— Вот так сюрприз, — просипел я, криво ухмыльнувшись. — Желаешь присоединиться? — кивнул на бутылку.
Нелли, нервно покосившись на спиртное, прикусила губу, заправила за ухо мешающийся локон, резко качнула головой в отрицании. Посмотрела на меня с болью и укором так, что, будь у меня совесть, она тут же подвесила бы меня за яйца. Но совести у меня нет — экзекуция отменяется.
Я оглядывал простую одежду экс-супруги (серую толстовку, голубые джинсы), чуть неряшливую прическу, лицо без макияжа, бледное и осунувшееся, и ждал, когда же ненависть рухнет на меня многотонной плитой и погребет под собой основательно или же спалит огонь бешенства, или, на худой конец, обида скрутит сердце. Но нет. Ничего не чувствовал.
Думал ли, что когда-нибудь взгляну на Вишенку и внутри ничего не отзовется? Абсолютно точно — нет.
Эта женщина буквально убила меня своими поступками и словами, и я теперь свободен и восхитительно мертв. По идее, Элеоноре Вишневецкой светит уголовная статья, но затрахаюсь ведь доказывать, насколько она хладнокровная убийца.
— Ну раз нет, дверь там, — равнодушно отвернулся от нее и потянулся к бутылке. Ее внезапно перехватила рука Нелли.
— Ты должен остановиться, — сказала, нет, приказала Вишневецкая.
Я оторопел. Едва успел поймать решительный и холодный взгляд глубоких зеленых глаз, как она встала и направилась к бару. Бутылка направилась вместе с ней…
Проклятье на мою голову! Каким ветром жену вообще сюда принесло? Все складывалось идеально, пока… Пока не позвонила Марго. Что она там сказала? «Тебе передадут сведения, оставайся на месте». Неужели ушлая секретарша и Вишневецкая вступили в сговор? Это трижды хреново.
Нелли вернулась с чашкой кофе, над которой поднимались струйки пара. Осторожно поставила ее передо мной, даже придвинула поближе.
— Пей. Как только чуть придешь в себя, мы поговорим.
Я рассмеялся.
— Дорогая, а нам есть о чем беседовать? Не побожусь, но темы для разговоров давно иссякли. Так что верни мою бутылку и убирайся.
Губы Элеоноры задрожали и на миг мне показалось, что она вот-вот расплачется. Вздохнув, она прикрыла глаза, а через секунду с мукой хрипло выдавила:
— Это сделала Надя Проклова. Это она написала мне, сообщила, в каком кармане искать…
До меня не сразу дошло. Но когда дошло, брови в изумлении взлетели на лоб, а сердце дернулось и стукнулось о ребра, заставляя почувствовать, что все-таки не мертв, какие-то эмоции пока остались.
Глухо выматерившись, я откинулся на спинку диванчика и уставился на Нелли.
— И? Как ты это узнала? Для чего она вообще это сделала? Выгоды никакой она не получила.
Жена упрямо покачала головой и твердо произнесла:
— Пей кофе, приходи в себя, и только тогда мы поговорим.
Я нахмурился. Ультиматум мне ни с какой из сторон не нравился, но, бля, если я стал жертвой женских интриг, то верх тупости продолжать спиваться из-за этого. Не лучше ли протрезветь, прийти в согласие с самим собой и своей дерьмовой жизнью и покарать всех, кто сломал ее? Ну на ближайшие недели определенно лучше.
Пока цедил обжигающий кофе, мы молчали и не смотрели друг на друга. Я вдруг разозлился и на себя, и на бывшую, и на Марго: последнее дело — предстать перед Вишневецкой вот таким опустившимся, бомжеватым и психованным. Проклятое дерьмо, как же гадостно чувство унижения. Я должен цвести и пахнуть, источая довольство жизнью и полный пофигизм, Элеоноре и всем недоброжелателям назло.
Дальнейшее тоже не способствовало возвращению собственного достоинства. Когда кофе был допит, Нелли встала:
— Поедем к тебе. — И это тоже не прозвучало как предложение, скорее, как четкая инструкция. — Там и поговорим.
Я скривился. Разумно, конечно, общаться не здесь, но… Понятия не имел, в каком состоянии оставил квартиру Пашки, возможно, Авгиевы конюшни нервно курят в сторонке. И потом, после кофе голова загудела сильней, буду ли способен стоять на ногах? Опытным путем проверять это не хотелось.
