– Вы сидите тихо, как мыши, – сказала она. – Это хорошо. Не знаю, может быть, не нужно говорить вам, почему мне сегодня очень плохо. Может быть, это непе-да-го-ги-чно говорить вам об этом, но вы сидите, как тихие мыши, и поэтому я вам скажу. Вы… кто-то из вас очень обидел меня…
– Нет! – сказала Ольга. – Не может быть!
– Кто? – спросил Гриша и встал из-за парты.
– А как вас обидели? – пропищала Веснушка.
– Что случилось, Мария Ивановна? – спросил маленький Ося.
Мария Ивановна, наверно, пожалела, что начала говорить об этом. Она долго молчала и поглядывала на нас немного растерянно, но мы кричали, что если уж она начала говорить, то должна сказать все, что это нехорошо – начать, а потом не сказать, что мы будем думать черт знает что, если не узнаем в чем дело. И тогда она сказала:
– Ну, хорошо, я скажу вам и надеюсь, что вы поймете меня правильно и поступите правильно… – Она помолчала; было видно, что ей трудно было начать, а потом тихо сказала: – Я получила мерзкое письмо… Оно лежало в вашем журнале. Настолько мерзкое, что я не могу вам его прочитать. Оно очень плохое, глупое и… и… грязное… Когда я его читала, мне стало очень больно и обидно. Не из-за себя, даже не из-за того, что там написано обо мне, – это глупости, а из-за того, что я подумала – все мои труды напрасны: вот учу я вас понимать прекрасные вещи, хочу, чтобы вы по-настоящему ценили и распознавали все красивое, и, видно, все впустую… Я всегда понимала, что вы не маленькие дети и уже не верите в аистов, но я всегда думала, что вы умные и хорошие ребята и что я помогаю вам стать умнее и лучше… А оказывается, среди вас есть еще и другие… Мне за них обидно, мне их даже… жалко – такой человек обворовывает себя в самом прекрасном…
– Нет! Нет! – закричала Ольга. – Мы не такие…
– Я кому-то набью морду, – сказал маленький Ося.
– Тихо! Не орите, – сказал Гришка, – разберемся!
А Наташа встала и опять подошла к Марии Ивановне.
А я, как только начали говорить про это письмо, сразу посмотрел на Валечку. Он заметил это и опустил голову. Тогда я вылез из-за парты и пошел к нему. Ребята обернулись и тоже начали смотреть на него. Валечка побледнел. Он встал и пригладил волосы.
– Я не понимаю, – сказал он, улыбаясь, – почему вы все уставились на меня? Может быть, это… – и он посмотрел на последнюю парту, где, весь как-то сжавшись, сидел Володька Кныш и исподлобья смотрел на нас. После слов Валечки все, как по команде, повернулись в его сторону. Кныш медленно начал краснеть, а Валечка все так же чуть криво улыбался.
– Ну, гад… – прохрипел Кныш и медленно стал вылезать из-за парты. Потом он, как тигр, одним прыжком ринулся к Валечке и схватил его обеими руками за отвороты куртки. – Ну, гад…
Все выскочили из-за парт – девчонки сгрудились около учительского стола, а мы подошли поближе к Валечке и Кнышу.
– Прекратите! – вдруг властно сказала Капитанская дочка. – По местам!
Никто не сел, тогда Мария Ивановна тихо спросила:
– Вы совсем не уважаете меня? Да?
Мы молча расселись. Валечка поправлял свою курточку и все еще улыбался, но он здорово был испуган. Кныш вышел из класса, громко хлопнув дверью.
– Верни его, Саша, – сказала мне Капитанская дочка.
Я догнал Володьку уже в вестибюле. Когда я его окликнул, он обернулся ко мне с таким видом, что я даже отпрыгнул от него.
– Если ты, сволочь, скажешь, что́ я тебе про нее на катке говорил, – тебе «кранты»! Понял?
Я, в общем-то, плевал на Кныша и на его угрозы, но тут мне стало страшно: я вспомнил, что́ он говорил мне про Капитанскую дочку на катке прошлой зимой. А когда мне становится страшно, я начинаю себя воспитывать.
– Ну, – спросил я, – так это ты?
– Нет, – сказал Кныш. – Не я, но если ты скажешь…
– Почему ты ушел?
– Вы же все думаете на меня…
– Я не думаю.
– Правда?
Я кивнул – я действительно не думал на него сейчас.
– Валечка? – спросил я.
– Не знаю… – Потом он как-то зашипел: – Н-ну, я узн-н-наю. – И выбежал из вестибюля.
Я догонять его не стал. Урок уже почти кончился, Мария Ивановна рассказывала что-то, но ее, по-моему, никто не слушал. Когда я вошел в класс, Валечка вопросительно и немного испуганно посмотрел на меня. Я сделал вид, что не заметил.
Когда прозвенел звонок, Капитанская дочка, собирая свой портфель, сказала:
– Обещайте мне только, что вы не будете доискиваться. И давайте не вспоминать об этом… Вы хорошие ребята.
Мы промолчали, и она, покачав головой, вышла. В дверях она столкнулась с Евгленой Зеленой – Еленой Зиновьевной, нашей классной воспитательницей.
– Что у вас тут происходило? – спросила Евглена. – Я проходила случайно мимо и слышала такой шум…
Она всегда проходит случайно!
– Ничего, – спокойно сказала Мария Ивановна и ушла.
Евглена покачала головой.
– Ларионов, – сказала она, – принеси, пожалуйста, записку от отца, что у тебя действительно больна сестра и тебе надо за ней ухаживать.
– У меня действительно больна сестра, но мне не нужно за ней ухаживать, – сказал я.
– Значит, прогул? – спросила Евглена.
– Значит, прогул, – сказал я.
Она молча кивнула, как будто ничего другого от меня не ожидала, и вышла, поджав губы.
– Ну и дурак! – закричала Ольга. – Подумаешь – принципиальный. Меня только подвел…
– Он правильно сделал, – сказала Наташа.
– Слишком уж вы все правильные, – сказала Ольга и вышла, хлопнув дверью так же, как Кныш, и мне почему-то стало ее жалко, я даже не обрадовался, что Наташа вступилась за меня. Я-то знал, какой я «правильный».
Уроки в этот день шли ужасно медленно, а перемены пролетали за одну секунду, потому что в каждую перемену мы обсуждали то, что произошло на уроке литературы, пока вдруг Гришка не сказал, хлопнув кулаком по парте: