- Э, да вон и сам он, легок на помине!
В портерную входил среднего роста улыбавшийся седой старик купеческой складки с каким-то иконописным лицом и сизым носом.
- Про волка промолвка, а волк в хату, - весело заговорил купец, здороваясь. - Каково прыгаете, отцы? Газетину-то порешили... Ну, что же делать, случается и хуже. Услыхал я и думаю: надо поминки устроить упокойнице... хе-хе!..
- Уж пронюхал, Спиридон Иваныч, где жареным пахнет!..
- Жареное-то впереди... К Агапычу, што ли, отцы?..
Решено было справить тризну у Агапыча. Дорогой, когда мы шли из портерной, Спирька взял меня под руку и проговорил:
- Приятно познакомиться, молодой человек, а ежели что касаемо, например, денег... Сколько вам нужно?..
Я отказался и даже обиделся. Но Пепко разъяснил мне на лестнице:
- Денег предлагал Спирька? Не беспокойся, не даст... Этот фокус он проделывает с каждым новичком, чтобы пофорсить. Вот по части выпивки другое дело. Хоть обливайся... А денег не даст. Продувная бестия, а впрочем, человек добрый. Выбился в люди из офеней-книгонош, а теперь имеет лавчонку с книгами, делает издания для народа и состоит при собственном капитале. А сейчас он явился, чтобы воспользоваться приостановкой газеты и устроить дешевку... Ему нужны какие-нибудь книжонки.
Тризна вышла на славу. Мне еще в первый раз приходилось видеть в таком объеме трактирную роскошь. Спирька все время улыбался, похлопывал соседа по плечу и, когда все подвыпили, устроил зараз несколько дел.
- Ты мне, полковник, оборудуй роман, да чтобы заглавие было того, позазвонистее, - говорил Спирька. - А уж насчет цены будь спокоен... Знаешь, я не люблю вперед цену ставить, не видавши товару.
- Ладно, знаю, - сумрачно отвечал полковник. - Опять надуешь...
- Я? надую? Да спроси Порфирыча, сколько он от меня хлеба едал... Я-то надую?.. Ах ты, братец ты мой, полковничек... Потом еще мне нужно поправить два сонника и "Тайны натуры". Понимаешь? Работы всем хватит, а ты: надуешь. Я о вас же хлопочу, отцы... Название-то есть для романа?
- Есть: "Тайны Петербурга".
- Тайны? Ну, оно, пожалуй, начетисто нынче с тайнами-то: у меня уж есть "Тайны Мадрита", "Тайны Варшавы"... А промежду прочим увидим... хе-хе...
XI
Спиридон Иваныч Редкин был типичным дополнением "академии". Он являлся в роли шакала, когда чуял легкую добычу, как в данном случае. Заказывая романы, повести, сборники и мелкие брошюры, он вопрос о гонораре оставлял "впредь до усмотрения". Когда приносили совсем готовую рукопись, Спирька чесал в затылке, морщился и говорил:
- А ведь мне не нужно твоего романа...
- Как не нужно? Ведь вы же заказывали, Спиридон Иваныч...
- Разве заказывал? Как будто и не упомню... Куды мне с твоим романом, когда своего хлама не могу сбыть.
Это было стереотипное вступление, а затем, поломавшись по положению, Спирька говорил:
- Ну, уж для тебя только возьму... На затычку уйдет.
Под рукопись выдавался такой микроскопический аванс, что даже самая скромная бактерия наверно умерла бы с голоду. Остальные деньги следовали "по напечатании" и тоже выдавались аптекарскими дозами, причем Спирька любил платить натурой, то есть предметами первой необходимости, как шуба, пальто, сапоги и другие принадлежности костюма, причем в его пользу оставался известный процент, по соглашению с лавочником. Платить наличными деньгами Спирька терпеть не мог и вытягивал жилы мелкими подачками. И все-таки в минуту жизни трудную Спирька являлся для "академии" якорем спасения, и все его любили. Вот по части угощения Спирька ничего не жалел, и его появление служило синонимом дарового праздника. Спирька систематически спаивал всю "академию".
Меня удивило открытие, что Фрей пишет романы, - я не подозревал за ним этого таланта.
- Ну, это дело особенное, - объяснил Пепко, - Фрей знает три языка... Выберет что-нибудь из бульварной литературы, переставит имена на русский лад, сделает кое-где урезки, кое-где вставки, - и роман готов. За роман в десять листов он получит со Спирьки рублей семьдесят, а то и все сто. Ничего, можно работать на голодные зубы... Все-таки хоть что-нибудь. Это не то, что мои романсы с а, о и е. Вот подлая вещь... И как это в жизни все происходит роковым образом: прижало человека к стене, а тут враг человеческого рода в лице Порфирыча и подкатится горошком. На, продавай себя в размен...
