Алекс подъезжает по выложенной мягким светлым гравием дорожке к высокому монолитному забору. Створка ворот плавно отодвигается в сторону, пропуская машину внутрь к одноэтажному, уютному на вид коттеджу из красного кирпича.
Я с любопытством осматриваюсь, выходя из авто. Здесь явно чувствуется дух минимализма и стиль — в этих аккуратных, геометрически правильно остриженных кустах, густом газоне сочно-зелёного цвета, толстых столбиках и нескольких ступенях у входа в дом, заканчивающихся на площадке возле массивной двери из тёмной породы дерева.
Несмотря на холодный воздух и непрекращающуюся морось, дышится легко. Иногда проглядывающее из-за сизых туч солнце золотит окна и влажную зелень, окутывая дом и прилегающую к нему территорию рассеянным светом, делая их почти волшебными.
Засматриваюсь на небольшую террасу, и в голову тут же лезут неуместные мысли о том, как здорово на ней, должно быть, пить кофе по утрам. Или по вечерам.
Алекс подходит сзади, близко и неожиданно. В какой-то момент мне даже чудится, будто он касается моих волос. Резко оборачиваюсь.
— Нравится?
— Да. Чей это дом?
— Мой. Проведём ночь здесь.
Как-то это звучит… уж очень интимно. Передергивая плечами, делаю от него шаг в сторону.
— Извини, Алекс, но мне будет комфортнее переночевать в гостинице!
Он молчит, изучая меня.
— Я замужняя женщина, знаешь ли, — добавляю.
— И что это значит?
— Если для тебя ничего, то для меня кое-что значит, — после тёплого салона машины я начинаю зябнуть на холодном ветру. Сую руки в карманы своей тонкой ветровки.
— Ты беспокоишься о своей репутации или о том, что буду тебя домогаться? — насмешливо интересуется Алекс.
— Ну, допустим, о репутации, — прищуриваюсь.
— Здесь тебя никто не знает, — смеётся, — если увидит. А если нет, то я унесу эту тайну с собой в могилу!
— Какую тайну?
— Значит, перспектива быть изнасилованной тебя не пугает?
— А она реально есть?
— Реально нет. Идём в дом? Ты замёрзла, — подступает ближе, а я отступаю снова. Размышляю. Сдаюсь.
В конце концов, как представлю, что надо ехать искать гостиницу, тратить деньги на нее, затем искать супермаркет, чтобы сообразить себе что-то на ужин… Пусть лучше он этим заморачивается! Одна ночь в доме Алекса — она ничего не значит. Мы будем в разных комнатах, и я закроюсь. Вздыхаю. Обогнув его, решительно иду к дому, он за мной.
Внутри дома все изысканно и строго, но, несмотря на подчеркнутую аскетичность, подмечаю, что роскошь присутствует в мелких деталях. Алекс показывает мне мою комнату и где можно помыть руки, а сам идёт разжигать камин.
Мне нравится этот дом, он не может не нравиться! Небольшой, но функциональный, декорированный изнутри в светлых тонах, с ультрасовременной техникой по типу «умного дома».
Вдыхаю его тонкие ароматы. Это и мебель из натуральной древесины, и приятные запахи лимонного дерева в горшке на окне, мраморная крошка камина, какой-то еле уловимый шлейф то ли мужского парфюма, то ли ароматических свеч… стою, погружённая в атмосферу дома. Очаровываюсь ею, забыв про Алекса.
Он весело интересуется, не против ли я классического английского ужина «фиш энд чипс». То есть, рыбы и картофеля. Вообще, я неприхотлива в еде, да и ситуация как-то не располагает к капризам, поэтому согласилась бы и на горбушку хлеба с чаем. Словом, соглашаюсь.
— Или можем заказать что-нибудь? — уточняет.
С улыбкой, я отрицательно качаю головой.
Иду за ним на кухню из чистого любопытства. Да и, пожалуй, решив не обременять себя напускной скромностью. Зачем? Веду себя естественно. Мне даже отчего-то легко с ним.