— Хорошо, — буркнул, поднимаясь.
Долгую минуту мир качался и вертелся, но потом нашел все-таки устойчивое положение, закрепился в нем. Вишневецкая придержала было меня за плечо, но оттолкнул ее руку. Не хватало только показаться пьяным слабаком при ней. Не нужны мне ни ее помощь, ни сочувствие!
Да и как только она расскажет про эту профурсетку и ее выходку, мы тут же распрощаемся. Навсегда в этот раз. С меня достаточно женщин на ближайшее десятилетие! Включая и собственную мать, и сестру.
На улице Нелли указала на такси, ждущее на парковке справа от здания, и взяла все-таки за руку, направляя к машине. В салоне у меня даже получилось назвать Пашкин адрес незаплетающимся языком, хотя в целом мне было паршиво. Но я держался. Я гребанный герой, да.
Когда приехали, едва успел потянуться к бумажнику, как Вишневецкая подала купюру водителю, поблагодарила с улыбкой, пожелала хорошего дня и, открыв дверь, вышла наружу, вытягивая меня за собой.
Ну ладно. Джентльмен не в кондиции, дама платит. Проглотим пока и это.
В подъезде бывшая уверенно нажала кнопку этажа. Я, прислонившись к стене кабины взирал на нее круглыми глазами.
— Итак, ты знаешь, где я живу. Записывать тебя в сталкерши?
Элеонора покачала головой, сохраняя серьезность.
— Воздержись от этого.
Дальше, как говорится, больше. Нелли отказалась разговаривать в прихожей, выгнала меня в душ, а сама принялась хозяйничать на несколько запущенной кухне. Скрипя зубами, мысленно генерируя проклятия, я вынужден был послушаться.
Контрастный душ, чистые домашние брюки и футболка да и здоровое бешенство прояснили голову. Почувствовал себя лучше, даже вполне человеком, а не дерьмом под собственным ботинком. На кухне Вишневецкая навела порядок, поставила завариваться чай, а передо мной возник стакан с какой-то бурдой.
— Спасибо, мамочка, но пить я это не стану, — перекосило меня.
— Доронин, убери свой яд и включи мозги, — с каким-то усталым недовольством проговорила Элеонора. — Это абсорбент, и ближайшие сутки тебе придется провести на нем, иначе будет еще хуже.
— Ясно. Ты не отстанешь. Ну хор-р-рошо, — смирился я.
Для разговора мы перебрались в гостиную. Надо сказать, что выглядела она весьма прилично. Усаживаясь в угол дивана, злобно покосился на Вишневецкую: не ее ли рук дело практически идеальный порядок в комнате? Ее, скорее всего.
Нелли устроилась в другом углу дивана, сжавшись, ссутулившись, заметно волнуясь. Не смотрела на меня.
— Знаешь, твоя семья, кажется, теперь ненавидит меня, — усмехнулась нервно, комкая в пальцах край толстовки и тут же разглаживая его, наблюдая за своими действиями. — С Алей поссорилась в тот вечер… Ох, как она орала на меня, — снова смешок, — но заслуженно. Так что я не в обиде. А твоя мать… Она тоже много чего наговорила, а потом отправила меня в отпуск. Да, представь, в отпуск послала. Сказала: Нелли, тебе надо пересмотреть свою жизнь и себя саму, так что отдохни. Я думаю, она просто хотела убрать меня подальше со своих глаз. От тебя тогда сутки ничего не было слышно, она с ума сходила. Уверена, ей хотелось прибить меня. Тем более что тогда я не признавала своей вины…
Я внимательно смотрел на жену — блестевшие глаза, порозовевшие щеки, горькая улыбка. Похоже, мое исчезновение с горизонта родни каким-то образом спровоцировало целую лавину. Старые альянсы рушились, связи рвались. Чудные дела! И с одной стороны удовлетворение от этого хаоса, а с другой — толку от этих ссор никакого. Нужен этакий слащавый хэппи энд, где все рыдают, обнимая друг друга, и признают, что были идиотами.
В этом хэппи энде места мне точно не найдется, идиотом мне себя признать не суждено, ибо куда же больше. Стоило, наверное, себе самому посочувствовать, но в голову с треском начала ломиться боль, раздражение улетучивалось и захотелось просто сдохнуть, распластавшись на полу. В одиночестве. Так что поторопил Вишневецкую.
