Столовая. Связисты — их всего двое, Тренчик и Сидельников — молча едят у окна, потом встают и становятся в очередь на раздачу снова.
Повариха, глядя на Сидельникова: — Ты вроде ел уже у меня сегодня?
Сидельников: — Никак нет.
Повариха: — Да? А чего мясо в зубах застряло?
Она все же накладывает им по второй порции.
Сидельников с Тренчиком лежат в теньке под деревом недалеко от столовой, курят. Обед заканчивается. К столовой подбегают припоздавшие солдаты, прапор их не пускает. Они просят: «Ну товарищ прапорщик! Мы — наряд с восьмой роты» Прапор: «иди отсюда, э! С подразделением приходить надо!»
Рядом со столовой тусуются какие-то гражданские кавказцы. Один из них кричит дежурному одной из рот:
— Э! Поди сюда!
Дежурный, стремаясь, с места: — Че?
Кавказцы: — Иди сюда, баран! Не понял что ли?
Дежурный подходит.
Кавказцы: — Э, иди в девятую роту, найди Эмиля, скажи его Ренат ждет. Бегом давай, э!
Сидельников: — А где вы деньги нашли?
Тренчик: — Это Рыжий. Он продал фермерам ТНВД с бэхи. Они с Якуниным сейчас на взлетке, сегодня борт на Москву. Мы улетаем.
Сидельников: — Тренчик, не бросай меня здесь, а? Не оставляй меня одного, меня же тут совсем забьют. Слышишь? Мы же остались с тобой вдвоем. Кисель уехал, Вовка уехал, Зюзик в госпитале, хоть ты меня не бросай, а? Возьмите меня с собой, я побегу с вами, я найду деньги. Не бросайте меня здесь пацаны, а?
Тренчик: — Самолет сегодня вечером. Ты не успеешь достать деньги.
Взлетное поле. Рыжий и Якунин сидят под деревом. Полно народу, все как обычно — раненные, трупы.
Приходят Тренчик с Сидельниковым.
Рыжий: — Ну че, готов?
Тренчик: — Готов. Слушай, Рыжий, давай его с собой возьмем, а? Его ж забьют здесь совсем.
Рыжий: — Денег нет. Надо самому шарить.
Сидельников: — Как?
Рыжий: — Не знаю. Продай чё-нибудь. Ну, ладно, будь здоров, нам пора. У нас скоро борт. Почтарем летим. «В Афганистане, в „Черном тюльпане“, с водкой в стакане мы молча летим над землей…»
Ночь, степь. Свернувшись калачиком, под кустом спит Сидельников. Неподалеку по дороге едет колонна. Сидельников просыпается и смотрит на идущие мимо машины. Над ним пролетают два вертолета.
Утро. Сидельников пытается пристроиться в очередь в столовую. Он подходит и встает в строй.
Начальник столовой дежурному по роте: — У тебя сколько?
Дежурный: — Сорок три.
Прапор: — Запускай.
Рота заходит в столовую, дежурный отсчитывает солдат. Когда подходит очередь Сидельникова, дежурный останавливает его: «Это не наш». Сидельников не отвечая, уходит, встает в хвост к другой роте.
Подходит разведрота.
Смешной: — Эй, связной! Че тя сегодня в казарме не было? Будешь еще проебываться, я те всю рожу разобью, понял?! Че молчишь?
Сидельников: — Понял.
Моздок. Сидельников ходит по улицам. Жизнь, люди едут на работу, блокпост на переезде. Около бочки с пивом стоят мужики, потягивают пивко.
Из ворот одного из коттеджей выходят бородатые, некоторые в разгрузках. Сидельников лезет обратно в кусты, одной рукой достает из кармана гранату, другой сжимает кольцо. Бородатые садятся в две машины — шестерку и микроавтобус, в микроавтобусе на полу лежат двое связанных солдат, чех бьет их ногой. Боевики уезжают. Сидельников, пригибаясь, выскакивает из кустов и убегает подальше.
Станция. На путях стоит эшелон с сожженной техникой. На вышке за пулеметом огромный загорелый детина, голый по пояс. Около пакгаузов похоронная команда загружает в рефрижераторы трупы.