Свою помощь Алексу не предлагаю, потому что знаю по опыту — на своей кухне самому сподручнее организовать еду на двоих, это куда быстрее и легче, чем кому-то рассказывать и показывать, где что лежит и чем заняться. Во всяком случае, для меня так.
Он действительно очень быстро управляется с двумя огромными кусками белой и розовой рыбы, по-видимому морской, помыв и засунув их с солью и специями в какую-то сверхсовременную штуковину по типу аэрогриля. Затем, как заправская хозяюшка, чистит и красиво нарезает картошку, отправляя ее в духовку в интересной посудине.
Ужинаем мы на стульчиках с мягкими спинками в комнате, которую уместно было бы назвать столовой. Я смотрю на вазу с цветами посередине нашего стола, на изысканную посуду, слушаю, как потрескивают всего в нескольких метрах от нас дрова в камине, наслаждаюсь вкусной пищей и — думаю о своей однушке в Киеве. Вернее, о Гришиной.
Впечатление такое, что я здесь случайно и не к месту.
Впрочем, так оно и есть. Как будто бы сейчас выскочит откуда-то из-за тяжёлой портьеры кинооператор, и скажет нам: «Стоп, снято». Захватывающе-остросюжетный фильм о Джеймсе Бонде! И я, девушка Бонда. Ну, или там, личный секретарь.
Вдруг вспоминаю о Кате. Смешные мысли исчезают, уступив место нечаянной радости. Если он поможет мне, вернее нам, я буду век благодарна Алексу. Всегда. Сколько буду жить, столько буду помнить…
Его телефон звонит. Алекс смотрит на меня, видимо, колеблясь, брать ли при мне трубку. Откладывает вилку, прикасается к губам тканевой салфеткой. Я отвожу взгляд в сторону, и он говорит:
— Але! Привет, Хилл, — смеётся. Делает паузу, — ужинаю, наслаждаюсь вечером, — скашивает на меня глаза.
Я встаю, изящно промокнув губы салфеткой и аккуратно собирая за собой грязную посуду, чтобы, так сказать, соответствовать. Чувствуя, что уже наелась, и давая ему возможность поговорить, иду с этим всем на кухню. Слышу, как он говорит кому-то:
— Макс Талер, ты уверен?.. Я понял. Обращу внимание. Но, Хилл, мне кажется, это все издержки твоего чутья. Неудивительно, что ты до сих пор не женат. А может, просто завидуешь моему отпуску? — посмеиваясь, сгребает тарелки и, кажется, идёт за мной. Начинаю мыть посуду.
— Ладно, убедил. Я вообще-то планировал лететь общими авиалиниями, но полечу нашим бортом. Какая смена завтра, не знаешь?.. Надеюсь, Костнер не обидится, — улыбается, облокачиваясь спиной о столешницу и наблюдая за мной, — как там вообще?.. Отлично. Спасибо, пока.
Он кладет телефон на столешницу, и я благодарю его за вкусный ужин. А он благодарит меня за чистую посуду, но говорит это с таким весёлым лукавством, что я чувствую наигранность, или некую натянутость общения, словно мы ведём себя как два актёра на сцене, с заранее отрепетированными репликами. Не знаю, откуда вдруг это появилось. Не потому ли, что мы не говорим вслух и половины того, о чем думаем на самом деле?
— Кстати, Тень, — будто небрежно, произносит он. И я вздрагиваю.
— Тень?
— Да, помнишь его?
— Помню.
— Макс Талер. Мне удалось пристроить его на хорошую работку. У него оказались неплохие аналитические способности и феноменальная память.
Вытираю руки очень мягким кухонным полотенцем. Разговаривая, мы перемещаемся обратно в столовую, к камину. У меня наступает почти эйфория, такое великолепное ощущение сытости и тепла. Я, наконец, согрелась.