— Это все бесконечно грустно, я удручен и все такое, но давай ближе к делу, — съязвил сухо.
Нелли вздохнула, на миг прикрыла ладонью глаза. Пальцы подрагивали.
— Да, конечно.
Напряженное молчание.
— Мне… крайне трудно говорить об этом и… не молить о прощении, — ее голос сорвался, а глаза наполнились слезами.
Я в ожидании замер, а Нелли, когда справилась с собой, продолжила дрожащим голосом.
— Вчера я встречалась с Маргаритой, твоим секретарем. Она сама позвонила мне, попросила о встрече… Эта история, что она мне рассказала… В общем, она началась еще зимой. Эта девушка, Надя Проклова, всерьез полагала, что у нее получится… привлечь твое внимание. Но вызывала у тебя только раздражение. К ее великому сожалению и досаде. Поэтому решила так отомстить. Подстроила какую-то поломку машины, а потом воспользовалась тем, что ты отвлекся. Засунула в карман твоей куртки… То, что я нашла потом. А мой номер телефона ей помогла достать подруга… Все это где-то недели две назад узнала Маргарита. Она случайно подслушала разговор в дамской комнате…
Ссутулившись, сжавшись почти в комочек, Вишневецкая закрыла лицо руками.
— Ты был совершенно прав. Во всем прав! Я должна была верить тебе, а не какой-то злой анонимной эсэмэске. Должна была отбросить прочь всю неуверенность, ложные представления, сомнения. Но не сделала этого. И теперь расплачиваюсь.
Я уложил трещавшую голову на спинку дивана, наблюдая, как подрагивают плечи жены, слыша ее приглушенные рыдания. Переваривал услышанное.
Если отбросить всякие там «слезами горю не поможешь» да «все мы задним умом крепки», то Прокловой определенно конец. Ради того, чтобы с треском ее вышвырнуть из компании, я протрезвею, воскресну и вернусь на работу. Что касается Нелли… Видеть ее любой тяжело: и жестокой, и сломленной, и любимой женой. Не хочу ее видеть… И не в обиде дело. Или как раз в обиде?
Внутри вызревала тошнотворная пустота, усталость и тотальное равнодушие, я сглатывал горечь и подумывал, что сейчас самое время послать все нахрен и наконец отпустить себя, сделать что-то… например, разгромить квартиру, а потом лечь спать. Или рассмеяться прямо в лицо посыпающей голову пеплом Элеоноре Романовне и заявить, что она виновна в двойном убийстве: и своего, и моего счастья.
Но мой пофигизм, похоже, окончательно завалил волю. Молча я оторвал больную голову от спинки дивана, медленно поднялся и отправился в спальню.
— Егор, — окликнула меня слабым голосом Нелли. — Ты так ничего и не скажешь?
— Скажу. Спокойной ночи. Дверь захлопни за собой, будь любезна.
Язык еле ворочался. И я даже не обернулся.
Следующие сутки мне было паршиво. Мягко выражаясь. Организм извращенно мстил за попустительство и требовал немедленно дать священную клятву про «больше ни капли». Спорить с ним не стал. Как только разгребусь и оклемаюсь, необходимость топить печали в компании бутылок исчезнет. В конце концов, свою жизнь можно просрать и по-другому, не похохатывая над каламбуром про посадить дерево и печень.
А Вишневецкая не ушла. Никогда не замечал прежде, насколько эта женщина может быть твердой, жесткой… Просто гребаная доминатрикс. Ей бы кожаные корсетик, трусики и плеточку — и образ был бы завершен. Повернись, переоденься, сядь, поешь, сходи в душ, выпей это, прими то, возьми себя в руки и больше никогда не смей пропадать и даже думать забудь об алкоголе… Не ошибусь, если скажу: торопился встать на ноги еще и потому, чтобы уже с полным правом вытолкать ее из квартиры Пашки.
Она терпеливо поила меня бульоном и минералкой, поддерживала, когда вставал, чтобы добрести до туалета, заботливо подтыкала плед, убиралась и стирала. Можно было бы восхищаться таким милосердием к поверженному, но хотелось, чтобы Элеонора Вишневецкая просто исчезла. Ведь нельзя же долго забивать гвозди в гроб отношений, а потом, узнав, что они, оказывается, живы-здоровы, рвануть вверх крышку и орать: «Вставай! Я тебя люблю!»
Поздно. Все уже скончалось в муках от асфиксии.