Стоят палатки, между палаток на носилках лежат сгоревшие тела, две женщины, прижимая к лицам носовые платки, рассматривают убитых. Женщины плачут. Рядом с ними медик в марлевой повязке. Солдат, присев на корточки, снимает сапог с нижней половины человека — две ноги, живот, полгруди, остальное оторвано. Он приподнимает одну ногу и тянет сапог, из сапога вытекает осклизлая коричневая ступня, с женщинами начинается истерика. Медик переводит их под руку к следующему трупу, это почти совсем сгоревший человек, из кирзовых сапог торчат черные кости, на голове убитого танкистский шлемофон. Где-то лают псы. Сидельников смотрит на убитых. Его окликает прапорщик.
Прапор: — Тебе чего?
Сидельников, не отвечая, уходит.
Сидельников со спущенными штанами пристроился в кустиках. У него приступ дизентерии, он морщится, стонет. Затем боком падает на траву, держась за живот, мычит.
Ночь, полк. Сидельников залезает в кунг подбитой шишиги, которая стоит на пустыре за казармой. В казарме светятся окна, там разведка, слышны крики: «Связь! Связь! Длинный, сука, найду, убью, гнида! Связисты!» Сидельников смотрит на казарму сквозь вентиляционную решетку, затем ложится спать.
Тимоха: — Давай, открывай быстрее.
Сидельников, Тимоха, Боксер и косолапый Саня стоят около оружейки, Сидельников (у него сильно разбиты губы, щеки фиолетовые от ударов, глаз заплыл) открывает решетчатую дверь. Они заходят внутрь. Это обычная комната, она вся заставлена оружием и ящиками с боеприпасами, в стене две дырки от пуль, окно тоже пробито.
Сидельников подходит к столу и открывает «Журнал выдачи оружия».
Разведчики спешно берут два гранатомета, набивают хозяйственную сумку патронами.
Саня: — Давай быстрее. Где гранаты?
Боксер: — Вон, ящик за тобой. Может, штык-ножи возьмем?
Саня: — На хрен они нужны.
Боксер с Саней выносят сумку, остается один Тимоха.
Сидельников: — Тимох, распишись за «мухи».
Тимоха: — Ты ничего не видел, понял?
Сидельников: — Да. Распишись за «мухи»?
Тимоха бьет его в лицо, затем коленом в живот.
Тимоха: — Ты че, придурок, не понял? Не было никаких «мух», ясно? Спиши их на выезд.
Он уходит. Сидельников садится за стол, листает журнал и вписывает «мухи» на 22 декабря.
Над столом приклеена памятка: «статья 2.. УК — Хищение оружия, карается сроком до 12 лет».
Вечер, разведка пьет в каптерке. На столе много водки, закуска, Тимоха колет себе героин. Некоторые разведчики уже валяются обдолбанные.
Боксер: — Грек сказал, что возьмет у нас еще три «мухи». И патронов, сколько сможем достать.
Тимоха: — Че их доставать, полна оружейка. Дневальный!
Саня: — У меня в бэтэре есть четыре цинка, пять сорок пять.
Сидельников заходит в каптерку.
Тимоха: — Иди, открывай оружейку.
Саня: — Стой. Иди сюда. Тя как зовут?
Сидельников: — рядовой Сидельников.
Саня: — Зовут тебя как, придурок?
Сидельников: — Рядовой Сидельников!
Саня: — Бля, баран, у тебя имя есть? (бьет его ногой в бедро)
Сидельников: — Аркадий.
Саня: — Райкин что ли? (смех) Слышь, связной, сейчас пойдешь в мой бэтэр, знаешь мой бэтэр? Там под башней сумка лежит, в ней цинки пять сорок пять. Тащи её сюда. Один не справишься, возьми с собой еще кого-нибудь. А, отставить! Семенов! Иди сюда! Пойдете сразу к Греку, знаешь Грека?
Сидельников: — Нет.
В каптерку вбегает Семенов.
Саня: — Отнесешь с ним сумку Греку. Знаешь Грека?
Семенов: — Да, Сань, знаю.
Саня: — Вот ему отдашь.
Семенов: — Че, Сань… Отнести просто и отдать, да?
