Ушла. Наконец-то…
Поднимаю голову и с тоской смотрю на Луну…
Сегодня вечером, вернее, уже вчера, я еле дождался прихода Евгения. Однако тот не рассказал ничего значимого — мол, девчонка ведёт себя осторожно, не откровенничает, но и предвзятого ничего не делает — наркотики не употребляет, алкоголь не принимает, с сомнительными личностями не встречается, с ребёнком доброжелательна, аккуратна и очень заботится о девочке.
Ещё бы не заботилась. Я бы ей уже шею свернул, если бы не заботилась.
— С госпожой Тураевой они пока не связывались, об этом я могу точно сказать. Загитова нервничает, и постоянно проверяет телефон.
Зато сам Евгений выглядел довольным, как слон, и весь вечер лыбился, пока не завалился спать — ему, видите ли, завтра рано вставать на задание. Хорошенькое задание — болтаться с девкой по пляжу. И ведь я ему за это ещё деньги плачу, и не малые, заметьте.
— Ты хоть лимон надкуси, — говорю вслед Евгению, на что тот опять расплывается от уха до уха, и желает всем спокойной ночи. Это у него ночь спокойная будет, а вот Якин, например, сейчас на дежурстве, Аркадий инфу в кучу собирает, анализирует, просчитывает что-то там, уткнувшись в свой ноутбук, а я…
А я натягиваю на голое тело майку и сую ноги в темные джагеры.
— Ты куда? — Зотов, как всегда, чутко следит за моим настроением. Да, добавляю я ему хлопот, но у него вообще работа такая, нервная, ему не привыкать.
— Пойду, погляжу, как там.
— Да там Якин дежурит.
— Ну, а я подстрахую.
— Ладно, иди, — сдаётся Аркадий, зная, что спорить со мной дело пустое. — Осторожно только. И телефон на беззвучный поставь.
— Понял.
Надеваю чёрную толстовку, кеды, голову прячу под капюшон, и выхожу в ночь, растворяясь в ней, как грёбаный ниндзя.
Идти тут всего-ничего, если напрямую, но участки отгорожены плотной стеной кустарника и зарослями всякой субтропической всячины, так что приходится обходить, что я и делаю, прикинувшись любителем ночной пробежки трусцой.
Приближаюсь к их участку, и тут же ныряю с дорожки в кустарник, стараясь не шуметь. Вот и коттедж. Все окна закрыты, жалюзи опущены, тихо. Девочки спят. Сам дом погружен во тьму, хотя незаметные в траве фонарики и подсвеченная вода в бассейне помогают ориентироваться. Я облюбовываю себе приземистую пальму в нескольких метрах от патио, и усаживаюсь под ней прямо на траву — благо, погода позволяет.
Где-то здесь дежурит Игорь. Ага, вон он: с противоположной стороны участка, мелькает две вспышки — это он телефоном мне салютует. Значит, его предупредили, и он ждал меня. Отвечаю таким же двойным сигналом, отключаю смарт, и всё вокруг замирает, слышно только, как сверчки надрываются, да ветерок по верхушкам деревьев шепчет.
Сижу. Глазами буравлю закрытую дверь. В голову мысли всякие ненужные лезут. Не знаю, зачем я здесь. Наверное, мне просто нужно убедиться, что в первую ночь в незнакомом месте моему ребёнку комфортно. Евгений уверял, что Аська чувствует себя замечательно, рассказывал всякие смешные моменты сегодняшнего вечера, а у меня руки чесались, так хотелось разбить что-нибудь, или сломать. Ведь это я должен был быть сегодня с моей дочерью, рассматривать смешные фотографии и поправлять её словесные ляпы. Я! А не чужой дядька, и уж тем более не эта…
Что ж меня кроет-то опять? Никогда, вроде, не замечал за собой подобной ревности. Да, я люблю Аську, безумно люблю, но чтобы ревновать её к чужим… Она у меня девочка сверхобщительная, любит внимание, обожает новые знакомства. И если бы я её ко всем ревновал, я бы уже давно в дурке сидел, головы мухам отрывал.
Натягиваю капюшон поглубже на брови, стараюсь расслабиться, отвлечься, вслушаться в звуки ночи: в шум волн невдалеке, лениво накатывающих на прибрежный песок, в сонный шорох листвы, в случайный вскрик одинокой чайки. Постепенно умиротворение опускается на меня, окутывает сладкой дрёмой. Мне хорошо. Мне спокойно.
Она появилась внезапно. Я не был готов, и сам чуть не сорвался — едва удержал свою задницу на месте. Только что закрытая наглухо дверь вдруг резко распахнулась, и она нарисовалась в полосе света, отбрасывая впереди себя несуразную тень — нечто бесформенное и лохматое на длиннющих тонких палочках. Я перевожу взгляд с тени на оригинал, да так и залипаю на этих бесконечно длинных голых ногах в… белых, блядь, носочках! От вида этих носочков у меня, по-моему, зубы ныть начинают, и я в отчаяние запрокидываю голову, и посылаю в звёздное небо толи молитву, толи проклятия.
Девчонка делает шаг, и её каштановые волосы, подсвеченные сзади золотистой лампой, вспыхивают кроваво-красным. Я сглатываю, и начинаю тихо наливаться яростью.