— Что, неужели он тоже агент? — спрашиваю с любопытством, разглядывая фотографии в тяжелых серебряных рамках на камине. Алекс в детстве, Алекс в компании стройного седовласого мужчины, красивая пара с младенцем…
— Не совсем, но близко. Есть службы, давай назовём их так, которые обеспечивают деятельность нашей организации. Например, служба ищеек, служба отрядов быстрого реагирования, всякие спецлаборатории… ну, и так далее. Каждый ведущий агент Ми-6, согласно своему профилю, курирует одну из таких служб. Талер работает у ищеек, ну, мы их так называем между собой, — наши взгляды встречаются, — думаю, он совсем скатился бы в криминал, если бы не эта работа.
— Он, наверное, благодарен тебе?
— Наверное. Может быть, десерт? — резко меняет тему Алекс, — например… шоколадный торт?
Прожигает меня насквозь взглядом. Я так некстати вспоминаю тот далёкий вечер, и совместное поедание шоколадного торта… Где-то внизу живота все скручивает узлом. Поцелуи… Как юны и беззаботны мы были тогда!
Я была тогда по-настоящему счастлива, ну или так чувствовала.
Интересно, Алекс специально вернул меня мыслями в прошлое? Чтобы хоть как-то сгладить неловкость затянувшейся паузы и переключить нас на что-нибудь другое, хватаю первое попавшееся детское фото Алекса в компании приятного пожилого мужчины.
— Нет, спасибо, я наелась. Это твой дед?
— Да.
— Помню, как хотела познакомиться с ним, — улыбаюсь, разглядывая фото.
— Поехали, познакомлю, — отвечает Алекс запросто, — ему будет приятно. Я давно у него не был!
С сомнением смотрю сначала на него, после на окна. Ещё совсем светло. Но он серьёзно?! Зачем? Алекс трактует мое молчание по-своему.
— Поехали, тут недалеко.
— Но, что я ему скажу… Как его зовут?
— Ничего говорить и не нужно. Максимилиан.
Все это кажется, наверное, очень странным, но я иду за ним и надеваю свою ветровку.
Когда-то я действительно хотела познакомиться и пообщаться с этим человеком. Будет интересно на него взглянуть, в любом случае.
Сначала заезжаем в цветочную лавку, стеклянная витрина которой уставлена также открытками и книгами. Алекс просит меня подождать в машине. Это удивляет.
Надеюсь, цветы не мне? Если дедушке, то тоже как-то необычно. Но, возможно, это даже мило, трогательно. Может быть, книга в подарок деду? Мне бы тоже хотелось купить ему что-то приятное!
Пока я раздумываю таким образом, Алекс уже выходит с плетеной корзиночкой в руках и с чем-то ярким в ней. Кладёт ее в багажник, а я вытягиваю шею, стараясь разглядеть незаметно, что там. Неужели фрукты?
Пока едем дальше, невольно думаю о том, что у него ведь, кроме деда, никого из родственников нет. Или есть? Алекс кажется таким погружённым в себя сейчас, что я не решаюсь задавать вопросы.
Вероятнее всего, из-за загруженности по работе он редко бывает у деда и, наверное, оттого чувствует себя виноватым. Интересно, как давно они виделись?
Наш путь пролегает мимо большого и старого, если не сказать заброшенного, парка, который вдруг за одним из поворотов дороги резко заканчивается высокой каменной аркой-сводом. Очень древней, судя по ее виду. Неспешно выходим из машины.
Пока я с открытым ртом созерцаю арку и уходящее вглубь нее некое подобие каменного коридора, Алекс достаёт корзинку. Перевожу на нее взгляд.
— Амарант, — отвечает он на мой немой вопрос тут же. В корзинке удивительной красоты малюсенький куст с крупными сочными листьями и ярко-красными гроздьевидными цветами, — символ веры и бессмертия. Они нравились ему, в его дворе до сих пор растут такие.
Только в этот момент я окончательно понимаю, что Алекс привез меня на кладбище.