Саня: — Да. И смотри, без палева. Там из штаба дивизии генерал прилетел. Не дай Бог попалитесь, убью.
Сидельников с Семеновым залезают в бэтэр.
Семенов: — Вон она. Давай сюда.
Седельников тащит сумку.
Семенов бьет его под ребра: — Давай быстрее, черт чумазый! Че ты возишься?
Они вытаскивают сумку и бегом несут её от казармы в степь. Из-за угла столовой выходит Чак.
Семенов: — Блин, Чак!
Чак: — А ну, стоять, охреневшие солдаты! Ко мне! Кто такие?
Сидельников с Семеновым останавливаются.
Чак: — Что в сумке?
Семенов: — Ничего, товарищ полковник. Так, патроны просто, в оружейку несем.
Чак: — Вы че, сука, патроны продаете? Казарма в той стороне, солдаты! А? Сука? Я вас спрашиваю, солдаты!
В штабной бабочке Чак, дежурный по полку, Сидельников и Семенов. Семенов сильно избит, все лицо в крови. У Сидельникова свежеразбитый нос. Они пишут объяснительные. Сумка стоит рядом со столом.
Чак: — Вы че, очарованные! Воровать ни хрена не умеете! Ладно еще это чмо связное, но ты-то разведчик! Элита армии! Хорошо еще мне попались, а если бы вас командарм спалил бы с этой сумкой, а? Расстреляю, придурки! В первой шеренге у меня в атаку пойдете, ясно? В пехоту! Обоих! Сегодня же!
Дежурный офицер: — Что Шаман прилетел?
Чак: — Да. Дисциплину в войсках проверять. Вот был бы ему подарочек.
Дежурный: — В пятьсот шестом караул вырезали, знаешь?
Чак: — Знаю.
Дежурный солдатам: — Вы что, с полной сумкой патронов хотели ночью в Моздок идти? Ну-ну. Как раз бы бошки свои тупорылые назад в сумке и принесли. Просыпаешся, а голова в тумбочке. Смешно, правда? Кто вам приказал?
Сидельников: — Никто.
Чак: — Че ты врешь? Че ты мне врешь? Ты сколько отслужил?
Сидельников: — Семь месяцев.
Чак: — А я четырнадцать лет! Ты что, думаешь я поверю, что ты, слон, тащил патроны чехам и никто тебе не приказывал? Кто у вас там центровой в казарме? Тимохин? Димедрол? Кто? Ты рожу-то свою в зеркало видел, дембель деревянный? Скажи еще, что с лестницы упал!
Сидельников: — Так точно.
Чак, закуривая: — Взяли бы пару стволов да расстреляли бы всю эту шелупонь, а то они вам челюсти ломают, а вы бздите, хвосты поджали. Когда я служил такого не было. На черта вы здесь нужны, какие из вас на хрен солдаты. Я вот еще не слышал чтобы молодых судили за убийство дембелей. Дембелей за молодых — да, бывает. А молодых не судят.
Сидельников с Семеновым молчат.
Дежурный офицер: — Что ты с ними возишься. Сдавай их особистам, лет на пятнадцать они уже наслужили.
Губа, камера. Сидельников стучит в дверь:
Сидельников: — Часовой! Часовой! Открой, мне в туалет надо! Открой, не могу больше! Часовой!
Дверь открывается, входит лейтенант с ведром воды и часовой с миской в руках.
Начкар: — Поори мне еще. Газовую камеру захотел?
Он выплескивает ведро на пол воды, часовой рассыпает из миски хлорку.
Они уходят.
Сидельников накрывает голову кителем, хлорка разъедает глаза, слезы и сопли текут в три ручья, невозможно дышать.
Укутавшись кителем, Сидельников снимает штаны и со стоном пристраивается в углу. Дрищет.
Камера открывается.
Часовой: — Выходи.
Сидельников выходит, становится к стене, руки за спину.
Часовой: — Вперед.
Они идут по коридору, заходят в комнату начкара. Там офицер из полка подписывает бумаги. На столе лежат Сидельниковский ремень, шинель, сидор.
Офицер: — Рядовой Сидельников?
Сидельников: — Так точно.