В шесть утра в понедельник я проснулся свежим как огурчик. На десять минут раньше будильника. Чувствовал себя бодрым и… живым, что самое главное. Сегодня предстоит великий день!
Натянув домашние брюки, первым делом проверил, тут ли еще Нелли. Оказалось, тут. Спала на диване в гостиной. Темные волосы разметались по жесткой диванной подушке, одна из ладошек так по-детски трогательно подложена под щеку, но Элеонора хмурилась во сне, что говорило: снится ей что-то совсем не детски-радужное. Возможно, я.
Внимательно рассматривал жену, цепко и пристально. Что же я нашел в ней?.. И что теперь делать с женщиной, разодравшей в клочья наши с ней жизни из-за какой-то дрянной шлюшки?
Тьфу! Ненавижу философские вопросы. Я нашел в ней ее. Всю. И закончилось все тем, чем закончилось. Если что-то не нравится, давай вперед — засуди бытие.
Внезапно и непрошено вспомнилась наша первая с ней ночь… Ее робкие, осторожные ласки, волнение и любовь в огромных глазах, смотревших на меня так, что хотелось сорвать с неба все звезды и положить к ее ногам, фееричная и долгая прелюдия, закончившаяся сексом, окончательно доказавшим мне: мы созданы друг для друга, мне не нужно ничего и никого другого…
Стиснув челюсти, я зажмурился, а потом отвернулся, вышел из комнаты.
Пусть она спит. Я тихо соберусь и уйду.
В ванной после душа с ухмылкой рассмотрел свое заросшее лицо, сбледнувшее не слегка, взялся за бритву. Потребность пофилософствовать не отставала, прицепившись к заднице как репей. Мысленно охватил три последних года своей жизни… Что ж, иронично, захватывающе, страшно, интригующе, запутано. Бля, да по моей биографии можно трагикомедию снимать! В духе Вуди Аллена. «У моря женского коварства» — хорошее было бы название. Замешаны все особы женского пола: мать, жена, сестра, собственная секретарша и эта сучка Надя Проклова, которой сегодня плотно займусь.
То ли долго возился, занятый размышлениями, то ли наделал слишком много шума, но Вишневецкая проснулась и, одетая в майку и хлопковые домашние клетчатые шорты готовила завтрак.
— Доброе утро, — кивнула она, оценив мой внешний вид: причесанные волосы, гладко выбритые щеки, светло-серую рубашку, черные брюки, темно-серый галстук в полоску, мимолетно улыбнулась. — Выглядишь замечательно, я рада.
Сама она, растрепанная, выглядела уставшей и словно потухшей.
— Спасибо, — мрачно произнес я и, косясь на жену, сел за стол. Передо мной возникли чашка с кофе и тост на тарелке.
Я поморщился. Как бы ни хотелось этого признавать, но Нелли в эти дни сделала многое, чтобы поставить меня на ноги, отвесить психологических оплеух в нужных пропорциях и тем вернуть мозги на место… Поэтому стоит быть благодарным, а не дуться как мальчишка.
Обхватив ее запястье, я заставил Нелли остановиться рядом. Заглянул в красивые глаза с тенями под ними и произнес с признательностью:
— Спасибо тебе за все. Я сейчас о помощи в эти дни…
— Я поняла. — Тень улыбки, тяжелый вздох, пристальный задумчивый взгляд.
Наши пальцы на миг переплелись, а потом я опомнился и, убрав руку, схватился за чашку.
Какого хера сейчас было? Вовсе не требовалось, благодаря, брать Элеонору за руку, испытывать желание усадить на свои колени, спрятать в своих объятиях, как привык это делать… Точно! Все дело в привычке. Этакое пагубное пристрастие, которое пройдет при проявлении должной силы воли, бывшая совершенно права.
Вишневецкая, кажется, поняла, какие мысли меня обуревают и откуда вдруг эта внезапная злость.
— Я не нужна здесь больше, пойду собирать вещи, минут через пятнадцать уже уйду, — произнесла она, стоя где-то за моей спиной. — Но перед этим должна сказать кое-что. Только не сердись. Выслушай.
Молча кивнул, невидящим взглядом уставившись в черный глянец кофе в чашке.