Пепко находился в ожесточенно-мрачном настроении еще раньше закрытия "Нашей газеты". Он угнетенно вздыхал, щелкал пальцами, крутил головой и вообще обнаруживал несомненные признаки недовольства собой. Я не спрашивал его о причине, потому что начинал догадываться без его объяснений. Раз вечером он не выдержал и всенародно раскаялся в своих прегрешениях.
- То есть такого подлеца, как я, кажется, еще и свет не производил!.. - объяснял Пепко, ударяя себя в грудь. - Да... Помнишь эту девушку с испуганными глазами?.. Ах, какой я мерзавец, какой мерзавец... Она теперь в таком положении, в каком девушке не полагается быть.
- Что же, дело, кажется, очень просто: тебе нужно жениться...
- Жениться? А если я ее не люблю?..
- Об этом следовало, кажется, подумать немного раньше.
- Разве тут думают, несчастный?.. Ах, мерзавец, мерзавец... Помнишь, я говорил тебе о роковой пропорции между количеством мужчин и женщин в Петербурге: перед тобой жертва этой пропорции. По логике вещей, конечно, мне следует жениться... Но что из этого может произойти? Одно сплошное несчастие. Сейчас несчастие временное, а тогда несчастие на всю жизнь... Я возненавижу себя и ее. Все будет отравлено...
Пепко ломал руки и бегал по комнате, как зверь, в первый раз попавшийся в клетку. Мне было и досадно за легкомыслие Пепки, и обидно за него, и жаль несчастной девушки с испуганными глазами.
Пепко волновался целых три дня. Я делал вид, что ничего не замечаю, и это еще больше его смущало. Он, видимо, жаждал какой-нибудь искупительной жертвы за свое грехопадение, а жертвы не было. Я уверен, что он был бы счастлив, если бы кто-нибудь бранил его, оскорблял и особенно если бы кто-нибудь был несправедлив к нему. В последнем случае для него являлась бы некоторая лазейка для самозащиты. Но я хранил упорное молчание, испытывая какое-то болезненное чувство, - пусть Пепко мучится молча и пусть он чувствует, что до его мучений никому нет дела. Есть вещи, которые творятся только с глазу на глаз.
- А, черт... - повторял Пепко, шагая из угла в угол. - Хоть бы нашелся мерзавец, который задушил бы меня.
Затем настроение Пепки вдруг пало. Случилось это утром, когда Федосья подала газету. Пепко пробежал номер, бросил его на пол и заговорил:
- Какие глупости, ежели разобрать...
- Что разобрать?
- Да все... Ведь земля еще вращается на своей оси, солнце еще светит, - следовательно, нет такого положения, из которого не было бы выхода. Во-первых, нужно принять во внимание время, которое является всеисцеляющим врачом и затем, по итальянской пословице, самым справедливым человеком. Да... Затем, я займусь специально самосозерцанием по буддийскому методу. Это, брат, штука... Во мне вселенная и, следовательно, во мне же вся правда и вся неправда целого мира; а если это во мне, то я могу быть хозяином того и другого. В-третьих, то есть, наконец, всякое настроение можно уравновесить внешними впечатлениями. Это третье является единственным средством, и поэтому...
Пепко поднял газету с полу и прочитал:
- "Прощальный бенефис дивы... Патти уезжает... Идет опера "Динора". Знаменитый дуэт Патти и Николини". Как ты полагаешь относительно этого?
- Ничего я не полагаю, потому что у нас нет ни билетов, ни денег.
- Вздор!.. Все это вещи и понятия относительные. У меня есть два рубля...
- У меня около этого...
- И отлично. Четыре целковых обеспечивают вполне порядочность... Сегодня же мы будем слушать "Динору", черт возьми, или ты наплюй мне в глаза. Чем мы хуже других, то есть людей, которые могут выбрасывать за абонемент сотни рублей? Да, я буду слушать Патти во что бы то ни стало, хоть бы земной шар раскололся на три половины, как говорят институтки.
Психология Пепки отличалась необыкновенно быстрыми переходами от одного настроения к другому, что меня не только поражало, но до известной степени подчиняло. В нем был какой-то дремавший запас энергии, именно то незаменимое качество, когда человек под известным впечатлением может сделать что угодно. Конечно, все зависело от направления этой энергии, как было и в данном случае.
Вечером мы отправились в Большой театр, где играла итальянская труппа. Билетов у нас не было, но мы шли с видом людей, у которых есть абонемент. Прежде всего Пепко отправился в кассу, чтобы получить билет, - расчет был настолько же верный, как возвращение с того света.
- А, черт... - обратился Пепко. - Идем в пятый ярус!
Мы поднялись по бесчисленным лестницам к знаменитой "коробке", где изнывали счастливцы, получившие билеты ценой целонощного стояния в цепи у кассы. Пепко довольно развязно обратился к расшитому капельдинеру.
- Можно-с... - ответил театральный холуй, меряя нас взглядом с ног до головы. - Пять рублей с персоны...