблена. Глупо, на самом деле. Но я думала о нем всю ночь, а он, очевидно, совсем не думал обо мне.
— Пенни, Раф. Раф, Пенни, — лениво произносит Нико, проводя вялой рукой между нами двумя. Он прислонился к барной стойке, снова отвлекаясь на что-то позади меня.
Я хочу сказать ему, что мы уже встречались, но тогда он спросит, как это произошло, и я не думаю, что ему будет слишком приятно узнать, что я обманула его кузена прошлой ночью. Особенно этого кузена. Это не очень хорошо сочетается с тем, что я ему сказала, что завязала с мошенничеством.
Не в силах больше откладывать это, я стискиваю зубы для храбрости и поднимаю взгляд вверх. Мой взгляд останавливается на самых блестящих кончиках коричневых кожаных ботинок, которые я когда-либо видела. Они скользят по острым, как бритва, передним складкам темно-синих костюмных брюк, поднимаются по золотым пуговицам жилета и останавливаются на пристальном взгляде, таком пристальном, что у меня перехватывает дыхание
Черт возьми. Может быть, это потому, что его презрительное отношение «свысока» больше не смягчается алкоголем и освещением, но его присутствие еще более внушительно, чем я помню. Возвышающийся надо мной, он представляет собой комплекс чистых, прямых линий, от покроя его костюма до угла наклона скул и челюсти. Каждая складочка в его наряде продумана до мелочей, каждый иссиня-черный волос на его голове на своем месте.
Рафаэль Висконти — воплощение безупречного совершенства. И что-то в этом есть… но также заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке.
Он ухмыляется, и по моему телу пробегает электрическая дрожь.
Он точно помнит, кто я.
— Очень приятно познакомиться с тобой, Пенелопа.
Мои щеки залилась румянцем при звуке моего полного имени. Ему только что сказали, что меня зовут Пенни, а он решил, что это сокращение от какого-то имени. Высокомерный засранец. Я отказываюсь его поправлять, потому что мне кажется, что он что-то выиграет, если я это сделаю. Вместо этого я выдерживаю его взгляд и стараюсь соответствовать его мягкому тону.
— Мне тоже очень приятно познакомиться, Рафаэль.
Триумф. Он вспыхивает в моей груди, когда раздражение сменяется вежливой улыбкой. Она была мимолетной, и если бы я моргнула, то пропустила бы ее.
Я рада, что не моргнула.
Мой кайф улетучивается по мере того, как он дольше удерживает мой взгляд. Он спокоен и непоколебим, но от него исходит тепло, словно я провожу рукой под теплым краном. Он становится все горячее и горячее, пока я не выдерживаю и отвожу взгляд.
Я обращаю свой взор на Нико, отчасти чтобы охладиться, отчасти в надежде, что он меня спасет.
— Мне нужно идти, — ворчит он, ставя стакан с виски на стойку бара. — Бенни скоро обвинят в сексуальном домогательстве, если он ещё сильнее прижмет эту официантку в углу, — он останавливается рядом со мной и сжимает мое плечо. — Давай наверстаем упущенное после церемонии, Малышка Пенн.
— Подожди…
Но уже слишком поздно. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как он пробирается сквозь толпу к своему старшему брату, и мой желудок опускается, как сдувающийся воздушный шарик. Когда этот неумолимый взгляд по-прежнему упирается мне в спину, я понимаю, что у меня нет другого выбора, кроме как отрастить пару женских яиц и развернуться.
Рафаэль подмигивает.
Я хмурюсь.
Затем он отталкивается от барной стойки и делает шаг вперед. Прежде чем я успеваю сделать шаг назад, он вынимает руку из кармана и тянется к распаху моей шубы.
Я затаила дыхание, глядя, как он медленно распахивает одну сторону моей шубы, обнажая под ним голубое платье. Костяшки его пальцев слегка касаются моей грудной клетки через тонкое платье, создавая электрический разряд, который контрастирует с леденящим декабрьским холодом, пронизывающим меня до бедер.
Я сдерживаю дрожь и возвращаю внимание на его лицо, успевая заметить, как его взгляд опускается вниз по моему телу. Выражение его лица равнодушное, наблюдательное, как будто он покупает одежду и остановился посмотреть на меня только потому, что я на распродаже, а не потому, что я в его вкусе.
Хотя я готова поставить все свои деньги на то, что этот человек никогда в жизни не ходил по распродажам.
Его глаза возвращаются к моим, в них мягкий юмор.
— Милое платье. Его ты тоже украла?
Я моргнула. Затем, придя в себя, я вырываю шубу из его рук и делаю шаг назад.
— Да, — огрызаюсь я.
То есть, наверное.
Его ямочки становятся еще глубже, как будто он доволен моим ответом.
— Ах…
Сгорая от желания оскорбить его в ответ, я открываю свой поганый рот, не успев подумать о последствиях того, что сейчас из него вылетит.
Я киваю на Omega Seamaster на его запястье.
— Отличные часы. Не хочешь проиграть и эти?
— Что? Уже продала предыдущие за крэк13?
Я… что?
Его ответ был быстрым и неожиданным, что противоречило его мягкому тону. В недоумении я оглядываюсь по сторонам, не подслушал ли кто из гостей свадьбы, как будто кто-то, поймав мой взгляд и подняв брови, подтвердит, что мне не привиделся его грубый ответ. Но вокруг только любопытные взгляды и перешептывания за хрустальными бокалами.
