Когда, меня забирали в армию, у военкомата девушка меня не провожала, как многих моих товарищей. После школы пошел в железнодорожное ПТУ, там учились одни пацаны, ну и как говориться не до баб было. Сугубо мужские развлечения после учебы — разборки на заднем дворе «куска», так мы называли между собой наше училище, карты и водка по ночам в общаге. Тогда о танцах я, конечно, не вспоминал, чмошником можно было прослыть, а я естественно этого не хотел. Служба в армии в нашей среде считалась обязанностью "нормального пацана". О патриотизме здесь не было речи, наверное просто это было частью мужского имиджа. Да и в душе каждый из нас завидовал «старшакам» — выпускникам нашего куска, призванным в армию. Когда они приходили в отпуск или на дембель, то обязательно заходили в училище в форме расшитой аксельбантами и увешанной всевозможными значками. Так что когда пришла пора служить, я не стал косить.
Уже поздно ночью колонна прибыла в селение Толстой-юрт, где находилась база. Я проснулся от того, что машина остановилась. Спать было слишком холодно, от долгого сидения в одной позе затекли ноги. Кругом темнота — в проеме тента машины черный квадрат. Остальные тоже зашевелились, тихо в полголоса спрашивали о причинах остановки. Я снова закрыл глаза и постарался поудобнее угнездиться на своем месте, но услышал шаги. Кто-то шел к машине, чавканье сапогов по грязи как-то неестественно нарушало тишину. В машине, сразу все замерли, кто-то тихонько снял автомат с предохранителя.
— Эй, в машине, — прозвучал голос Маслова, — никому из машины не выходить, спите там. Завтра разберемся, что к чему, — приказал лейтенант и пошел к следующей машине.
Поспать так и не удалось из-за зверского холода. От неудобной позы затекли ноги, и болела спина. Ночь длилась, наверное, вечность. Как только рассвело, я постарался встать, чтобы размяться. Но тут же услышал чье-то ворчание.
— Полегче, на ногу наступил, — пробурчал недовольный голос из-под спальных мешков.
— Хорош массу давить, подъем, — стал расталкивать дремавших Фикса, — вон с соседних машин пацаны уже вылезли со всем своим барахлом, значит и нам пора, — заявил он и с размаху вышвырнул за борт свой вещмешок прямо в грязь. Вслед за ним полетел спальник, а после него и Фикса выпрыгнул.
За бортом Урала уже занялся день. Я выглянул за борт.
Да-а-а более тоскливого пейзажа не придумаешь. Под серым свинцовым небом, меж двух холмов, раскинулся полевой лагерь. На склонах холмов в капонирах приткнулись танки и БМП, в долине, грязные палатки с полевыми кухнями и машинами, и везде раскатанная до сметанообразного состояния грязь. Где-то за холмом деловито стучит «Шилка». И что удивительно этот звук не режет слух — война уже рядом.
Я с трудом вылез из машины и отошел к оврагу метрах в пятнадцати от машины. Начал скидывать с себя бронежилет и бушлат, за ночь приспичило, а в «бронике» и бушлате чувствуешь себя как черепаха под панцирем. Над оврагом поднялся пар, вдоль него выстроился ряд солдат.
Здесь в голове у меня перегорел еще какой-то контакт: выкинул вещи, которые не решался выбросить на аэродроме. В овраг полетели валенки, мыло и прочее вещевое довольствие.
Едва мы успели заправиться, как прозвучала команда, строиться. Маслов и Бобров что-то хотели сообщить. Минут через пятнадцать, все собрались толпой возле стоявших на возвышении Маслова и Боброва.
Маслов стал громко называть фамилии солдат, а Бобров вручал им военные билеты, отобранные еще в родных воинских частях. Как только раздача «военников» была закончена, лейтенанты, щедро раздавая пинки и затрещины, приправляя их отборным армейским матом, создали подобие строя.
Осмотрев строй безразличным невидящим взглядом, Маслов что-то сказал Боброву и ушел куда-то. Бобров достал сигарету, закурил ее и глубоко затянулся, выпустив дым через нос, и заговорил.
— Ребята, игры закончились, — он сделал паузу, — мы едем на войну, настоящую войну, где убивают, режут, жгут. Бобров докурил сигарету, выбросил ее и железным голосом, четко выговаривая слова, выдал приказ.
— А теперь слушайте боевой приказ, дослать патрон в патронник и поставить на предохранитель, мы едем в Грозный, а там нужно быть готовым ко всему.
Как только Бобров закончил, раздались звуки щелкающих затворов, и вдруг воздух прорвал выстрел.
Толпа отхлынула к машинам, на поляне остался труп. Меня почему-то это происшествие не удивило и даже не испугало, больше того я даже не пожалел этого беднягу.
Мы быстро вскарабкались в свои машины. Лицо бедолаги мне почему-то запомнилось надолго — в широко открытых глазах его застыло удивление. Он лежал ничком, только голова была повернута к нам в сторону машин, под телом растекалась лужа густо бордовой крови, струившаяся из огромной раны на шее.
