Мне действительно было не до её капризов. В пяти шагах кругом сплошная мгла. Стемнело. Нужно смотреть в оба. Вечера не было. Сразу наступила ночь. И вскоре впереди показалось мутное зарево. Это Кедрово. Таня предупредила – впереди два моста. Я стою впереди, на самом краю плота.
Мутная лента огней обозначила берега. Откуда-то сверху всё яснее и громче доносится шум проезжающих машин. Высоко над нами нависает редкая цепочка огней. Спереди надвигается чёрная стена. Легкий толчок. Ледорез. Руками отталкиваюсь от холодных скользких столбов. Несколько секунд кромешной темноты, и опять чуть посветлело. Первый мост позади.
Подходит Таня, прижимается к моей спине, испуганно шепчет:
– Страшно.
– Не бойся мать, не врежемся, – бодро успокаиваю её я.
– Гудит что-то.
Прислушиваюсь. Действительно, туман наполнен тихим, однотонным, тревожным гулом большого города.
Впереди – яркое жёлтое пятнышко.
Таня объясняет:
– Там островок. На нём всегда кто-нибудь есть: или рыбаки, или ребята наши.
Жёлтое пятнышко превращается в яркий косматый костёр. Вокруг него сидят несколько человек. Видны одни лица, а остальное словно врыто в землю. Сначала различаю мелодию, потом отдельные слова, потом приглушённые гитарные аккорды. Очень простенький мотив и совсем простые слова:
...А в тумане просто,
Просто затеряться,
Просто затеряться,
А найти не просто,
А найти не просто –
Это люди знают,
Это люди знают,
Часто забывают...
Костёр проплывает слева. Стихает песня. И снова плот словно зависает в воздухе. Еле сдерживаю себя, чтобы не нагнуться и не потрогать – вода под нами или пустота.
После второго моста ленточки огней превратились в цепочки. Вскоре пропали и они. Таня давно уже притихла, а тут и мне стало не по себе. Шестом осторожно гоню плот вправо. Когда-нибудь мы должны уткнуться в берег.
Неожиданно под брёвнами зашуршало. Стоп. Приехали. Сходим на берег. Словно мрачные, безмолвные часовые, один за другим появляются стволы деревьев.
Трогаю ладонью кору. Под пальцами шуршат влажные чешуйки. Сосны. Где поставить палатку? Таня бродит за мной, потом грустно просит:
– Саша, не надо пока костёр разводить, – и исчезает. Странное желание. А мне так хочется света. Только не ослепительного, мёртвого, электрического, а огня костра – живого, весёлого.
Кое-как умудряюсь поставить палатку. Укладываю на её пол сено (на плоту оно отсыреет), на сено – одеяло. Распихиваю сумки, спальный мешок, свою куртку. Всё на ощупь. Темно - как говорится, глаз выколи.
Вылезаю, оглядываюсь. Спрашиваю куда придётся:
– Ты где?
– Иди сюда, – глухо откликается Таня,
Я сижу верхом на толстом суку, опираясь спиной на ствол дерева. Сук длинный, наверное, нависает над рекой. Таня сидит амазонкой, прижимаясь спиной к моей груди. Я обнимаю Таню за пояс, чтобы не упала, чтобы было теплее, чтобы не уходила.
Вдруг Таня устало запрокидывает голову на мое плечо. Её глаза полузакрыты. Она что-то шепчет. Я склоняю голову и, почти касаясь губами её губ, шепчу:
– Что ты говоришь, что?
– Мы могли не встретиться.
– Мы не могли не встретиться.
Я осторожно целую её. Потом ещё раз, ещё, сильнее и дольше. Таня обнимает меня за шею.
– Сашенька, ты со всеми женщинами такой хороший?
– Неумная, у меня их почти и не было. Танька, поплыли завтра дальше.
– А ты сомневался? Я же...
Таня вдруг резко и с ужасом шепчет:
– Смотри!
С реки в таинственной тишине на нас медленно надвигается огромный чёрный, вытянутый вверх четырёхугольник. Слышится шорох полотна, лёгкий плеск воды. Алые паруса? Летучий голландец? Пётр Сергеевич прав, что верит в чудеса. Но чудес на свете не бывает. Таня давит на меня спиной, потом не то всхлипывает, не то тихо взвизгивает и прыгает на землю. Я за ней. Хватаю её за руку и бегу к палатке. Подталкиваю Таню внутрь, а сам задерживаюсь. Слышу шорох, треск ветвей и тут же сердитый женский голос:
– Женя, мы на берег напоролись! Ты что, слепой? Какого черта развесил этот парус? За ним же вообще ничего не видно, да и ветра нет. Разворачивай.
Раздражённый мужской голос ответил:
– Да заткнись ты, всегда всю романтику испохабишь.
Перебранка удаляется. Я, смеясь, вваливаюсь в палатку. Таня вскрикивает и, наверное, накидывает что-то на голову, потому что смех её становится глуше. Трогаю рукой. Моя куртка.
– Вылезай, – говорю я.
– Не вылезу, страшно, там привидения.
Я тяну куртку к себе и пою:
– Эй, дубинушка, ухнем.
Таня вцепилась крепко. Дёргаю куртку сильней и тут же убираю свою руку, потому что услышал треск лопнувшей ткани. Таня притихла. Прощай, моя нейлоновая тряпка. Шарю рукой, чтобы узнать, где и как я распорол свою одёжку. Но моя ладонь ложится на Танину обнажённую грудь. Она неправдоподобно округла, туга и прохладна. Тишина такая, что начинает звенеть в ушах, а в глазах вспыхивают какие-то искорки. Таня не шелохнулась, а я не могу убрать свою руку, потому что это совсем чужая рука. Словно тяжким, чугунным, неуправляемым протезом я вожу по телу Тани.