Евграф Семеныч, облегченно вздохнув, промолвил:
- Ну и нянчил ты ее! Как дитя.
Костя опустил корень в ведро, пригоршнею подсыпал свежей землицы с холодноватым запахом грунтовых вод.
- Посторожите. К вечеру вернусь.
Подхватил ведро обеими руками, крепко прижал к груди и понес в село.
- Пешком? - изумился Евграф Семеныч.
Костя не обернулся на возглас. На его рябом лице блуждала улыбка, в глазах теплилась мечта... Он взял напрямик, через овраги и бугры, и за всю дорогу ни разу не остановился, не сел на кочку перевести дыхание. Еще и полдень не настал, и можно было не торопиться. Да он и не торопился. Просто шагалось ему широко и вольно среди опустевших полей и холмов, которые навевали спокойные, светлые мысли своим осенним молчанием.
И он не замечал, что идет куда-то, что у него давно занемели руки и холодит от ветра в груди, что его одолевают нелепые и радостные мечтания.
В новом доме Арины не было. На крыльце топталась Климиха, в просторном, без рукавов, зипуне, заляпанном известкой.
- Белите, мамаш? - осведомился Костя, опуская возле себя ведро с чинарою.
- Белю... А ты это что принес? Грушу?
- Чинару, - сказал Костя.
- А! - Климиха разочарованно махнула рукой. - С ей я орешков не дождусь. Ноги скорей вытяну, пока орешки вырастут.
- Ничего, мамаш! - утешил ее Костя. - Дождемся!
Я вам первых орехов нарву... Лопата есть?
Климиха отыскала среди накиданных вповалку досок лопату, кинула ее Косте.
- Где у вас палисадник будет?
- С улицы...
Костя знал, где намечается Аринина спальня, и обрадовался, что в палисадник выходит ее окно. Он выкопал яму напротив окна, бережно опустил в нее корень чинары. Климиха не утерпела, сошла с крыльца и поддержала деревце.
- Слышь, Костя, - сказала она, любовно следя за тем, как он засыпает яму. - Ты мою Арину не проворонь.
Тянется она к тебе, и ты не робей. Бог даст, поженитесь.
Дом-то вон какой! И для тебя местечко найдется.
Костя засыпал яму, ладонями слегка прибил землю у ствола, отошел в сторону, полюбовался на чинару. Едва заметно вздрагивала она, маленькая и нагая, на ветру, и верхушка ее, отраженная в стекле, казалось, робко, неслышно стучала в окно.
7
Перед закатом солнца гость в Сторожевом объявился - Игнат Булгарин. Ехал он на попутке в кузове. Не доезжая моста, бухнул кулаком по кабине, дал шоферу знак, чтоб остановился. Белобрысый шофер приоткрыл дверцу, мотнул чубом:
- Чё торопишься? К магазину подброшу!
- Я тут сойду, тормози. - Игнат обеими руками держался за борт, сготовившись для прыжка. - Пройдусь пешком, разомнусь.
Он небрежно кинул в кабину железный рубль и, поправив на плече ремень сумки с голубой рекламой Аэрофлота, легко, в один мах, спрыгнул наземь.
- Бывай, землячок! - махнул вслед загрохотавшему по дощатому настилу грузовику.
Игнат снял пиджак с литых плеч, степенно отряхнул его от пыли и опять надел. Долго и старательно обивал брюки в коричневую полоску, в тон пиджаку. Затем прошелся по мосту, глядя в кипящую у опор воду, свернул с дороги и сбежал вниз к реке. Вверх по течению курчавилась дереза, желтея сквозь редкие листья бурыми капельками ягоды облепихи. Огород родителей Игната спускался с бугра почти к самой воде, поэтому Игнат и не пошел улицей, видным местом, а направился по реке, где меньше любопытных глаз...
На лугу в ямках с проточной водою мокли снопы конопли, придавленные сверху плоскими голышами. Игнат присел возле одной ямы, снял пиджак, засучил по локоть рукав белой нейлоновой рубахи и, ощутив ледяной холодок, запустил ладонь под камень. Вербный запах моченого волокна вызвал в нем воспоминание о далеком детстве, когда он с ребятами воровски сдирал с кострики белые мягкие нити конопли и плел из них кнуты, швырялки для камней. Игнат попробовал на ощупь волокно, оно отклеилось от материйки, прилипло к пальцам.
- Перемокнет, - вслух произнес Игнат. - Сушить пора да теребить.
Напился из ямы терпкой холодноватой воды, рывком вскинулся на ноги. Среди иссиза-зеленых кустов дерезы свежими хлопьями снега белели гуси, громко издавая гортанно-ликующие крики. Игнат подумал: "Поймать бы гусака да изжарить. Осенью птица жирная..." Эта мысль так овладела им, что он едва не пустился ловить гоготавшего в двух шагах от него вожака белой стаи с важной шеей и красными перепончатыми лапами. Но в это время внимание Игната отвлек густо разросшийся куст дерезы, облепленной рясной ягодой, и он забыл о гусе. Губами сорвал с куста ягоду, перекинул ее на языке и, зажмурясь от предвкушения кислого, раздавил. Во рту брызнуло, терпко защемило язык. Зелена еще, не вызрела.
