Возвращаемся в наш коттедж. Зотов с налёту набрасывается на меня.
— Ты, блядь, ёбнутый пихарь, тебе лечиться надо!
— Мне просто тёлку надо. Всё. Я к Марине, — стягиваю на ходу влажную от пота футболку, направляюсь в душ. Зотов не отстаёт, тащится следом.
— А как же Мансуров и Ко?
— А ты на что? — включаю воду. — Вот и займись этим: ищи инфу, анализируй. Завтра вернусь, доложишь. А сейчас дай мне спокойно помыться. Или со мной хочешь?
— Иди ты… Сейчас даже трухлявому пню с дуплом опасно рядом с тобой находиться, маньяк озабоченный.
Зотов уходит обратно в комнату, плотно прикрыв за собою дверь. Я смеюсь и стягиваю штаны вместе с трусами, глядя вниз на всё еще слегка эрегированный член. Ну, что тут скажешь? Облажался, да. Ну, этому же засранцу не объяснишь, что нельзя, а что категорически нельзя.
Намыливаю голову душистым терпким шампунем, пытаюсь абстрагироваться от физиологии и сосредоточиться на деле.
Итак, после ещё нескольких наводящих вопросов и пояснений, Нара благоразумно согласилась сотрудничать с нами и выполнять наши требования.
Договорились пока оставить всё, как есть, не высвечивать нас с Зотовым. Асе, естественно, ничего про меня не говорить, по крайней мере, пока. Мы продолжим наблюдать за ними, а Евгений всё так же будет находиться рядом в качестве курортного приятеля и тайного телохранителя.
Связь решили держать через него, встречаться лично лишь при крайней необходимости, но телефонами на всякий случай обменялись. Насчёт коттеджа и прочего пусть не переживает, с деньгами вопрос уладим.
Всё это время Нара, нахохлившись, сидела на табуретке, как обиженный попугайчик на жёрдочке. Отвечала кратко, вопросов не задавала. А сама скрещенные руки так ни разу и не отвела от груди. Значит, поняла, что стояк у меня на неё нехилый. Но и я кое-что понял: возбудилась ты, милая, завелась с пол-оборота от одного моего прикосновения. Что? Страшно стало? Оттого и прячешься, да, русалка?
Тут вскоре Евгений просигналил, сказал, что они возвращаются: мол, ребёнок устал и уже капризничает. Нара встрепенулась на своей жёрдочке, глянула с укором. Ишь ты, ещё губёшки свои на меня поджимает. Вот, погоди, найду твоим губёшкам лучшее применение, будешь знать.
Она проводила нас до порога, стараясь держаться от меня подальше. Только когда дверь закрывала, зыркнула напоследок, а я по её титькам мимолётом глазами полосонул. Заметил, как сквозь майку и тонкий лифчик ореолы угадываются, и сосочки маленькие проступают. Ну, или, может, мне просто так сильно хотелось этого.
Ныряю ладонями в подмышки, намыливаю там. А сам вспоминаю свои ощущения, когда, прижал Линару к стенке. Что ж, пусть думает, что я сделал это нарочно, чтобы смутить её, вогнать в краску. Пусть не знает, что у меня просто-напросто крышу снесло, и я не смог остановить себя. А как остановить, когда у неё такие…
Блядь, какие у неё грудки! Упругие, плотненькие, как я и думал. Только на миг прикоснулся торсом, даже не руками, а они словно присосали меня к себе, тыкались своими твёрдыми пимпочками, будто проткнуть хотели. Они ко мне пришли. Они меня хотели. Я знаю, я их чувствовал, даже через слои одежды. А если бы кожа к коже? А если бы…
Тихо рычу от возникшей в моей голове картины, а фантазия несётся вскачь. Я бы протащил эти грудки по своему телу сверху вниз, от горла к паху, а потом прижал бы лицо русалки к животу, крепко, грубо, так, чтобы лишить её воздуха. Чтобы билась в моих тисках, пока я давлю ей на затылок, и слюнявила своим открытым ртом мне пупок, обжигая горячим дыханием кожу. А потом я опустил бы этот рот ещё ниже…
Стону в голос. Рука сама ныряет к члену, хватает восставший ствол и резко дёргает раз, другой, третий… Нара… Нарочка… Что ты творишь со мной, русалка зеленоглазая? Поймаю ведь когда-нибудь, оближу всю с ног до головы. Зароюсь лицом в волосах рыжих, потеряюсь среди грудей тёплых, пропаду в цветке твоём алом, утону в тайне твоей сладкой… Поме́чу, присвою, своей сделаю… Ммм…
Выключаю воду, стою в оглушительной тишине, опершись о стену ладонями, опустив голову, словно усталый конь. Слушаю, как одинокие капли капают с мокрого меня. Смешно и горько. Докатился ты, Тураев. Когда в последний раз рукоблудством занимался? Тебя там баба шикарная ждёт, готовая на всё, а ты тут…
Смахиваю с лица влагу, выхожу, беру полотенце.
