Выехав с просёлочной дороги на скоростное шоссе, ведущее в город, Николай наконец перевёл дух. Тем не менее, мандраж всё ещё не прошёл, его трясло, как в лихорадке, перед глазами стояло лицо мёртвой Татьяны.
Внезапно вспомнив, он остановился на обочине, вытащил из кармана её мобильник, достал сим-карту, сломал пополам и выбросил в окно, после чего со спокойной совестью покатил дальше.
— А ведь это ты виноват в её смерти, — раздался в голове чей-то голос.
— Я тут вовсе не причём, это был несчастный случай, — мужчина машинально ответил вслух, всё ещё не понимая, что разговаривает сам с собой.
— Ещё как причём, если бы ты не приехал, ничего бы с ней не случилось. А ведь она так тебя любила, как больше никто никогда не полюбит.
— Замолчи, вот ведь навязался на мою голову.
— Нет уж, я и раньше пытался взывать к тебе, но ты впервые отозвался. Так что, придётся меня выслушать. Ну что, каково осознавать себя убийцей?
— Я не убийца.
— Ты не просто убийца, а ещё и вор, взял и украл у своей жертвы телефон.
— Ничего я не крал, этот телефон я сам ей подарил, потому и забрал, чтобы на меня не вышли.
— Так ты же говоришь, что это был несчастный случай, а значит тебе нечего боятся?
— Говорил, но это не значит, что я готов пожертвовать своей репутацией.
— А разве у чудовища может быть репутация? Чего это ты так вздрогнул, не нравится? Ты ведь разозлился, когда Танюша тебя так назвала? Неприятно осознавать себя чудовищем?
— Заткнись сейчас же, — Николай выпустил руль из рук, ударил по нему, что есть силы и тут же потерял управление, едва не угодив в кювет.
— Я не знаю кто ты такой и как залез в мою голову, но никому не удастся выбить меня из колеи, запомни, я сильнее тебя.
— Всё, умолкаю, в конце концов, я это и есть ты, лучшая твоя часть, так сказать, и мне вовсе не улыбается умереть вместе с тобой. Поэтому приходи в себя, тебе ещё нужно придумать, что говорить на суде в своё оправдание. Куда склонится чаша весов правосудия?
— Какой суд, какие весы? Я её не толкал, она упала и умерла сама. Эй, ты слышишь меня?
Ответом было молчание и мужчине стало страшно, он почувствовал, как к нему медленно, но верно подбирается безумие. Появилось дикое желание напиться, чтобы только перестать об этом думать.
Приехав домой в опустевшую квартиру, Николай включил свет во всех комнатах, так как боялся сидеть один в темноте, нажал кнопку на пульте новенького, недавно купленного, телевизора и достал из бара коньяк.
Порезав лимон, открыл коробку конфет, сел в кресло и стал пить, забывая закусывать. В голову полезли разные мысли, в основном все были о жене. Он вспомнил то время, когда она была ещё озорной и насмешливой девчонкой, а рядом всё время крутился тот паренёк, Илья.
Юная Фая глядела на своего ухажёра с бесконечным восторгом и обожанием, а на Николая, как на предмет мебели. Он всё сделал для того, чтобы это изменить и попытался подчинить себе вздорную девчонку, но ничего не вышло, даже спустя 20 лет брака.
Во взгляде Фаины появился лишь страх пополам с презрением. Она всегда называла его чудовищем, а Таня повторила. Зачем она так сказала, кто её просил? Бутылка опустела быстро, а опьянение всё не наступало, Николай был трезв, как стекло, пришлось доставать вторую.
Его накрыло то ли на второй, то ли на третьей рюмке. Перед тем, как окончательно вырубиться, вдруг подумал, что так и не узнал, с кем обжималась жена, когда он решил заночевать у Татьяны.
В то утро, когда стало известно о смерти учительницы, Илья проснулся от ворчания бабы Шуры. В большом, по меркам деревни, доме, кроме холодных сеней и кухни, было ещё три комнаты.
В самой маленькой, по размеру больше похожей на кладовку или чулан, хозяйка жила сама, а две другие сдавала. Комнаты для гостей были разделены деревянной перегородкой с одной печкой.
Топка находилась в том помещении, где с раннего утра деловито шуршала квартирная хозяйка, решив истопить печь. В другой комнате расположился заезжий гость.
Подкладывая дрова, баба Шура шумела печной заслонкой и что-то монотонно бубнила себе под нос. Слов было почти не разобрать, но по обрывкам фраз, вскоре стало понятно, что она недовольна своим новым постояльцем.
