Уныло размазываем по тарелкам овощной, по типу гаспачо, суп с добавлением крупной нежной фасоли, делая друг перед другом вид, что едим. Вообще, кормят нас здесь очень сытно и часто, но счет за такую любезность будет предъявлен несоизмеримо дорогой!
Есть и второе блюдо, накрытое круглой металлической крышкой, с заботливо предложенными на отдельной тарелочке столовыми приборами, но обе мы даже не притрагиваемся к ним, закончив прием пищи.
— Женечка, что же дальше? — тихонько ноет Катя, — папа, наверное, с ума сходит.
Стискиваю зубы, до боли сжимаю руки в кулаки, пряча их в карманы. Надо держаться. Не сломаться — главное! Когда-то это все закончится. Чем бы ни закончилось. В голове упорно крутятся строчки из Библии: твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он…
Качаюсь как маятник, сидя на своей кровати, пока мою медитацию и монотонные жалобы Катюши не прерывает наша постоянная уже за эти кошмарные дни медсестра. Она заходит в палату с тем самым ненавистным мне охранником, имени которого я даже не хочу знать. Вслед за ними проскальзывает та, которую я для себя окрестила как «переводчица».
Наблюдаю за ними безучастным взглядом, останавливая свое покачивание. В руках охранника ноутбук. Он принимается устанавливать его на нашем столе, а медсестра улыбается, заметив почти нетронутую еду:
— Ай-ай-ай! Совсем раскисли, девочки. Что, повара наши плохо готовят, да?
— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю отрывисто, игнорируя ее вопрос.
Сестра тут же пересаживается ко мне и плотно прижимается, подрагивая. Обнимаю ее.
— Чего они хотят? — шепчет мне в ухо.
— Ты че, тупая?! — ухмыляется мне охранник, — ноута не видишь? Давай присаживайся. Можешь сестру взять. Мужу твоему будете звонить. Чтоб не суетился там раньше времени.
— Катюнь, позвоним Грише и папе? Мы ведь как раз хотели, — ободряюще улыбаюсь ей и беру за руку, — пойдешь со мной? Или посидишь здесь?.. Пойми, надо, котёнок.
— Сопли долго еще будете разводить? — интересуется цербер, внаглую устраиваясь сразу за ноутбуком так, чтобы его не было видно, но очень близко к моему стулу.
К горлу подкатывает тошнота. Ненавижу его.
Тем не менее, идти надо. Катя решается поучаствовать — в итоге я сажусь на стул, а она встаёт позади, положив руки на мои плечи. Цербер дает последние указания в духе «только без фокусов», и я звоню Грише.
Как же я рада, что Катя плохо знает английский и многое не понимает из того, о чем говорю с нашими похитителями. Не слышит этих угроз.
— Привет! Ты папе сообщил о нас? — сходу интересуюсь у мужа. Он выглядит слегка помятым в своей домашней одежде.
— Приветик, — бросает небрежно, — естественно! Кинул смс и даже напомнил вам позвонить. Если он сам не в курсе!
Опять до боли сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Телефонов нас лишили, папа с ума сходит, это точно! Затем заставляю себя выдохнуть и чуть расслабиться. Если начну рыдать прямо здесь, наше положение только ухудшится.
Неприятный разговор продолжается.
— Ну что там, как? Привет, Катюх! — наконец, замечает Катю, она лепечет ему «привет», — что там, все супер? Готовишься?
Она кивает.
— Да в общем, у нас все хорошо, — я улыбаюсь подчеркнуто жизнерадостно, — как ты?
— К операции-то все готово? Когда операция?
И снова меня обдает то жаром, то холодом. Господи, дай мне побольше сил и самообладания. А лучше помоги выбраться из этого ада!
Какие у меня шансы выжить после такой операции, и что за врачи будут удалять мне жизненно важный орган, насколько они компетентны? Если бы Гриша только знал, что готовить будут не Катю, а меня! Хотя, разве это что-то бы поменяло?
— Точно не знаю, — отвечаю с усилием, — наверное, все решится в ближайшие дни. Рано или поздно, — запинаюсь, — рано или поздно нам скажут точную дату.
— А ты что, спросить не можешь, что ли? — искренне удивляется, — так значит, вы просто торчите в больнице и все?! А оплачивать кто будет, проживание там, питание и остальное, пока вы просто ждете?
— Не ты точно, Гриш, — горько усмехаюсь.
— А, это, типа, я виноват?
— Никто не виноват, Гриша. Вернее, я! Я одна во всем виновата, — глаза снова начинает предательски пощипывать. Если слезы хлынут сейчас мощным потоком, мне будет их не остановить! Переводчица за крышкой ноутбука начинает делать мне отчаянные знаки. Внутренне собираюсь, в который раз. И продолжаю наш диалог как ни в чем не бывало, — да все нормально, не переживай! Оплачивает фонд.
Дальше просто молчим.
Мне кажется, и тугодум бы уже начал догадываться, что у нас какие-то проблемы! Общаемся с ним, обе с Катей напряженные донельзя. Он спрашивает о погоде, об Америке, а потом выдаёт:
— Катюх, я что-то не узнаю твою сестру! А ну скажи ты, когда домой-то?
Никогда, вдруг тихо звучит в моей голове спокойный ответ.
И меня так же неожиданно отпускает. Перестаю дрожать. Невозможно дрожать 24/7! Становится ясно как день, что мне глубоко безразличен этот человек. Я бы и не вернулась к нему никогда.