Серьёзно. Никогда так ни на одну женщину не реагировал, как на эту рыжуху. Наваждение, какое-то. Колдовство. Ну, ничего. Сейчас Марину на член натяну, и всё пройдёт. Должно пройти.
Уже одетый выхожу во двор. Зотов на вечернем солнышке чаёвничает, развалившись в шезлонге, и роется в своём планшетнике. Хватаю из вазочки сушку и сую в рот. Вот это сервис! Даже обычную русскую сушку в пятизвёздочный отель доставят ради клиента.
— Ну, я пошёл. И не звони.
— Слушай, Заир, — останавливает меня Аркадий, — так ты понял, на что Линара намекала про Нисар с Мансуровым?
— Тут и дурак бы понял. Только сомнительно это. Ведь даже Калугин считает Нару девкой Мансурова.
— Может, и он ошибается?
— Что, все вокруг ошибаются? — развожу руками, раздражаясь всё сильнее.
— Я всё-таки проверю её старые дела в Новороссийске.
— Да хоть запроверяйся, а я сваливаю.
— Идите, господин Тураев, идите. Приятного Вам траха.
— Да пошёл ты…
Вышагиваю по тротуару, и сам над собой измываюсь: Идиот! Кретин! Что у тебя в голове? Ты на кого позарился, о ком фантазируешь, как подросток? О девке Мансурова, которую он таскал по кабакам и тискал в подворотнях, заставляя воровать и дурь толкать, а, может, и ещё чего похлеще?
Вот не верю я, чтобы Мансуров с Нисар мог проделывать такие-же штуки — Шамиль бы не позволил, не проморгал бы дочь. Так что, Нара, обеляй-не обеляй себя, а факты упрямая вещь. Шлюха ты, подстилка Мансуровская, дрочить на тебя — себя не уважать, чтоб тебя…
Шшрррах!!.. И табличка с указателем, прикреплённая к тросточке, отлетает в кусты от удара моего кулака. Не останавливаясь, иду дальше, почти бегу, трясу ушибленной рукой, наслаждаясь болью. Боль это хорошо. Боль это прекрасно. Она отрезвляет. Отвлекает от мыслей всяких ненужных.
В сто первый раз даю себе слово выбросить русалку из головы. И вру себе, что уж этот-то раз будет последним.
**
— Заир! Ну, наконец-то!
Марина лебедем с порога налетает на меня, вся в чём-то пахуче-шёлковом, льнёт своим крупным плавным телом ко мне, виснет на шее, душит.
— Господи, оброс-то как! На дровосека стал похож, — смеётся, гладит меня по волосатым щекам, целует.
Родная такая, знакомая. Вдыхаю в себя её привычный запах, и что-то действительно шевелится внутри. Вот, Заир, вот настоящее, бери и иди по жизни дальше, не оглядываясь. Огненные русалки, невинные шлюхи не для тебя. Хапнул ты по жизни драйва, хватит. Не мальчик уже давно.
Определённо так. Улыбаюсь нарастающей внутри уверенности. Успокаиваюсь и завожусь одновременно.
— Здравствуй, Марина.
Прохожусь ладонью по её светлым волосам, по ходу освобождая из плена незамысловатой заколки. Всматриваюсь в красивое, ухоженное лицо с еле заметным макияжем. Нахожу микроскопические морщинки в уголках глаз, у края губ. Марине под тридцать, но всё еще хороша, и ещё долго хороша будет. И тело роскошное. Какого же ляда тебе нужно, мужик?
Никакого. Всё, что надо, у меня уже есть. По крайней мере, об этом во всю мощь свою орёт мой член, реагируя на то, как Марина трётся об него через шёлк своим лобком, как преданно в глаза заглядывает.