Прежде чем я успеваю придумать ответ, он поворачивается к барной стойке и упирается в нее предплечьями. Не знаю, зачем я это делаю — может быть, я мазохистка, или мне нравится играть роль щенка, которого постоянно пинают, — но я проскальзываю рядом с ним.
— Аманда, позволь мне.
Я отрываю взгляд от его профиля достаточно надолго, чтобы понять, что девушка из бара все еще борется с бутылкой шампанского. Она замирает, багровеет и неохотно протягивает бутылку Рафу.
— Прежде всего, нужно снять фольгу, — к моему удивлению, он подносит горлышко бутылки ко рту и срывает фольгу зубами. Господи. Что-то горячее и первобытное вспыхивает между моих бедер. Я стараюсь не показывать этого. — Возьмись за верхнюю часть, — он обхватывает горлышко бутылки большой рукой, а вторую опускает вниз, — и фокус, Аманда, в том, чтобы прокручивать корпус, а не пробку.
Сухожилие на его большой загорелой руке напрягается. Шипучий напиток такой же мудреный, как и он сам.
Легкое шипение воздуха срывается с моих губ, когда он осторожно проводит пробкой по краям, успокаивая выходящий из нее газ. Он передает бутылку обратно барменше, которая бормочет что-то бессвязное.
— Аманда?
Она поднимает глаза, и ее почти страдальческое выражение лица безмолвно говорит: Вы еще не достаточно меня помучили?
Взмахнув запястьем, Раф зажимает пробку между средним и указательным пальцами.
— Всегда открывай ее подальше от лица. Эти штуки могут выбить глаз, — он качает головой. — А с такими глазами, как у тебя, это было бы печально, не так ли?
Он подбрасывает пробку в воздух, ловит ее и убирает в карман.
Господи Иисусе. Этот человек стелет так гладко, что даже только что натертый пол с ним не сравнится.
Он лениво отхлебывает виски и поверх ободка смотрит на часы. Затем, словно услышав, как бьется мой пульс, и задумавшись, откуда идет шум, он переводит взгляд на меня. Они пробегают по моим волосам, по распаху шубы и останавливаются на туфлях с открытыми носками.
Его губы кривятся от удовольствия, потому что даже этот придурок понимает, что глупо носить туфли с открытым носком так близко к Рождеству. Когда его взгляд возвращается к моему, он прикусывает нижнюю губу.
— Было приятно познакомиться, Пенелопа.
Слегка захмелев от выпитого и злясь на себя за то, что мое тело вдруг стало как желе, я беру свой напиток с барной стойки и устремляю на него пристальный взгляд.
— Конечно, с удовольствием сделаю это снова.
Он натянуто улыбается моему сарказму и проводит рукой по жилету, в то время как его взгляд скользит поверх моей головы по гостям свадьбы вокруг нас. Бросив едва заметный взгляд на Аманду, которая трясущимися руками разливает шампанское в бокалы, он прижимает указательный палец к груди.
Я смотрю на него в недоумении.
Конечно, нет. Конечно, он не подзывает меня к себе?
Гнев вспыхивает во мне, как неприятная сыпь. Я не одна из его чертовых служанок и не одна из одетых в костюмы прихвостней, которых он вызывает одним движением запястья.
Я открываю рот, чтобы сказать ему об этом, но когда наши глаза встречаются, мой протест улетучивается. В его глазах цвета морской волны мерцает что-то темное и манящее. Что-то, что привлекает безвольное пространство между моими бедрами. Мой мозг слишком затуманен алкоголем и мягкими подтруниваниями, чтобы дать название его выражению, но я знаю, без сомнения, что оно создано специально для меня.
Несмотря на феминистское желание ударить его ногой в пах, я понимаю, что делаю шаг вперед, и поддаюсь его гравитационному притяжению. Оказавшись рядом, его тепло и мягкий аромат мыла, одеколона и мяты окутывают меня, лишая возможности сделать следующий вдох. Сердце бьется о грудную клетку, я сжимаю руки в кулаки и сосредотачиваюсь на галстуке-бабочке с золотым наконечником, обвивающем его горло. Которое, конечно, идеально выбритое. У меня не хватает смелости поднять глаза, потому что я слишком близко, чтобы выдержать такой интенсивный зрительный контакт. Я напрягаюсь, когда он наклоняется, и когда его твердая челюсть касается моей, это кружит мне голову сильнее, чем любой алкоголь. Затем его глубокий голос мягко вибрирует у мочки моего уха.
— Я скорее прибью свой член дверью машины, чем сделаю это еще раз, Пенелопа.
Прохладный порыв воздуха ласкает мою шею, когда он выпрямляется в полный рост.
Что?
Ошеломленная и потрясенная, я могу только смотреть, как его внушительный силуэт проносится сквозь толпу, не оглядываясь назад.
Несколько минут я стою на месте, пытаясь восстановить контроль над пульсом. Когда ко мне возвращается рассудок, это приводит меня в злобное возбуждение. Такое ощущение, что я только что раскрыла глубокую, темную тайну.
Рафаэль Висконти может выглядеть как джентльмен, может говорить как джентльмен.
Но он совсем им не является.