На улице. Майор с Сидельниковым выходят на крыльцо. Рядом стоит «Урал».
Майор: — Лезь в кузов, опездол. Поехали.
Сидельников: — Куда, товарищ лейтенант?
Офицер: — В полк, куда.
Сидельников: — Суда не будет?
Офицер: — Какой суд? Совсем одурел от хлорки…
Машина едет по городу, Сидельников смотрит из-под брезента на жизнь.
Тренчик дежурит на коммутаторе, на нем наушники, он отвечает на вызовы дежурной фразой «Большак слушает». Рядом на кресле лежит автомат.
В наушниках: — С командиром полка соедини меня.
Тренчик: — Соединяю.
Кэп: — Да.
Голос: — Седьмой, слушай меня. Значит так, Басаев захватил в Грозном две установки «Град». Есть информация, что сейчас он движется на Моздок. Блокпосты усилены, но они могут пройти, у нас мало людей. Усилить караул, казармы на замок, раздай дневальным оружие. А то вырежут вас, как пятьсот шестой во Владике…
Заходит Сидельников.
Сидельников: — Ты че здесь?
Тренчик: — Денег не хватило. Рыжий с Якуниным вдвоем улетели. Ты где был?
Сидельников: — На губе.
Тренчик: — Во Владике?
Сидельников: — Нет, в Прохладном.
Тренчик: — Говорят, там полная жопа?
Сидельников кивает.
Сидельников: — Здесь было че-нибудь?
Тренчик: — Что?
Сидельников: — Ну, там… Патроны, следствие…
Тренчик: — Кому ты тут нужен со своими патронами. Знаешь, че твориться? Иди ствол возьми. Чехи город взяли, Басаев на Моздок идет. Двухсотых хренова тыща. Мы можем хоть сейчас уйти и никто не хватится. Нас могут зарезать или украсть в рабство, и никто даже не узнает об этом, понял?
Казарма. Тумбочка дневального. Вход перегорожен кроватью, на ней спит дежурный по роте. В руках зажат автомат. У окна — пулемет и ящик гранат.
В каптерке на куче бушлатов заперлись Сидельников с Тренчиком. У них автоматы, два гранатомета и гранаты. За окном с противным свистом взлетает осветительная ракета, оба машинально падают на пол. Затем встают, с униженными улыбками смотрят друг на друга.
За окном стреляют.
Взлетка, раненные, солдаты грузят трупы в «Урал». Пыль, жара. Летчики латают простреленную вертушку, шляются полуголые солдаты. Кадры Чечни.
За кадром: Сейчас август девяносто шестого. В Грозном творится сущий ад. Чехи вошли в город со всех сторон, и заняли его в течение нескольких часов. Идут сильнейшие бои, блокпосты вырезают в окружении. Смерть гуляет над знойным городом как хочет и никто не смеет сказать ей ни слова.
Трупы все везут и везут. Красивых серебристых пакетов больше нет. Тела привозят как попало, вповалку, разорванные, обоженные, вздувшиеся. Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем…
В кадре: Обнаженные по пояс Сидельников, Зеликман и Тренчик выгружают из вертолета обгоревшие трупы и кладут их на взлетку. Переговоры типа: «Давай, бери. Аккуратней. Тяжелый» Сидельников с Тренчиком берут одного солдата, у него по пояс оторвана нога, выносят, кладут на бетон.
Сидельников: — Посмотри, ноги нету?
Тренчик лезет в вертолет: — Нет, нету. Не положили.
На взлетке рядком выложены тела, среди прочих — нижняя часть туловища тазовая кость и две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах.
В ожидании очередной вертушки герои сидят на бетоне, не моя рук закуривают, приминая пальцем в «Приме» табак. Зюзик шкрябает кровь на ладони. Недалеко стоит вертушка, в неё загружается рота солдат. Наши герои курят, молча смотрят на них.