Подошли два санитара в грязных халатахповерх формы и стали укладывать груз двести на носилки.
Выводы после ЧП все же были сделаны, оружие теперь держали стволами строго вверх. За малейшую оплошность в обращении с ним виновный получал пару затрещин, подкрепленных солдатским матом.
Я еще раз проверил предохрантель своего АКСУ и устроился в кузове машины поближе к кабине, напротив отдушины в тенте.
Решил в случае нападения стрелять через нее, а пока понаблюдаю, что там делается снаружи. Остальные тоже устраивались так, чтобы быть готовыми к бою. У второй отдушины сел Фикса, а у заднего борта расположили пулемет, для него сдели из вещмешков и спальников что-то наподобие пулеметного гнезда.
Тем временем технику стали сформировывать в колонну. Я со своего места увидел как вперед, мимо нас, прогрохотал Т-72. Машины один за другим стали подтягиваться вслед за танком. Наш УРАЛ все еще стоял, ожидая момент, когда тронется борт, за которым мы должны идти.
— Откуда вы пацаны? — к нам подбежал грязный бородатый «контрабас» в черной шерстяной шапочке.
— С Твери.
— Держите, — кинул боец в машину несколько коробок, — это «промедол», если ранят, вколете рядом с раной, мне уже, слава богу, не понадобится.
— Спасибо братан, — ответил шустрый солдат сидевший у заднего борта.
— Отомстите гадам, мочите их пацаны.
— А много ваших положили?
— Шесть человек со всей роты осталось, — кричал уже вслед отправляющейся машине бородач, — дай бог вам вернуться домой!
Белый снег, серый лед,
На растрескавшейся земле,
Одеялом лоскутным на ней,
Город в дорожной петле.
Машины, урча двигателями и разбрызгивая грязь, тянулись в Грозный, где шли бои за президентский дворец. Обо всем этом мы еще не знали. А пока я из своего окна смотрел на хмурый кавказский пейзаж, проплывающий мимо: остовы сгоревших танков и БТРов ржавеющих по обочинам дорог. Проехали через
селение, дома заколочены, от некоторых осталось только пепелище. Во дворах грязь, мусор, разбросана сельхозтехника.
Вот перед домом на лавке сидит старик в папахе с белой бородой и посохом. Я уставился на него, все-таки первая местная живая душа, старик сидел прямо, голова гордо поднята. Каким-то образом наши взгляды встретились, мне стало не по себе. "Не дай бог попасть к нему в руки", — подумалось.
Вскоре меня утрясло, и я задремал.
Служить я всегда мечтал в морской пехоте, откуда это желание появилось, не знаю. Вокруг все мечтали попасть в ВДВ, тельняшки, голубые береты, парашюты и так далее. А меня привлекала черная гвардия или черная смерть, как называли морпехов немцы в великую отечественную войну. Видимо, сказались книги, которые мне в детстве читал отец об обороне Севастополя. Правда, судьба не уготовила мне черный берет, хотя в областном военкомате меня зачислили в команду, отправлявшуюся в Калининградскую область, где как я знал, базируется Балтийский флот. А значит, имелся шанс попасть в местную часть морской пехоты.
Три дня весь эшелон, загруженный призывниками, ехал в самую западную часть страны, и три дня мы безбожно бухали. В вагоны, в которых не было света и воды, нас загрузили под завязку. Плацкарты были забиты вплоть до третьих полок. В нашем вагоне сопровождающим офицером был лейтенант морпех и это грело мою душу. Всю дорогу мы пили то водку, то спирт.
Как только залезли в купе, тут же перезнакомились. Я залез на третью полку и все что я запомнил в дороге — кружку со спиртным, периодически ее кто-то протягивал ко мне наверх вместе с куском какой-нибудь домашней снеди.
Залпом замахнув пойло и закусив, я подавал вниз кружку и сверху участвовал в разговорах своих попутчиков. Почему-то мы долго не пьянели, орали дембельские песни, рассказывали анекдоты и, естественно, страшные истории о дедовщине процветавшей в армии. На остановках открывали окно и шутили над девушками, стоявшими на перроне:
— Девушка, вашей матери нужен зять?
— Бабы в кучу я вас вздрючу!
— Девушка, а как вас зовут? А меня Вальдемар!
Девчонки, увидев нас, в испуге шарахались в сторону. А проводник в это время бежал за водкой для нас, перед остановкой мы отправляли к нему гонца с деньгами, нас ведь из поезда не выпускали.
В Калининграде на перрон я вышел одуревший и с сорванным горлом, за дорогу наорался и набухался до такой степени, что перенапряг голосовые связки. Так что когда на перекличке называли мою фамилию:
— Забиров! — я шипел и хрипел вместо «Я» что похожее на «Х-р-х-р-а-а». Ребята ржали надо мной как кони. Офицер, проводивший перекличку, мой скрежет естественно не слышал, и снова орал:
— За-абиров-ов!