В горле застревает ком, молча иду за ним. Он усмехается, видимо заметив ошарашенное выражение моего лица. Пытается «скрасить» мрачность этого места своим рассказом о нем:
— Хайгейтское кладбище, одно из старейших в Лондоне. В его восточную часть каждый день водят туристов за деньги, там преимущественно захоронения девятнадцатого века. Как по мне жуть, ни за что не ходил бы по кладбищу просто поглазеть. Но о вкусах не спорят, как сказал, английский, кстати, классик…
Алекс болтает и ещё что-то. Но я ясно вижу, что за всей этой пространной речью он прячет от меня свою пронзительную тоску.
Мы бредем посреди тишины и умиротворения. Это не похоже ни на что виденное мною раньше, и я начинаю понимать, почему туристов тянет сюда — страшное и прекрасное место, готическая романтика, как говорит Алекс.
Со всех сторон сразу нас обступают плотными стенами буйные зеленые заросли. Одна бы я точно заблудилась здесь.
Мы долго петляем извилистыми тропками среди каменных ангелов и кельтских крестов, пока он не останавливается, наконец, перед ухоженным памятником. На нем толстый католический крест из белого мрамора и контур портрета с полным именем, датами рождения и смерти.
— Привет, дед, — произносит Алекс и ставит цветы, а я замираю в неподвижности.
Пусть Бог простит меня, но я ведь тоже почти сирота. С отцом нас давно уже ничего не связывает, кроме кровных уз и забот о Кате. Мой отец живет в каком-то своём, далеком мире, в котором для меня нет места. И если вдруг не станет сестры, то останусь совсем одна.
Алекс молчит. Я чувствую, как в уголках моих глаз вскипают слёзы, и чувствую его боль, почти физически. Хочу поддержать, но не знаю как. Подхожу ближе, касаясь рукава его куртки.
Его тёплые пальцы находят мои, и переплетают их. Так и стоим, взявшись за руки. Почему-то это происходит органично и естественно.
— Как это произошло, почему? — спрашиваю шёпотом, глядя на крест с благоговением.
— Больное сердце.
— Он прожил девяносто два года, почтенный возраст, — стараюсь говорить бодро.
— Да, — соглашается Алекс, — но я бы отдал жизнь за то, чтобы он прожил ещё хотя бы несколько лет.
— Ты так любил его?
— Любил, — задумчиво отвечает он и поворачивается ко мне, глядя в глаза, — это слово неспособно выразить мои чувства к нему! Я обязан ему всем, что у меня есть. Всем хорошим.
Я киваю, думая о маме. Мне понятно и близко то, о чем он говорит сейчас.
— Знаешь, а я ему рассказывал о тебе, — с улыбкой продолжает Алекс.
— Правда? — вскидываю на него глаза.
— Да.
— И что он сказал?
— Сказал, что я ещё ничего не понимаю и принадлежу к поколению, которое не готово поручиться за свой завтрашний день, не говоря уже о том, чтобы взять на себя ответственность за семью.
— Ну, он был прав, — пожимаю плечами, — если ты пришёл к нему с рассказом обо мне в восемнадцать лет.
— Может быть. А ты, — впивается в меня острым взглядом, — рассказывала кому-нибудь о нас? Кому-нибудь очень близкому?
— Нет, — не хочу врать. И с удивлением понимаю, что я действительно никому не рассказывала! Скупой рассказ Кате, без подробностей, столько лет спустя не в счёт. Мне просто некому было рассказывать.
Тогда я приехала совершенно разбитая, и собирала себя ещё много лет по кусочкам после него. Уставшей от ухода за младенцем маме были бы неинтересны детали моей первой серьёзной влюбленности, да она бы и не одобрила многое, а общение с подругами я надолго прекратила.
Что касается Лале, Джен и Сиюнь — то они видели только то, что было на поверхности наших встреч, там я тоже особо не живописала.
Замечаю почти шок в глазах Алекса, но он тут же напускает на себя равнодушный вид. Никак не комментирует, однако я вижу, что ему неприятно. Улыбаюсь, пытаясь перевести все в шутку:
— Ну а что здесь такого?! Или это, наверное, тоже один из видов психического отклонения?
— Не волнуйся, ты вполне нормальна, — холодно отвечает он, и наши пальцы размыкаются, — если не любила.