— Я сожалею. Нет, я не о последних неделях. А о том апрельском вечере, хотя в меньшей степени. А больше всего — о том, что наговорила на дне рождения твоей матери. И я должна объяснить, почему это сказала. Просто после первой же пятницы поняла: я люблю тебя и это неотвратимо и необратимо, но измены будут ранить и уничтожать меня. Пришлось выбрать и решиться. И я выбрала и решилась. Сказала то, что наверняка бы растоптало твои чувства и оскорбило бы. Что ж, у меня получилось… На самом же деле я так не думаю. От привычки в моих чувствах и эмоциях нет ничего, Гош, как бы ни старалась убедить себя в этом. Это очень живые и буквально ничем не убиваемые чувства и эмоции.
Послышался горький смешок.
— Я виновата. И ты знаешь, как сильно раскаиваюсь… Боже, мне так жаль! Прости меня, пожалуйста! — В ее голосе дрожали слезы. — И нет, не говори, что поезд ушел и все такое. Я и сама понимаю — поздно. Поздно я спохватилась и вернулась. В итоге потеряла все. Меня здесь ничего не держит больше, поэтому обдумываю вариант уволиться после отпуска и уехать. Так будет лучше, да… Если что, через Маргариту передам тебе ключи от квартиры. Ты сможешь вернуться и начать все сначала.
Через минуту-другую молчания (а что, собственно, говорить, если все и так ясно и говорено-переговорено?) послышались легкие шаги — Элеонора ушла, видимо, в гостиную. Я не оборачивался, усердно тер лоб, давил раздражение, неприятие. Пытался мыслить рационально.
Конечно, будет лучше, если она уедет, встречаться и случайно, и не случайно мы тогда точно перестанем. Оба начнем с нуля… И так и покатимся по жизни нулями. Тоже профит, кстати, незачем скептично кривиться. Много лучше, чем стать эмоциональными банкротами.
Ну не судьба, что тут скажешь? Не везет в любви, начни, мать твою, карьеру!
Вздохнув, я принялся за кофе, потом включил телефон, чтобы проверить звонки, сообщения и почту, в том числе рабочую. Вздрогнул, когда услышал, как тихо захлопнулась входная дверь.
Она ушла. Не попрощалась. Не пожелала счастья и удачи. Вот ведь поганка… Опять за нас двоих решила, как будет лучше.
Впрочем, мне нет никакого дела. Правильнее не сосредотачиваться на этом, а сходить за пиджаком, курткой и спуститься на парковку.
***
Хотелось цвести и пахнуть? А получилось только цветисто материться и утирать пот со лба. Пока я прогуливал жизнь и откладывал важные дела последние две недели, накопилось столько работы, что она меня засосала как трясина.
Хотя, вкалывая как раб на галерах, успел многое. Во-первых, Надя Проклова. Тут жирный мне плюс. Эта профурсетка достала всех до печенок, так что ее нынешнего любовника быстро заткнули, а даму уволили. Я лично позвонил знакомому эйчару, зная, что он разнесет вести многим и многим, и в красках расписал, что это за сотрудница. Так что ближайшие лет цать хорошо оплачиваемых должностей этой мрази в нашем городе не светит.
Далее я уговорил генерального на расширение. Он уже год колебался, устраивал междусобойчики-летучки, где нудно рассуждал надо или не надо. В общем, уломав его, добился карт-бланш на новую маркетинговую политику и теперь следовало утрясать и координировать сразу столько вещей, что пухла голова.
Марго получила солидную прибавку и премию (стоило бы видеть ее лицо, когда объявлял об этом, кажется, она ждала, что уволю ее), с матерью и сестрой я полностью и окончательно помирился (правда у Евгении Александровны пришлось едва ли не неделю вымаливать прощение за то, что устроил на юбилее да к тому же еще и свалил с него, а потом и вовсе пропал), отец и Данька осуществили свою давнюю мечту и таки вывезли меня на рыбалку на сутки…
И все потрудились взять с меня клятву, что перестану «чудить».
В общем, все шло отлично…
Шло отлично первые полторы недели. А потом что-то будто сломалось.
Это как мелкий паршивый и острый камешек, попавший тебе в ботинок. Ты разуваешься, трясешь обувь, трясешь, но паскуда и не думает выскакивать и продолжает причинять дискомфорт при ходьбе.
