Артисты гурьбой двинулись вниз по улице. Дойдя до переулков, где они квартировали, они начали расходиться.
Тьма огласилась прощальными возгласами — хором причудливых звуков.
— Night! [Спокойной ночи! (англ.)] —прокричал в нос мистер Филлис.
— Abend, abend...[Спокойной ночи! (англ.)]
Наконец все стихло, и «четыре черта» молча, как всегда, зашагали рядом.
Никто из них больше не проронил ни слова. Но Фриц никак не мог угомониться. Он снова насадил на кончик трости свой парадный цилиндр и завертел им в воздухе.
Возле своего подъезда «черти» распрощались.
У себя в комнате Фриц широко распахнул оба окна и, перегнувшись через подоконник, начал громко насвистывать, так что свист далеко разносился по улице.
— Ты, видно, спятил,— сказал Адольф.— Что это с тобой?
Фриц в ответ лишь рассмеялся.
— II fait si beau temps [Уж очень погода славная (франц.)],— ответил он и продолжал свистеть.
Этажом ниже Эмэ тоже растворила окно. Луиза, уже начавшая раздеваться, велела тотчас его закрыть, но Эмэ продолжала стоять у окна, не сводя глаз с тесного проулка.
Как же долго она ничего не понимала — не понимала, почему он глядел на нее пустыми глазами, отчего, когда он обращался к ней, в голосе его звучала усталость, почему он слушал ее в пол-уха, когда она сама обращалась к нему...
Словно теперь они уже не вместе, хотя по-прежнему сидят рядом на одной трапеции...
И он больше не пудрит ей руки.
Вот, например, вчера.
Он вошел, торопливо, нетерпеливо, как всегда в последнее время. Она протянула ему руки, но он лишь рассеянно глянул на них, совсем позабыв о прошлом.
— Давай пудрись скорей,— раздраженно бросил он и выбежал из гардеробной.
И, недоумевая, она медленно напудрила сначала левую руку, затем правую...
Нет, нет, никогда прежде она не думала, что можно так сильно страдать...
Эмэ прислонила голову к оконной раме, и слезы заструились по ее щекам.
Теперь она знала все. Теперь она все поняла...
Внезапно она вскинула голову; она услышала голос Фрица, громко что-то напевавшего. Это был «Вальс любви». Все громче и громче пел Фриц. И вот она услышала слова:
Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours...
Как весело он пел, как радостно. Каждый звук ранил душу Эмэ, и все же она не отходила от окна: песня заставила ее вспомнить всю их совместную жизнь.
Как хорошо она помнила все — как хорошо все запомнила с самого первого дня!
Луиза опять прикрикнула на нее, и она нехотя закрыла окно. Но спать не легла, тихонько примостившись в темном уголке.
III
До чего же явственно она видела их, Фрица и Адольфа, в тот самый первый день, когда их «принял» папаша Чекки...
Было утро, и Эмэ с Луизой еще лежали в постели.
Мальчики, ссутулясь, стояли в углу; несмотря на зим-< тою стужу, они были в коротких штанах, а Фриц к тому же в соломенной шляпе. Мальчиков раздели, и папаша Чекки начал их ощупывать, выворачивал им ноги и постукивал пальцами по груди, пока они не расплакались, а старуха, которая их привела, лишь молча жалась к стене, и на ее шляпе еле заметно подрагивали черные цветы.
Она не спрашивала ни о чем, только молча глядела на раздетых донага мальчиков, которых осматривал папаша Чекки...
Эмэ с Луизой тоже не спускали с них глаз. А папаша , Чекки все ощупывал новичков и бранился: на их лицах жили одни глаза, полные страха.
Наконец Чекки сказал, что берет их.
Старуха не проронила ни слова, не подошла к детям и не попрощалась с ними. Казалось, все то время, что она ждала у стены, тряся головой, от чего еле приметно подрагивали цветы на ее шляпе, она что-то искала — и не могла найти. Так она и вышла за порог, медленно, нерешительно, и дверь закрылась за ней.
Фриц закричал —протяжно, как кричат дети, словно его ударили ножом...
Потом оба вернулись в свой угол и уселись на полу, прижавшись подбородком к коленям и судорожно упершись в пол сцепленными руками. Так они и сидели, не произнося ни слова.
Папаша Чекки выставил их на кухню — чистить картошку. Затем он выгнал туда же Эмэ с Луизой. Все четверо молча расселись вокруг ведра.
Луиза спросила:
— Вы чьи?
Но мальчики не ответили. Они еще плотнее сжали губы и опустили глаза.
Чуть позже Эмэ прошептала:
— А мама ваша где?
Но они по-прежнему не отвечали — только грудь у обоих ходила ходуном, словно они тихо всхлипывали про себя. Слышно было лишь, как падают в воду очищенные картофелины.
— Она что, умерла? — прошептала Луиза.
Но мальчики и тут не ответили, и девочки поначалу лишь робко переводили взгляд с одного на другого, потом вдруг неслышно заплакала Эмэ, за ней — Луиза, и так они обе сидели и плакали.