С деловитым видом срывает ветку с низкого раскидистого деревца рядом, и начинает сосредоточенно смахивать ею невидимую пыль с памятника.
— Я любила, Алекс! Ты не прав, — отзываюсь со всей горячностью, но тут у него звонит телефон. Он немедленно отходит на несколько метров в сторону, извинившись.
Несколькими часами ранее, Лондон
Невзрачного вида молодой человек, одежда которого хотя и тусклых оттенков, но хорошего кроя, на вид примерно лет от тридцати пяти до сорока, входит в закусочную «Прэт а Мангер».
У него есть деньги, но ему нравится, что здесь можно поесть быстро и недорого.
Он бывает здесь раз в две недели или чаще, в зависимости от обстоятельств. В такие дождливые дни, как этот, чашка горячего и наваристого супа спасает его от простуды.
Молодой человек делает заказ, не глядя в меню, и достаёт телефон. Юная официантка кокетливо улыбается ему, пряча блокнотик и карандаш в объёмный карман униформы нежного кремового цвета. Он переводит ленивый взгляд за окно, по стеклу которого струится дождь. А внутри так тепло и сухо…
Подносит трубку к уху, нажимая вызов. Приятный женский голос с сексуальной хрипотцой отзывается почти сразу:
— Привет, Макс.
— Привет, Женевьева!
— Набери меня в шесть.
— Эм… неудобно говорить?
— Удобно. Но, — она хмыкает или просто медлит, — я люблю тебя слушать под черный кофе с сигаретой.
Молодой человек улыбается.
— Давно он тебе не звонил? У меня кое-что срочное.
— Говори.
— Он ушёл в отпуск, да ещё так неожиданно, что я об этом только узнал!
— В отпуск? — его собеседница явно взволнована, — ты уверен, что это не какая-нибудь операция под прикрытием?
— Дорогая Дженни, я не могу быть уверен ни в чем, что касается твоего мужа! У меня не тот уровень доступа к секретной информации, ты же знаешь. Но официально это так. Я пробовал выяснить подробности у одного из тех, с кем он близок, у Хилла, но после первого же ненавязчивого вопроса нарвался на его пристальный интерес. Пришлось делать глупое лицо. И это еще самый общительный из его друзей, Дженни!
— Знаю. Выясни, что он теперь собирается делать!
— Я не понимаю как, прости. Все, что я мог — это собрать почти официальную информацию для тебя.
— Макс, это важно! Я кое-что чувствую, — она колеблется или раздумывает, — что, возможно, это наш второй шанс! С ним что-то происходит сейчас, я уверена. Наконец-то, он хоть немного выпадет из своей вечной круговерти и в этот момент рядом должна оказаться я. Узнай, летит ли он куда-нибудь на отдых, это был бы идеальный вариант!
— Но как, я не в курсе, полетит ли он одним из личных бортов МИ-6 или обычными авиалиниями, и если да, то под какой из фамилий, я даже не знаю их все..
— Макс, — она перебивает тоном, не терпящим возражений, — послушай меня. Умножь на два ту цифру, которую я переводила тебе в последний раз. И ещё на два за срочность, если информация будет у меня в течение суток!
Он молчит, но недолго.
— Хорошо! Я очень постараюсь, Дженни, но ничего не обещаю..
— Обещай, Макс, — отрезает она безапелляционно, — считай, что для меня это вопрос жизни и смерти.
— Хорошо, — ворчит он, — до связи.
— До связи!
Молодой человек кладет телефон на стол и усмехается чему-то, понятному ему одному.
— Ну, если вам ТАК нравится тратить ваш семейный бюджет, — произносит он негромко, наблюдая за группкой людей, столпившихся у барной стойки.
У англичан это особая традиция — встать всем вместе у одного столика и пропустить по пинте пива за разговорами о том, как прошел день. Они не присаживаются за столики, не используют барные стулья, а просто потягивают свое пиво стоя, за добродушным общением, ничуть не мешая при этом другим посетителям. Минут через двадцать, обменявшись новостями, все расходятся по своим делам.