Если уж вызывать огонь на себя, то самого мощного калибра. Успел подумать, что сейчас даже ужасный фейерверк над Хиросимой – огонь далеко не главного калибра, значит, и от меня ничего не останется. Я говорю, выделяя каждое слово:
– Вот... что пишет... моя... жена.
Марта пожимает плечами и с удивлением спрашивает.
– Я так понимаю: ты сейчас обнародовал отрывок из неизвестной нам истории? А нельзя ли её всю или хотя бы историю главного героя.
– Пожалуйста, – согласился я. Подробно рассказываю жизнь Тани.
В четырёх словах о ночи в тумане («Она стала моей женой»). В трех словах о моём отношении к Тане («Я люблю её»).
После моего рассказа в комнате ничего не изменилось. Марта смотрит в окно, курит. Володя стучит пальцами по столу, но напевает уже «Мираж». Люстра не успокоилась.
Я выпиваю рюмку коньяка. Первый залп должна сделать Марта. Так и есть. Она резко оборачивается и, обхватив руками плечи, словно ей холодно, озабоченно говорит:
– Слушай, туда, наверное, кроме писем и посылки можно отправлять, и, может быть, разрешают что-то вроде свиданий. Ты узнай.
Володя кончает петь, трогает свои очки и усмехается:
– Обязательно узнай. Должны же мы увидеть свою родственницу.
- Ты! – кричу я. – Успокойся! При любом варианте твоя репутация не пострадает!
– Это ты успокойся. Сядь, «добрый, порядочный человек». Ты же не можешь нам запретить с ней познакомиться. Во-первых, давай сюда конверт. Во-вторых: теперь это не только твоё дело. Правда, Марта?
– Спрашиваешь! Володя, он же несерьёзный мужик. Она приедет через год или когда там, а у него ничего нет, а у неё откуда? Спит он на каком-то диване, одна тарелка, одна вилка, зато рюмок – набор на двенадцать персон. Жмот. У него же на книжке скоро третий ноль появится... Будешь писать ей, лирику не разводи, поближе к земле. Для женщины это очень серьёзный разговор. Мы-то знаем, на чём жизнь стоит, именно стоит, а не качается... Сашка, ты чего?.. Ты думал, мы предадим тебя?... Ну чего ты... как маленький...
– Марта, дай ему таблетку... которая мозги очищает. Разговор серьёзный. Обсудить всё надо. Дело наше, семейное. А у него могут быть неприятности. Впрочем, не знаю... тебе, Сашка, слово…
УРОК МУЖЕСТВА
Первое сентября. Первый урок, по традиции, – урок мужества.
Звонок. Иду по коридору. Дверь моего класса открыта, из-за неё торчат три, одна над другой, весёлые рожицы ребят. Хотя и далеко дверь, и видны только носы и прищуренные глаза, всё равно узнаю – Катасонов и братья Перепёлкины. Исчезают.
Вхожу в класс.
– Здравствуйте, ребята.
Все встают с грохотом и шуршаньем.
– Как рояль с пятого этажа упала, – говорит Катасонов. Все смеются, потому что это мои слова. Я и сам с трудом пытаюсь скрыть улыбку. Секунду мы стоим неподвижно и смотрим в глаза друг другу. Я в глаза моего друга – уже 10 «б». Загорели. У кого-то отчётливые усы, баки, перстни, маникюр, подкрашенные глаза – этого завтра не будет. Просто прошло лето. Это так много. И ребята хотят показать мне, какие они стали большие, мои маленькие ребята.
– Садитесь. Кто отсутствует?
– Все, – отвечает кто-то. Общий смех. Так было когда-то, и не раз. Становится легко.
Я подхожу к окну и смотрю на цветник в пришкольном саду. Через минуту в классе тихо, очень тихо. Это ведь мой 10 «б». Тишина. Я поворачиваюсь.
– Ребята, в этом учебном году вы окончите школу. После прощального звонка я искренне пожелаю вам доброго пути и ничего больше, наверное, не успею и не сумею сказать. И поэтому скажу сейчас.