Видно, что человек городской, культурный и много чего знает, но молчун и гордец, каких свет не видывал. Дома почти не сидит, любит бродить по лесу, из дому уходит засветло, возвращается затемно, всё что-то фотографирует, говорит, что, мол, природу любит.
Это конечно хорошо, никто и не спорит, да вот беда, слишком смурной. О себе толком ничего не рассказывает, на все расспросы отвечает нехотя. Хорошо хоть имя своё сообщил, не то так и не знала бы, как обращаться к нему.
Нет бы уважить словоохотливую бабку, обожавшую неспешно беседовать о разном, да хоть бы и о погоде. Мог бы посидеть рядком, да поговорить ладком, расположившись вместе с ней за столом под рюмку чая, да под разносолы.
Сын бабы Шуры несколько лет назад переехал со своей семьёй на Север и наведывался редко, а дочь с зятем жили в областном центре и каждый год на всё лето подкидывали матери в деревню двух своих отпрысков.
В остальное время года пожилая женщина куковала одна, потому и сдавала жильё заезжим путешественникам. Всё нескушно, да и лишняя копейка в доме не помешает.
Каждый гость считал своим долгом потрещать с хозяйкой за жизнь, но этот попался какой-то скушный и нелюдимый. Бродит всюду пешком, а машина стоит на приколе. Правда вчера отвёз Зинку в больницу и даже не сказал, что та подавилась костью.
Баба Шура сама была не прочь поведать обо всём всезнающей соседке, но та опять её опередила, встретив за воротами, когда обе провожали коров на пастбище. Зайдя в дом, хозяйка не смогла скрыть досаду, потому и разошлась не на шутку, воюя с печкой.
— Что за человек, ни поговорить, ни выслушать, лишнего слова не вытянешь, даже клещами, — она продолжала демонстративно греметь заслонкой, как бы говоря тем самым, что пора бы уже вставать, здесь, мол, деревня, а не город.
Постояльцу удалось уснуть только под утро, потому и не выспался, но его проблемы в принципе не должны никого волновать. Наконец, бабке надоело воевать с печкой и она ушла в магазин за хлебушком и пропала, вернувшись аж к обеду.
Илье удалось снова заснуть и провалиться всё в тот же неспокойный сон, из которого его вывел сильный грохот в сенях, как будто что-то свалилось сверху. Хозяйка ввалилась в дом, причитая на все лады:
— Ой, горе-то какое, померла сердешная. Сгубили ироды окаянные. А ведь какая красавица была, молодая ишшо, чтобы так рано уходить на тот свет. Меня старуху Господь никак не приберёт, а её враз забрал.
Пришлось Илье встать, спешно одеться и выйти в большую комнату, гордо именуемую гостиной.
— Что там опять случилось, баба Шура?
— И не спрашивай, миленький, никак в себя прийти не могу, — ответила хозяйка, а следом выпалила:
— Учителка наша померла, Татьяна Викторовна, та, что музыку в школе вела и танцы в клубе.
— Сама померла или убили?
— Конечно сама, за что её убивать? Упала и об стену головой ударилась, прямо об гвоздь. Хорошая была женщина.
— Вы же только что говорили, что ироды её сгубили.
— Это я учеников имела в виду, довели до ручки, вот и померла.
— Так ведь она стукнулась?
— Ну да, упала и стукнулась.
— В общем, понятно, что ничего не понятно.
— Да что тут непонятного? Не придирайся к словам, сейчас не об этом.
— А о чём?
— Участковый наш из райцентра подмогу вызвал, следователя в помощь прислали. Говорят, телефон учителки пропал. Соседка с вечера бидон молока заносила, видела её с этим аппаратом, а уже сегодня нет его нигде.
— Понятно.
— А ты что же до сих пор не вставал? Смотрю завтрак так и стоит нетронутый. Ну да ладно, теперь уж обедать скоро пора. Иди умывайся и садись за стол.
— Я наверное сегодня или завтра уеду, пора мне, — сказал Илья за обедом.
— Как это уедешь? Ты же за неделю вперёд заплатил? Учти, денег назад не отдам.
— Так я и не прошу, не надо, оставьте себе.
Илья уже всё для себя решил, вначале он собирался заехать в больницу, чтобы серьёзно поговорить с Фаиной и уговорить поехать вместе с ним в Москву. Он чувствовал, что им обоим нельзя здесь оставаться.