Да, девочка, умеешь ты выбить почву из-под ног, не зря Евгений как под кайфом весь день ходит. Но только я не он, меня на мякине не проведёшь, я твоё нутро блядское насквозь вижу. Наркоманка ты. Воровка и преступница. Это тебе я должен «спасибо» сказать, что моя Аська без женской ласки и заботы растёт. Что сейчас я тут, в кустах прячусь, как пёс приблудный, а моя дочь спит не в нашем доме, не в своей постели, как положено, а таскается по чужим углам, служа орудием манипуляции съехавшей с катушек матери.
Ты ответишь за это. Ответишь.
Наша краля постояла немного на пороге, подрожала, поглядела по сторонам и засеменила, прямо в своих белых носочках, к ближайшему шезлонгу у бассейна, аккуратно прикрыв за собою дверь. Села, пискнув, как мышь, прижала свои голые коленки к груди и натянула на них толстовку. Замёрзла? Тогда какого хрр… выскочила в одной кофтёнке, которая едва задницу прикрывает? Дура совсем?
В этой бесформенной флиске она сейчас лет на семнадцать тянет. Примерно, столько же, сколько было, когда я впервые увидел её у Шамиля. Они с сестрой почти ровесницы, но у Нисар тогда тело уже налитое было, в глазах похоть плескалась, пусть и строила из себя милашку-скромницу.
А я что? Мне как раз такая и нужна была, с моими-то габаритами и манерами неандертальца. Это сейчас я пообтесался немного, слоем вощёного глянца покрылся, а тогда, семь лет назад, когда только с приисков дедовских вернулся, я больше на зверя похож был, и аппетиты у меня были зверские. Впрочем, аппетиты у меня и сейчас немалые, но вот в женщине я стал искать не просто тело, хотелось бы, что б и душа при нём была.
А Нисар… да что Нисар? Нисар и сейчас неплохо выглядит — косметологи там всякие, спа, и прочая хрень, да и молодая она ещё, а молодость штука сильная, жизнестойкая. Но вот взгляд у неё… выжженный, пустой, будто девочка войну прошла, и все её тяготы на себе испытала. И нет в ней души, не осталось. Одна чернота.
**
Минуты тенями ползут по траве. Полная Луна выплывает на середину неба и заливает всё вокруг мерцающим сиянием, будто молоком. Скоро начнёт светать. А мы так и сидим, неподвижно, безмолвно. Я смотрю на девчонку, она на воду в бассейне, блики от которой плещутся на её лице синем и зелёным, придавая ей неземной, совершенно фантастический вид. Да ещё эти длинные, распущенные по плечам волнистые волосы. Русалка, как есть русалка.
О чём задумалась, русалка? О плохом, иль о хорошем? Лучше бы тебе не думать о плохом, ведь я рядом, я наготове. И мои руки так близко от твоей тонкой шейки, чуть что — хрусть… и нету русалки. А ты об этом даже не догадываешься, верно?
Я скалюсь в темноту от этой мысли. Я лелею её и холю. Она согревает меня в ночи. Да, теперь только так — я буду рядом, пока моя дочь рядом с этой… да, бес её… Линарой.
Линара. Ли-на-ра… нет, не могу. Не могу её так называть. Пусть Нарой будет. Да. Нара лучше. Наркоманка Нара. Воровка Нара. Нара-шмара… Само для неё.
Убиться просто, какой хренью я тут занимаюсь. Да какая мне разница, как её называть, в конце концов? Лина, Линара, Нара… Мне похуй на самом деле, просто я уже на грани: ноги затекли, спину ломит, словно в неё кирпичи вдавили. Мне жуть, как хочется выпрямиться, набрать полную грудь воздуха, и со всей дури завыть на эту грёбанную Луну, что травит меня сейчас своим неоновым светом, смеётся надо мной, с ума сводит, зовёт не пойми куда…
Долго еще эта девка сидеть тут будет? Чего высиживает? Иди спать, Нара! Иди по-хорошему, пока терпение моё не лопнуло, пока не стащил с тебя эти белые носки зубами и не впился ими в твои худые щиколотки, как пёс бешеный…
Я не выдерживаю, и хрущу позвонками, разминая шею. Чёрт, Нара моментально реагирует — поворачивается и смотрит прямо на меня, и блики от воды теперь переливаются в её нереальных глазах, превращая их в голубые прозрачные нефриты. И опять это чувство: словно я вязну в сладкой патоке, и меня засасывает всё глубже и глубже, так, что задыхаться начинаю. Зверь во мне ворочается, клокочет утробно, поднимает голову, щетинясь в холке, наливаясь густой, тёмной жаждой. Мне больно от стиснутых зубов, от сжатых до предела кулаков.
— Уходи, Нара. Уходи, — шепчу, как заклинание, не в силах отвести от неё взгляд. — Уноси свои ноги, подобру-поздорову. Прошу… Умоляю…
Нара будто слышит меня, вдруг резко спохватывается и бесшумно, невесомо, едва касаясь своими белыми носочками вымощенной дорожки, несётся в дом. Её рыжие волосы плещутся за спиной, словно крылья внезапно встревоженной птицы, на мгновение вспыхивают алым пламенем в освещенном проёме и исчезают. Я слышу щелчок дверного замка, и только тогда выдыхаю.
Ушла. Наконец-то.
Несколько минут пытаюсь унять дрожь в теле, постепенно расслабляя вконец окаменевшие мышцы, и тихо смеюсь сам над собой. Я дурак. Я полный кретин. Ведь чуть не угробил всё.
Поднимаю лицо к небу и с тоской смотрю на Луну.
И много таких идиотов, ты видела за свой долгий век, старуха? Много? Так посмотри ещё на одного. С тебя не убудет.