— Ладно, ещё поговорим об этом, — Алекс бросает взгляд на свои наручные часы, — мне пора. Держись. До встречи!
— До встречи, — стою, безучастно наблюдая за его действиями.
Клац-клац! Закрытая дверь и провернувшийся на несколько оборотов замок. Снова чувствую себя птичкой в клетке.
А у нас ключей нет. Не доверяет?
Вероятно, это один из тех английских замков, которые достаточно просто захлопнуть, уходя. Жду несколько минут, затем осторожно открываю дверь сама, проверяя. Так и есть.
Закрываю дверь, возвращаюсь к Кате. Она болтает, а в моей голове все крутится замысловатое кино из воспоминаний, мыслей и эмоций.
Ох, уж эти мужчины! Ну вот как можно было на таком остром моменте просто закрыть дверь и свалить? Выходит, он не получил записку? Неожиданно.
Неужели Лале выбросила ее, умолчала из-за гребаных туфель, которые я ей когда-то не одолжила?! Может ли быть, чтобы туфли сыграли столь роковую роль в моей жизни?
И ведь не только в моей. Я не припомню других конфликтов с ней. Выходит, детская обида Лале стоила мне поломанной судьбы. Мне, ему, и ещё многим людям, так или иначе связанным с нами!
Но, ведь если он приходил искать меня тогда, ему должны были сказать обо мне, ну хоть что-то? Или кто-то.
Снова хочется плакать от бессилия и горечи. Совсем как тогда, на обратном рейсе Нью-йорк-Киев, когда слез уже не было, а я довольно четко знала, что жизнь моя отныне поставлена на паузу.
До нашей с ним следующей возможной встречи. Или невозможной!
Я просто будто окаменела тогда — даже отец больше не трогал меня, он тоже почувствовал, что в кресле рядом с ним в тот момент находилась лишь моя физическая оболочка.
Я не ела, не пила, не жила ещё очень долго.
Да, прошло много времени, но все равно будет больно, если так было только для меня.
До сих пор не понимаю, как я выжила тогда! Наверное, только эта призрачная надежда на встречу и удерживала меня в сознании. Но, я слишком долго жила на грани, так не могло продолжаться бесконечно.
Я жила у той черты, когда нужно было уже сделать куда-то шаг — и однажды я шагнула обратно, в нормальную человеческую жизнь. Заставила себя забыть. Убедила, что все произошедшее случайность, а не судьба.
И время притупило мою истерику, время сделало меня другой.
Тогда почему я так ненавижу его сейчас за равнодушие?! Имею ли я право на это, ведь я ничем не лучше его…
Оставшиеся пару дней пролетают для нас незаметно.
Я не звонила Алексу ни разу — отчасти из-за того, что не было нужды, отчасти из-за своей жгучей обиды от его последнего бегства из этой квартиры.
Он просто взял и ушёл, оставив меня с тем раздраем в душе, который был у растерявшейся когда-то семнадцатилетней девчонки, убитой своим горем, раздавленной обстоятельствами.
Он ушёл и оставил меня наедине с ней, и все во мне всколыхнулось старой болью, зажившей раной, от которой, казалось, остались только одни рубцы — почему же тогда сейчас они продолжают кровоточить?
В то далекое время его не было со мной рядом, но что помешало нам договорить сейчас? Слишком жестоко.
Алекс заверил нас, что по тому стремному телефону он на связи круглосуточно. Оставил также номер мобильного Уильяма, для экстренной связи. Я страшно устала жить во всех этих детективных заморочках, и чувствую себя древней старухой, которая мечтает лишь о покое!
Мы ждали этого звонка в дверь. И вот — он раздаётся, ровно в полдень. Так кто же за той дверью, враг или друг?
Киев, Украина
— Парни, выше! — небольшой группкой молодых людей в приемной ректора руководит невысокий мужчина в сером рабочем халате. Они сосредоточенно поднимают и двигают огромную, во всю стену, картину со схематическим изображением университета, с его эмблемой, — вот так, правее…
Рядом с ним, задрав голову вверх, стоит приземистый полноватый человечек неопределённого возраста, тоже в рабочем халате.
— Верунчик, когда шефа ждём? — весело спрашивает он у секретарши. Она равнодушно отвечает, не отрывая взгляда от монитора на своем столе:
— Раньше обеда не ждём.
В одном ухе у нее наушник, в руках — чашка кофе. В целом, атмосфера в приёмной расслабленная.
— Гришаня, студентов дрессируешь? — не унимается человечек, которому, очевидно, особо делать нечего.
— Да вот картину надо повесить, — нехотя отвечает тот.
— Пойдем пить чай к завхозу?
— Давай. Погоди, Михалыч, — Гриша достаёт из кармана зазвонивший телефон, — але. Здрасьте, Владимир Ипполитович… нет, не был ещё, занят! Схожу…
Поговорив ещё с минуту, кладёт трубку, ворчит:
— Старый черт.
— Что там за черти тебе названивают? — усмехаясь, интересуется человечек.
— Да свекр! Задания раздаёт, проверяет. Мало у меня своих начальников… придётся не чаи с тобой гонять, а смотаться кое-куда.
— Куда это?
— Михалыч, ну хоть ты не тереби! Свои дела есть или озадачить?