— Голодный? Я тебе лазанью заказала.
— Голодный, — сглатываю. — Нахуй лазанью.
Отцепляю её руки от себя. Толкаю к ближайшему «опорному пункту».
— Поворачивайся.
Нагибаю, задираю юбку. Трусов нет — умница, Марина. Спустив штаны, помогаю себе руками, пристраиваясь к влажной щелки, и без всяких ласк и прелюдий, стартую своим вздутым, до предела, звездолётом по самые яйца. О-о-ох, мать твою!!..
Десять секунд — полёт нормальный…
Я не церемонюсь. Беру жёстко, грубо, с отчаянной потребностью выбить из головы всё, что мне мешает жить, выкорчевать ядовитые плети, что удерживают меня, не дают дышать, не дают двигаться в правильном направлении. Я сильный. Я очень сильный. Мало того, я злой. У меня получится.
Марина только ахает и дёргается от моих яростных ударов, еле удерживаясь за край стола, на котором что-то грохается, звенит и бьётся. Пиздык лазанье.
И тут меня, почему-то смех разбирает. Я едва успеваю выдернуть член и кончаю на задницу Марины, размазывая сперму по её атласной розово-белой коже, без единого пятнышка. Смотрю на всю эту роскошь сверху вниз, дышу, как спринтер на финише, и улыбка постепенно сползает с моего лица.
А где, блядь, звёзды? Где звёзды, я вас спрашиваю?!
Внутри всё опускается и гаснет. Устало хлопаю Марину по ягодице, в знак благодарности, и тащу себя в душ, бубня под нос нечто вроде:
А звёзды далеки как никогда, ведь звездолёт свой посадил ты не-в туда…
М-да. Швах тебе Тураев, раз стихами заговорил. Полный швах.
Лежим в постели. Мой труженик-член, после ещё парочки заходов, наконец-то сыт и доволен, а мозг продолжает пребывать в миноре и меланхолии. Ну, по крайней мере, не грызутся друг с другом, как обычно: у этих двоих, видите ли, непреодолимые разногласия в последнее время, никак к консенсусу не придут, а я страдай. Эх, лучше не думать об этом.
— Как продвигаются дела?
Марина, путаясь в коротких волосах на моей груди, выписывает на ней пальчиком какие-то замысловатые иероглифы. Мне щекотно, словно муха ползает, но смахнуть сил нет. Я дремлю, прикрыв глаза предплечьем, пребывая в полной прострации и бесчувственном оцепенении, долгожданном и желанном.
— Сложно, — выдыхаю с запозданием.
— Нисар так и не объявилась?
— Не-а.
— А как Ася?
— Выросла, — сонно усмехаюсь. — Загорела, чёрная, как головёшка.
— Тётка хорошо за ней присматривает?
— Тётка? хм-м… тётка… — неразборчиво мычу в полусне.
— Ну, Линара, я имею в виду. Как-то видела её фотографию, когда Нисар показывала свой альбом выпускников. Рыженькая такая, смуглая, не очень симпатичная. Полная противоположность сестре.
Молчу. Не хочу говорить о ней. Достала. Но Марина, видимо, решила доконать меня, и продолжает трындеть про Линару.
— Она выглядела замкнутой и нелюдимой, не улыбалась совсем. Словно ей было всё равно, как она выйдет на фото. Странно. Девочки в таком возрасте очень чувствительны к своей внешности. Интересно, какая она сейчас? А? Заир!
— Мм…
— Как выглядит Линара? Я так и не нашла её в соцсетях.
Начинаю недовольно ворочаться. Зря, Марина, ты это делаешь, ой, зря.
— Зачем искала?
— Так просто, хотелось узнать. Времени-то прилично прошло. Так какая она?
— Какая-какая, обыкновенная.
Сон мой, как корова языком слизала. Вот, чёрт! Вздыхая, скидываю с себя одеяло, сажусь, тянусь за штанами.
— Ты куда?
— Мне пора.
Марина подскакивает следом, прижимается сзади грудями к моей голой спине, дышит в ухо, а меня это только бесит ещё больше.
— Ты разве не останешься?
— Нет.
— Останься! Мы могли бы завтра сходить куда-нибудь вместе.
Женщины, мать их…
— Марин, пока я свои проблемы здесь не решу, никаких «вместе куда-нибудь» не будет, ясно?