За кадром: Здесь все временное, на этом чертовом поле. Все, кто ходит по этой взлетке, все кто сейчас едет на эту взлетку, и даже те, кто только призывается сейчас в армию — все они окажутся в этом вертолете, наваленные друг на друга, мы знаем это. У них просто нет другого выхода. Они могут плакать, писать письма и просить забрать их отсюда. Их никто не заберет. Они могут недоедать, недосыпать, мучаться от вшей и от грязи, их будут избивать, ломать табуретками головы и насиловать в туалетах — какая разница, их страдания не имеют никакого значения, все равно они все умрут. Все они окажутся в этом вертолете. Остальное не важно.
Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем… День за днем. Мы больше не разговариваем друг с другом и с людьми. Теперь наше общество составляют только трупы. Мертвые солдаты, мертвые женщины, мертвые дети… Все мертвые.
Двое других солдат с носилками подходят, кладут сгоревшие ноги в кирзачах на носилки и несут их в госпиталь.
В госпитале (это обычная палатка) стоят два металлических стола, на них — обнаженные тела, одно тело без ноги, со стола на траву капает густая черная кровь и скапливается лужей. На земле лежат еще несколько тел. В углу — куча из окровавленной формы. Двое солдат в фартуках режут ножом тело. Это те же самые солдаты, что в первой серии.
Все так же садятся вертушки.
Из палатки все также выносят вспоротые тела, и двое солдат все также выходят покурить.
В вертолете лежит девочка, чеченка. У неё пробита голова. Лицо абсолютно спокойно, кажется, что она спит. Осколок ударил в голову сбоку и пробил отверстие величиной с кулак. Мозг выдавило из головы словно поршнем. Крови почти нет, наверное потому, что мозг не лопнул — почти целое полушарие лежит рядом с головой в цинковом ящике из-под патронов, видны извилины. Сидельников садится на корточки рядом с убитой, долго смотрит на круглое сухое отверстие в голове, потом опускает туда два пальца.
Зюзик: — Ты чего?
Сидельников: — Ничего.
Зюзик: — Давай.
Сидельников: — Там мозг в цинке. Надо забрать.
Они берут девчонку, выносят её на взлетку.
Зюзик: — Легкая какая. Молодая совсем. Лет пятнадцать, наверное. Она-то в чем виновата, хотел бы я знать.
Зюзик повторяет:
— Такая молодая. В чем она виновата.
Палатка, где на столе препарируют тела. Парень без ноги так и лежит невскрытым. Около противоположной стены, напротив трупов, так же в ряд на земле спят наши герои, укрывшись кителями, которые почище.
За кадром: Моздок погружается в безумие все больше и больше, уже никто не следит за солдатами, дедовщина переходит все мыслимые и немыслимые пределы. Молодые бегут из полка сотнями, не в силах сносить ночные издевательства, они уходят в степь босиком, прямо с постелей. Они не задерживаются в нашем полку надолго, из них даже не успевают сформировать маршевые роты и отправить на войну. В нашей роте осталось только три человека, остальные все сбежали. Сбежал даже лейтенант, призванный на два года после института.
Ночь, казарма. Пьяная разведка ходит по коридору, орет: «Связисты! Связисты!» В каптерке Тимоха стреляет в потолок, как это делал Еланский.
Плац, светятся подъезды казарм. Около одного подъезда группа дембелей избивает двух молодых. Двое бегут через плац, солдаты курят на крыльце. Стрельба, в небо взлетают трассера, проезжают две бэхи с солдатами на броне, останавливаются за казармами, где стоит сгоревшая техника, солдаты спрыгивают, идут через плац.
Тренчик, Сидельников и Зеликман со спущенными штанами кружком сидят в степи. Стонут.
Тренчик: — Надо в санчасть.
Сидельников: — Я был.
Тренчик: — Ну и что?
Сидельников: — Ничего. Зеленки дали.
Тренчик: — Вот суки.
Он опять стонет.
Сидельников: — Тимоха говорил, что здесь каждое лето так. Как жара, так дизуха начинается. Таблетки надо, желтые такие, забыл, как называется.
Зюзик: — Это потому что они котелки ни хрена не моют. Айда к нам в госпиталь. Там знаешь как здорово. И разведки нету, не бьет никто.
Тренчик: — Теперь воду с хлоркой будут давать.
Зюзик: — Ох, что ж это такое. Полжопы наружу.