Точнее, не вернусь, если выживу.
Начну все с начала, с нуля. Сама. Поселюсь в комнате мамы, пока не заработаю на первый взнос за собственную квартиру, которую приобрету в ипотеку, пусть самую крохотную, где-нибудь на окраине. Главное, чтобы свое, и плевать на недовольство новой папиной мадам.
Приеду, заберу свои вещи от Гриши и сразу же подам на развод. Уйду в науку, в преподавание. Все свободное от основной работы время — на зарабатывание денег. Буду давать уроки, буду переводить книги… И только когда меня грубо встряхивает цербер, я с удивлением замечаю, что он уже захлопнул ноутбук, и теперь, брызжа слюной, что-то шипит.
Брезгливо отворачиваюсь, достаю носовой платок и провожу им по лицу. Он отпрыгивает от меня, весь багровый от ярости.
А я снова спокойна и собрана. Даже он не сможет лишить меня этой появившейся ниоткуда легкости. Мы с сестрой спасемся, я знаю! Не может быть никак иначе.
Нам есть, за что побороться. Смотрю на наших стражей выжидательно, чуть склонив голову, пока переводчица нервно не обращается ко мне:
— Евгения, сейчас мы снова откроем ноутбук, наберете мужа еще раз — скажете, пропала связь. Только, пожалуйста, ведите себя разумно!
Она говорит со мной по-русски медленно и внятно, и это отчего-то веселит меня.
— Я говорю по-английски, — отчётливо произношу ей на английском, смеясь. Мой смех звучит странно в этой воцарившейся тишине.
— Она — сумасшедшая! — говорит медсестра церберу.
— Поверь, детка, если бы тебе собрались удалять почку насильно — ты бы вела себя более неадекватно, — уверяю я ее.
Цербер подскакивает ко мне снова, приходя вместе с остальными в неописуемый ужас от моего поведения, а я снова смеюсь немного истерически, да, наблюдая это броуновское движение.
Наконец, успокоившись, со словами: "Дайте мне спокойно договорить, я в порядке", открываю ноутбук.
Как ни странно, но они подчиняются, и даже дают мне возможность нажать на вызов. Гриша отвечает сразу.
Долго негодует, что он не знал, что и думать, и может ли быть такое, чтобы в Штатах была настолько плохая связь. Ворчит, но меня это уже не трогает. Наскоро закончив общение, звоню папе. А вот там меня тоже поджидает очередное испытание!
Папа принимает вызов, но явно куда-то спешит. Просит перезвонить вечером, машет Кате ручкой и отключается. У меня просто шок. Похоже, он и не дозванивался до нас особо, а если дозванивался, то раз или два.
Что это, безграничное доверие ко мне?
Или полнейшее равнодушие к судьбе своей младшей дочери? Он и со старшей-то не слишком заморачивался. А может, Гриша прав, и папа давно уже живет интересами своей новой семьи и тех детей, а эти, то есть мы, просто как ненужный придаток, от которого уже не открестишься, вот и приходится иногда делать вид, что ему не все равно.
Так недолго и нос повесить!
Волевым усилием заставляю себя отложить мысли о папе на потом. Вижу такое же разочарование на лице Кати. Думает, наверное, куда это наш пенсионер так торопится, что не нашел для нее лишних десяти минут своего времени?
У меня лично ответа нет. Похоже, что все те, кого мы считали родными и близкими, нас бросили. Значит, придётся бороться самим, даже без иллюзии моральной поддержки! Без такого необходимого ощущения, что нас где-то очень ждут. И борьба нам предстоит не на жизнь, а на смерть в самом прямом смысле этого слова.
— Молодцы, — хвалит нас медсестра, как воспитательница детей, — а теперь у меня для вас хорошая новость!
Да неужели?! Сюда едет полиция? Или нас ждёт рисовый пудинг на обед? Судя по всему, мой мрачный взгляд заставляет ее поспешно добавить:
— Можете полчаса погулять перед сном! С охраной, разумеется.
А вот это шанс, мелькает яркой вспышкой мысль в моей голове.
Буду барахтаться как та лягушка в молоке лапами, пока не сдохну. Или не выберусь отсюда.
Почему бы не попытаться сбежать? А Кате они ничего не сделают, им никакого резона. Мне даже не нужны ни телефон, ни деньги. Доеду "зайцем" хоть на чем-нибудь до российского или украинского посольства.
Примерно даже представляю, где это может находиться. Спрошу у людей, в конце концов! Язык до Киева доведёт — сейчас я воспринимаю эту пословицу буквально. Веселею.
— Малую бери, а эта не заслужила, — кивает на меня цербер, тихо приправив свое умозаключение неприличным словцом. Перевожу взгляд с него на медсестру.
— Начальство сказало обеих, — заверяет его та, — значит, обеих! Пусть воздухом подышат, им полезно.
Мы начинаем собираться почти сразу. Документов, денег и средств связи у меня нет. Но это не страшно! Нам выдают куртки поверх больничных пижам, которые таки заставили надеть, но и это ничего.
Если повезёт, буду бежать от них так быстро, как Шурик из психиатрической лечебницы, главный герой старого советского фильма «Кавказская пленница». Надо только предупредить Катюшку о моем побеге и, главное, напомнить ей о том, что все, в конце концов, будет хорошо.