Вы изучали в школе много разных предметов, изучали на уровне последних достижений науки и техники. С вашими знаниями можно не удивляться ничему, с запасом лет на десять вперёд. Но в завтрашний день через сегодняшний не перепрыгнешь, а я и другие учителя забыли вам сказать, что красивое, изобильное, счастливое будущее, в котором пройдут ваши лучшие годы, всё ещё строится, и это пока ещё тяжёлая, чёрная и черновая работа, потому что строится и бульдозерами и... лопатой. «Согласны, – скажете вы, – подвернём рукава».
Да, вы писали в сочинениях: «Не надо искать лёгких путей... в жизни всегда есть место подвигу... счастье в труде… и я ставил вам пятерки за грамотность, за умение раскрыть тему. И как мне не хватало ещё одной оценки, оценить вашу искренность, честность. А может быть, я неправ?
Тогда почему сейчас конкурс в театральные училища и институты по сто пятьдесят человек на одно место и мало кто спешит к ткацкому станку? Почему многие желают всю жизнь петь и плясать, а единицы – пахать землю? Человечеству не так уж много нужно кинозвёзд, балерин, журналистов, физиков, лётчиков. Значительно больше – шоферов, доярок, слесарей, почтальонов, ткачих. Что? Тяжело? Тяжело, потому что эта работа – проза.
В школе вам рассказывают о чудесах кибернетики, о первоклассных автоматических линиях. На экскурсиях по лучшим цехам и лабораториям вы видели людей в белых халатах, а ещё – множество сигнальных лампочек, кнопок, табло. Это – производство. Но многие рабочие, которые слушали бы меня сейчас, усмехнулись бы, вспоминая свои влажные от пота спецовки и мозоли на ладонях. Это – тоже производство. А что я могу сказать? Только одно. Ум – хорошо, два – лучше, две руки к ним – прекрасно. А какому человеку, даже делающему своё любимое дело, было легко? Кому?
Лев Николаевич Толстой четырнадцать раз переписывал «Анну Каренину» и шесть раз «Войну и мир». Поверьте и осознайте ещё одну очень интересную вещь. Профессия журналиста – романтика! А теперь запомните, что в таблице продолжительности жизни по профессиям самая короткая у журналистов, где-то недалеко от них – учителя.
И ещё. А это, может быть, самое главное. Мы живем в среднем полмиллиона часов. Много? Много. Но жизнь уходит с каждым ударом маятника, с каждым упавшим листом. И где-то в середине жизни человек понимает, что полмиллиона часов – это очень мало.
Смертельно больной Бальзак просил лечащего врача: «Дайте мне шесть дней, только шесть. Я успею просмотреть свои пятьдесят томов. Я вырву плохие страницы. Я могу в шесть дней дать бессмертную жизнь тому миру, который создал».
И потому, ребята, спешите делать добро людям. Это очень просто и по силам каждому. Человек человеку – друг. Помните это. Так живут все. На этом стоит земля.
И вдруг кто-то тихо, но смело спрашивает:
– А зачем тогда у нас всё ещё есть милиция, суд, тюрьмы?
Я невольно продолжаю вопрос: «…почему они ещё у нас работают с полной нагрузкой?»... В такие моменты учитель похож на лётчика, попавшего в аварийную ситуацию, когда нет времени попробовать все варианты спасения, необходимо сделать что-то одно, единственное, после чего произойдёт или катастрофа, или спасение. Мое замешательство – недолгое.
– Совершенно согласен с вами, ребята, и я расскажу вам, как попала в колонию одна девочка, тогда она была вашей ровесницей…
Я сел за стол и рассказал о Тане. Закончил я словами:
– Но всякий срок кончается. Как вы думаете, ребята, что её ждёт впереди?
Отозвались сразу и, мне кажется, весь 10 «б».
– Что ждёт? Вся жизнь искалечена...
– Люди сторониться станут...
– Уедет на стройку, куда-нибудь подальше...
– Почему уедет? Свой город – родной... дом...
– Уедет на стройку, там люди из разных мест. Там о человеке не по биографии судят – по работе, по характеру...
– А ты там был?..
– В печной трубе углём не напишешь...
– Ты Печорин, не выступай...