Сидельников с Зюзиком сидят в кустах около дороги, ждут, когда проедут машины. Около моста блокпост, там стоит бэтэр, солдаты. Когда проходит последняя машина, пригнувшись перебегают дорогу, идут по степи.
Сидельников: — Ну чё, как там?
Зюзик: — Там классно. Да ты не бойся, все будет в порядке. Тренчик дурак, что не пошел.
Сидельников: — Старики есть?
Зюзик: — Нет. Все нашего призыва. Антоха только, но он нормальный, не бьет. Там даже душ есть. Помоешься. Я поговорю с Леночкой, она наверняка разрешит тебе остаться.
Сидельников: — А че, в других госпиталях также?
Зюзик: — Во Владике, говорят, полный беспредел. Хуже, чем в полку. Челюсти так и трещат.
Сидельников: — Там же доктора.
Зюзик: — Ну и что?
Они идут по пригороду Моздока. На улицах осетинские дети. Один пацаненок, лет тринадцати, кричит им: «Эй, русские, патроны есть? Эй, русские! Найдете патроны, несите мне! Мне от бэхи надо!» Смеются.
Дутый бокс госпиталя. Внутри солдаты смотрят телевизор — показывают новости, кадры Чечни. Сидельников с Зюзиком сидят в беседке на улице. На столе разложены сухофрукты. Сидельников ест.
Сидельников: — Это чьи?
Зюзик: — Ничьи. Ешь.
Сидельников: — Что, все?
Зюзик: — Хочешь — все.
К ним подходят больные, человек пять. Один — высокий смуглый парень на костылях, у него перебинтована ступня, из пятки торчит резиновая трубка.
Зюзик, обращаясь к нему: — Комар, это наш, связист.
Комар: — Здорово. Че, вкусно?
Сидельников: — Ага.
Комар: — Ну как там, в полку?
Сидельников: — Нормально.
Комар: — Разведка дрочит?
Сидельников кивает.
Закуривают.
Сидельников: — Ранило?
Комар: — Нет. Отшибло. Это еще когда Бамут брали. Я на броне сидел, а тут очередь из пулемета. Как даст по пятке. С тех пор все гноится, никак не заживает.
Сидельников: — А мы в Чечне вместе с разведкой стоим?
Комар: — По-разному бывает. Вообще-то отдельно. Да ты не бойся. Там они тебя не тронут. Так если только, сортир вырыть, или перенести что-нибудь.
Зюзик: — Там Фикса с Димасом.
Сидельников: — А… А это кто?
Зюзик: — Дембеля наши. Говорят, они еще хуже, чем разведка. Да, Комар?
Комар: — Сам увидишь, душара. Иди, поговори с Леночкой, пускай она его здесь оставит.
Зюзик уходит.
Сидельников: — Я там бушлаты вешал, в каптерке. Ну… В общем, письмо твое нашел.
Комар: — А. Читал?
Сидельников кивает.
Комар: — Классная баба, да? Тут все плачут, когда я читаю.
Сидельников: — Жена?
Комар: — Да так… Вернусь, женюсь, наверное.
Сидельников моется в душе — душ деревянный, как на даче, с бензобаком на крыше. Когда он выходит, в беседке его ждет Зюзик.
Зюзик, протягивая ему портянки: — На вот. Свежие.
Сидельников: — А ты?
Зюзик: — У меня еще есть.
Сидельников перематывает портянки. Мимо проходит медсестра.
Медсестра: — Зеликман, все, давайте, отбой уже, десять часов!
Зюзик: — Лен! Ну одну ночь! Че тебе жалко что ли?
Лена: — Я сказала — нет.
Сидельников: — Не разрешила?
Зюзик: — Нет. Да ты не парься, оставайся, да и все, свободные койки есть. Она не заложит.
Сидельников: — Да ладно. Я лучше пойду.
Он встает.
Зюзик: — Ты знаешь чего. Пошли со мной.
Сидельников: — Куда?
Зюзик: — На стройку. Тут стройка вон, за забором. Там переночуешь.
Они лезут через забор на заброшенную стройку, находят комнату со столом и лавкой.
Зюзик: — Вот, здесь можно переночевать.
Сидельников: — Ты в госпиталь пойдешь?