Теперь вздыхает Марина. Отлипает от меня, отворачивается к стенке. Обиделась. Но, блядь, кто ей виноват? Знает ведь меня, как облупленного, нет, лезет на рожон!
Иду по освещённой фонарями дорожке, ёжусь от ночной прохлады и матерюсь про себя. Да что происходит, в самом деле? Мне всегда казалось, Марина понимает моё настроение без слов. Что с ней случилось? Радар треснул? Бесит!
Сворачиваю к коттеджу. Уже первый час ночи. Дом погружён в темноту. Лишь низкие светильники на накопительных батарейках указывают путь к двери. Захожу, стараясь не шуметь, и прямиком к холодильнику.
— Чего вернулся? — слышу за спиной. — Я тебя только утром ждал.
Оборачиваюсь, прихватив банку ледяного пива. Зотов, в потёмках, развалился на кровати. На голой груди включённый планшетник освещает его лицо синим, делая похожим на Аватара в очках, рядом раскрытый ноутбук, с какой-то бегущей по монитору строкой. Тут же смартфон на беззвучном, но с постоянно мигающим экраном, сигналящим о поступивших сообщениях. Зотов работает. Это у других НачБезы с пистолетами по крышам бегают или в кабинете штаны протирают, а у меня безопасностью вот такой вот кибер-хрен управляет: где присел, там и трон.
Банка с приятным пшиком открывается. Делаю долгожданный глоток.
— Смысл у Марины оставаться? Я свой план на сегодня выполнил.
— Это как, сточил до корня, что ли?
— Хохмач, — фыркаю беззлобно. — Игорь на посту?
— Да. Женя спит. Всё тихо.
Поскольку наш номер одноместный, и у нас всего одна, хоть и большая, кровать, мы перебиваемся, как можем. Женя быстро вышел из положения — сразу забил себе гамак во дворе, повесив над ним москитную тряпку и обложив со всех сторон подушками и всевозможными пуфиками. Этот спартанец в кавычках, на самом деле обожает комфорт.
А кровать пришлось делить на троих: ночью мы с Зотовым спим вдвоём, каждый раз устраивая баттл, кто скабрёзнее пошутит на эту тему, а днём на ней отсыпается Игорь, у которого работа обычно в ночную смену.
— Есть что по Мансурову?
— Вагон и маленькая тележка. Этот Мансуров, оказывается, в своих кругах небезызвестная фигура. Хотя и мелкая.
Усаживаюсь в кресло, готовясь слушать. Закидываю одну ногу на пуф.
— Рассказывай.
— Мансуров Рамиль Валидович, 27 лет. Кличка «Стих».
— Поэзию, что ли, любит?
— Это сокращённо от Стихийного Бедствия. Его так ещё в детстве прозвали, совершенно неуправляемый тип. Школу бросил, работал в автомастерской у отца, но больше на мотоцикле со своей бандой гонял. Смазливый, чем с успехом пользовался. Несколько приводов, в том числе и за распространение.
С сёстрами Загитовыми познакомился в каком-то клубе. С тех пор тёрся вокруг них всё время. Их часто видели втроём или в общей компании, но он считался дружком именно Линары, и всячески подчёркивал это.
Кое-кто из знакомых, правда, полагал, что Линара лишь прикрытие, а на самом деле, роман был между Нисар и Сти́хом. В основном оттого, что Линара на фоне сестры выглядела серой мышкой. А кто посмотрит на мышь, если рядом королева? Других аргументов у сомневающихся, в общем-то, не было.
Когда девочки уже оканчивали школу, случилась эта история с наркотиками. Мансуров быстро свалил в неизвестном направлении, а Линару привлекли. Ну, это ты знаешь.
Снова он выплыл уже в Москве. Его притянул к себе Салахов, по чьей-то рекомендации. Салахов поставил Сти́ха курировать свои клубы по теме снабжения экстази и тому подобным, и, всё бы ничего, да вот Мансуров проштрафился: толи в кассу влез, толи партию товара просрал, не знаю, но факт, что сейчас ему край, как деньги нужны, поскольку Салахов поставил его на счетчик.
— Есть доказательства его связи с Линарой?
— Никаких данных, что они хоть раз контактировали после Новороссийска, нет.
— А с Нисар?
— А вот здесь интересно. Когда твоя жена отдыхала в Эмиратах три с лишним года назад, она сделала одну любопытную фотографию. Вот она, посмотри.