А куст богатый. В детстве Игнат бы считал за счастье найти такой. По тем временам дереза приносила ему большой доход. И сколько порубил он ее! Когда опадали листья и первые морозцы схватывали ледком обмелевшую Улю, вызревала на радость мальчишкам облепиха.
Стелились белые туманы по-над рекой, с неба сыпало тихим снежком. Игнат потеплее одевался, брал оцинкованные ведра и рядно, запихивал за пояс до синевы наточенный топор и забирался в глубь колючих зарослей. Облюбовав место, расстилал на поляне цветастое бабкино рядно, дерзко вламывался в кусты, где побогаче ягода, поплевывал на ладони... В мороз дерево ломкое, под ноги валится с одного замаха.
Вдоволь, до жаркой хрипоты в горле намахавшись топором, Игнат стаскивал ветви в одну кучу к рядну. Затем обтесывал палку, покрепче и потяжелее, и, кидая на рядно ветви, что есть духу лупил по ним до тех пор, пока не осыпалась вся ягода. Выбрав из желтой кашицы листья с иголками, Игнат наполнял ею ведра. С удовольствием вдыхал островато-кислый, как у перебродившей хмельной опары, запах.
Любил, любил он заготовлять облепиху среди потаенного одиночества прибрежного леса! А в крещенские морозы прямо на льду ее колошматил. Крепок был лед, прозрачен и звонок... В такие дни Игнат часто пропускал занятия в школе, не мог усидеть за партой, думая о кашице. Чтоб больше заработать, он разбавлял ее водой и песку в ведра кидал - для весу. Песок зимою застывает, как цемент, взять его нелегко. И тут изловчился Игнат:
разгребет снег, на окаменевшем слое песка разложит костерок и ждет себе, постукивает сапожками. От свечек и сухой дерезы огонь спорый. Песок быстро отходит, мягчает. Когда уж совсем отойдет, Игнат сдвинет огонь - и ну пригоршнями кидать в ведра теплый песок. Потом размешает его палкою в кашице, нацепит дужки на коромысла - и бегом в хутор, на приемный пункт. Иногда в день по три раза успевал оборачиваться. Медяки так и текли в карман. Вечером он выгребал их и кидал по одному в разинутую пасть глиняной кошки. Но однажды все-таки попался Игнат: Костя Ломов рассказал приемщику о его хитрости...
Вспомнив об этом, Игнат почувствовал давно забытый стыд, смуглые щеки его вспыхнули, и он быстро зашагал от куста, впечатывая в землю подошвы модельных туфель.
Лицом он походил на цыгана: смоляная шевелюра кольцами спадала ему на лоб из-под зеленой шляпы, в угольно-темных глазах светился загадочный блеск. Однако обнаруживались и черты, свойственные казацкой породе: кривые и высокие, что у голенастого петуха, ноги, крупный затылок, остриженный под бокс...
"Костя тогда меня под монастырь подвел, - подумал Игнат. - Тихоня".
Быстрая ходьба и близость дома мало-помалу рассеяли наплывшее настроение Игната, и вновь в его памяти воскресли счастливые дни юности. К восемнадцати годам как-то внезапно, без чьих-либо подсказок со стороны, он догадался, что глиняная кошка, при всей ее полезности, не сможет прочно утвердить его на земле. Его тогда как осенило. И в один прекрасный день Игнат размозжил кошке голову, ссыпал монеты в мешочек из-под табака и тайком от родителей сбежал куда-то. Много лет от него совсем не было вестей. В хуторе думали, сгинул парень.
Наконец Игнат дал знать о себе. В коротком письмеце уведомлял он мать и отца, что жив, здоров и золотухою давно не страдает. Отслужил в армии, в парашютно-десантных войсках. Работает на угольной шахте забойщиком. А молчал долго потому, приписывал Игнат в самом конце, что некогда было заниматься письмами.
Игнат пнул вислоухую свинью, некстати подкатившуюся под ноги, оглядел брюки - не испачканы ли? - и свернул к плетню, клином врезавшемуся в усеянный пометом луг. В душе пробудилось волнение: отцов огород.
Игнат взялся за ольховые колья, и в этот момент его окликнули:
- Здорово, шахтер!
Голос показался Игнату знакомым, он перегнулся через плетень и увидел в соседнем огороде Кусачкина. Улыбаясь во все свое скуластое, широкое лицо, тот двигался ему навстречу увалистой походкой - как медведь.
- Ну прыгай, прыгай! - подзадоривал Федор.
Игнат перескочил через плетень, затем переступил низкую штакетную оградку, служившую межой, и оказался на просторном огороде Кусачкиных. Обнялись с Федором, помолчали, переживая волнующий момент встречи. Как-никак в детстве дружили они. Вместе, бывало, по чужим садам лазили, купались в глубоких ямочках на Уле. И даже за одною партой до седьмого класса торчали, пока Федор не отстал на второй год, а потом и вовсе бросил школу.