Зюзик: — А что?
Сидельников: — Давай сегодня вместе, а?
Зюзик: — Ладно.
Он ложится на стол, Сидельников пристраивается на лавочке.
Ночь. Какие-то крики, голоса. Сидельников просыпается, садится на лавочке.
Первый голос: — Где она? Где она?
Второй голос: — Наверх побежала.
Первый: — Давай за ней!
Топот, бегут по лестнице.
Зюзик: — Это Антоха. Проститутку привели из города. Я сейчас.
Он выходит.
Первый голос: — Нашел?
Второй: — Сбежала, сука!
Первый: — Вот проститутка! Найду, кишки выпущу, тварь! Вторую тащи сюда, пусть отдувается!
Второй: — С ней Саня. Они сейчас придут.
Сидельников выходит из комнаты. В темноте плохо видно. Какие-то пьяные рожи. Его хватают за китель, крики: «Ты кто? Сколько прослужил?»
Голос Зюзика: — Антох, это наш, это я его привел.
Антоха: — Да мне по херу! Ты сколько прослужил, душара? Че молчишь, животное?
Сидельникова несколько раз бьют бутылкой в лицо. Он садится на корточки, закрывает голову руками.
Зюзик: — Антох, это свой, чё ты? Он свой!
Антоха — Да мне насрать, кто он. Ты сколько прослужил, душара!
Он несколько раз пинает его ногами, Сидельников падает.
Сидельников с Зюзиком сидят на ступеньках лестничного пролета. У Сидельникова из носа капает кровь.
Сидельников: — Блин, задрали мудохать уже. Там мудохали, тут мудохают.
Зюзик: — Че-то он сегодня разбушевался. Вообще то он нормальный.
Сидельников: — А кто он?
Зюзик: — Антоха. Из пехоты. Из седьмой роты, череп.
Они закуривают.
Зюзик: — Ладно, я пойду. Ты, это… Знаешь чё? Можешь остаться здесь. Они больше не придут.
Сидельников: — Ладно.
Он спит на узкой деревянной лавочке. Ему под мышки лезет выводок котят. Они их не прогоняет, пускает погреться.
Сидельников заходит в аптеку, рассматривает лекарства.
Провизор: — Тебе чего?
Сидельников: — А есть от поноса что-нибудь?
Провизор: — Да. Вот и вот.
Сидельников: — А сколько стоит?
Провизор: — Эта пятнадцать тысяч, а эта — сорок семь. Будешь брать?
Сидельников: — Нет, спасибо. Я потом.
Он выходит, идет по улице. Его окликают с остановки — это полковой почтальон, он везет почту.
Почтальон: — Эй, связной! Иди сюда!
Сидельников подходит.
Почтальон: — Ты ж из роты связи?
Сидельников кивает.
Почтальон: — Че, разведка замучила?
Сидельников молчит.
Почтальон: — Как фамилия?
Сидельников: — Сидельников.
Почтальон: — Нет, тебе ничего нет. Якунин ваш?
Сидельников: — Наш. Он в СОЧах.
Почтальон: — Ясно. Зеликман?
Сидельников кивает.
Почтальон: — На, отдашь ему. И вот еще Комару письмо. Ну и девка у него, такие письма пишет… Мне б кто так писал.
Сидельников пишет письмо.
«Здравствуй, мама! У меня все в порядке, все хорошо. Сегодня уже шестьдесят дней, как я служу в Моздоке. Я больше не хочу здесь оставаться. Вытащите меня отсюда. А то дедовщина совсем замучила. Только, пожалуйста, не падай в обморок, все не так уж и страшно.
Дорогая мама, писем больше писать тебе не смогу. Думал, думал, и решил все-таки сказать тебе. Нас скоро отправят в Чечню. Там снова возобновились боевые действия, нужно пополнение и всех отправляют туда. Но ты не волнуйся, наш полк стоит сейчас где-то у черта на куличках, где про войну и не слышали, а во-вторых связь — всегда при штабе, всегда в тылу. Это правда. Так что ты не волнуйся, меня не убьют. Можно даже сказать, что я еду в санаторий на свежий воздух — природа здесь просто замечательная. Всем привет. Целую».