Зотов подсовывает мне планшет. Смотрю. Нисар на яхте крупным планом, вся в белом, с бокалом чего-то желтого в руках. Улыбается во все тридцать два, на солнышко щуриться. Здесь она еще полненькая после Аськи, женственная. Это уже после отретушировала себя, хоть на подиум выставляй. Такая же вешалка, как и все остальные стала, от тысяч подобных не отличишь.
— Обрати внимание на чью-то руку справа — случайно, видимо, в кадр влезла. Но тату хорошо просматривается.
— И что?
— Такая же татуха выбита на пальце у Мансурова. Он её с четырнадцати лет носит.
Вглядываюсь в изображение замысловатой петли на чьём-то безымянном пальце. Если не ошибаюсь, это знак Льва в Зодиаке.
— Значит, старые знакомые вновь встретились, хм…
— Примечательно, что примерно в это же время Мансуров перебирается в Москву.
— Примечательно и другое: после той поездки у Нисар случился первый срыв.
Мы с Зотовым молчим какое-то время. Я мысленно возвращаюсь назад, когда пропасть между мной и женой начала неумолимо расти.
Сказать, что мы любили друг друга? Хах! Я ведь сразу знал, что Нисар не создана для любви — для постели да, в постели она была тигрицей, но любить… Если она кого и любила, то только себя. Я и родить-то её заставил чуть ли не насильно.
Что касается меня… Каюсь, такой расклад и меня устраивал. Брак договорной, взаимовыгодный, никто в нём и не искал никакой любви. Дочь Шамиля получала пропуск в высший свет в столице, я — красавицу жену и новый бизнес, с выходом на турецкий рынок через тестя. Вполне себе удачная сделка.
Всё изменилось, когда родилась Аська.
Когда я впервые взял на руки этот крошечный орущий комок, я словно сам родился заново. Мне самому захотелось вот также открыть рот и заорать во всё горло. От страха. От растерянности. От внезапной щемящей боли в груди. От ощущения незнакомых чувств, что неожиданно накрыли меня с головой, и я буквально захлебнулся в них. Нежность. Благодарность за то, что Она есть у меня. Потребность защитить, охранить, мир перевернуть, чтобы только Ей было хорошо. Вот так вот вдруг, вот так внезапно, я понял, что я отец. Я понял, что значит любить.
С Нисар же всё было с точностью до наоборот…
— Так, что у нас на выходе: Нисар ворует у меня документы, отдаёт Мансурову. Тот продаёт их Калугину. Калугин получает компромат на меня, Мансуров деньги. Что получает Нисар?
— Она получает то, чего добивалась всё это время.
— Верно.
Допиваю пиво, сминаю банку и швыряю её в тёмный угол, где предположительно, стоит ведро. Промахиваюсь, конечно.
Ну, что ж, картина, кажется, проясняется. Это понимает и Зотов.
— Когда назначен суд по опекунству?
— На второе декабря.
— Видимо, по их плану, Калугин к тому времени должен поднять шум о твоей неблагожелательности. И это в лучшем случае. А то и обвинение тебе предъявят, и дело откроют. Тогда суд придётся отложить, иначе он вынесет вердикт не в твою пользу. Наверняка адвокаты Нисар уже готовят встречный иск.
— Наверняка, — неохотно соглашаюсь я. — Только вот вряд ли судья вверит ребёнка матери-наркоманке, на которой пробу ставить негде.
— Ты прав. Поэтому со дня на день можно ожидать выхода на сцену еще одного действующего лица.
— Кого?
— Вот здесь могут быть сюрпризы, так что, давай повременим пока с именами, — уклончиво отвечает Аркадий, снимая очки и протирая глаза. — Схема, в общем-то, понятна, временные рамки тоже определены. Остаётся выяснить, где Нисар и Мансуров с документами? Почему они до сих пор не объявились?
Смотрю на Зотова, и, кажется, начинаю соображать.
— Думаешь, что-то у них пошло не так?
— Уверен просто. Иначе Калугин не заволновался бы так и не засветился самолично. Ладно, — Зотов отставляет ноутбук. — Подумаем об этом завтра. А сейчас, дорогая, давайте-ка спать, а то поздно уже.
Я кидаюсь в Аркадия подушкой, которую он, смеясь, отбивает.
Да. Нужно поспать. Завершить, наконец, этот бесконечно-длинный день.