Все было неправильно. В полном беспорядке. Херня в чистейшем и незамутненном виде, как ни убеждай себя в обратном. Просыпался среди ночи с каким-то пустым и одновременно тяжелым сердцем, долго смотрел в стену или потолок, а потом шел и ложился на диван в гостиной, где в те ночи спала она. Прижимался к жесткой диванной подушке, слабо пахнувшей знакомыми цветочными духами. Не думал ни о чем, но успокаивался и отрубался.
Время лечит, неделю назад думал я… Ага, конечно. Лечит как плацебо! Исключительно самовнушением.
В некоторые вечера катался по городу, останавливаясь то тут, то там. Бывало, у галереи (точно зная, что ее там нет), бывало, на парковке у аллеи возле нашего дома. Мысли и воспоминания даже не осмеливались взметнуться — я им запрещал. Поэтому просто сидел, уставившись на освещенную фонарями улицу, наслаждаясь. Чем? Иллюзией, что все окей.
В пятницу вечером вообще психанул. Я тогда остановился возле нового автосалона, открывшегося на Минской. За огромными сияющими витринами блестели боками два новых Porsche Cayenne, и сошки поскромнее рядом: Lexus, Mazda, Ford. У правой стены красовались двухколесные звери.
Да к черту все! Что-то я совсем одеревенел. Пора устроить себе настоящую встряску и разрешить хоть что-то почувствовать, кроме того, что в полной жопе! Скорость, например.
— Новый, только вчера получили. Ducati Panigale. Очень прост в управлении, не требует больших физических усилий, навыки вождения нужны минимальные. Короче, даже ребенок справится. У модели неординарная эффективность торможения, легко входит в виражи… — вещал с восторгом прилизанный сотрудник автосалона в выпендрежном деловом костюмчике и ярко-голубом галстуке.
И без него знал, что мотоцикл что надо. Спокойная, но скоростная лошадка как раз для такого наездника, как я, больше десяти лет не садившегося на железных коней и немного подзабывшего, как же это классно — нестись с адреналиновой скоростью, оставшись один на один с ветром и дорогой.
Уже через десять минут, получив шлем, отправился на полагающийся тест-драйв.
Поездка вышла отличной. От совсем уж экстрима правда пришлось отказаться, хотя большую часть времени, как только оказался за городом, меньше двух сотен не выжимал. Сердце неслось вскачь, и, казалось, вот-вот снова почувствую вкус жизни на губах.
Но что-то не задалось. Не почувствовал. Так и знал, что надо было триста выжать, не осторожничать.
В город вернулся уже после часа ночи. Покатался по постепенно пустевшим улицам, затормозил у прудов, снял шлем и направился к воде.
В это время здесь было тихо. Район новый, на окраине, популярностью пользовался летом, а в осенние ночи здесь было пусто, лишь качались накрытые лодки у пункта проката, ожидая утра субботы и наплыва отдыхающих, лился яркий белый свет из современных фонарей на облагороженной плиткой набережной да едва слышно плескалась вода, пахнувшая тиной и металлической свежестью.
Я неторопливо пошел к мостику справа, остановился на его середине, вглядываясь в темную, непроницаемую глубину.
Спокойствие и молчание. Растворение. Все хорошо, просто отлично, но… Ощущения, что порядок из этой чертовой вселенной исчез и все неправильно, не то, чем кажется, не желали испаряться прочь из моей головы и нутра. Наоборот, они даже вгрызлись покрепче своими челюстями, как у пираний, заставив тихо выругаться и, поставив на перила локти, спрятать лицо в ладонях.
Гребаный боженька! Как такое может быть? Чтобы и сожалеть и не сожалеть одновременно, чтобы тосковать, проклинать самозабвенно, яростно любить и ненавидеть, чтобы стоять на месте, тогда как больше всего хочется нестись к ней на всех парах, чтобы обижаться на нее, удивляться своей обиде, желать отомстить, наказать, и тут же прощать, чтобы негодовать и полностью понимать, чтобы отпускать и держаться при этом так крепко, что скоро руки отсохнут? Что это вообще за чехарда? И как, мать твою, ее прекратить?
Гнев и растерянность нарастали. А тут еще и отчаяние от провала попыток их утихомирить подвалило. Еще минута — и точно спячу. Самый разумный вариант — заранее вызвать санитаров…
Выматерившись во весь голос и от души, я быстро стянул с себя пиджак, перемахнул через перила и, на мгновение задержавшись на узкой кромке бетона, прыгнул в воду.
Темнота и холод мгновенно меня поглотили. И наконец пришло долгожданное облегчение. Слава богу…